Идет спор. Резкий кивок головы, отвергающий жест, блеск пятисотфунтового бриллианта — во всяком случае, именно на такую сумму камень выглядит. С противоположной стороны улицы ослепительно сверкает другой, на взгляд — никак не дешевле тысячи фунтов.

Это знаменитый истэндский Хэттон-гарден. Каждое воскресенье по утрам здесь встречаются евреи, желающие купить кольцо или перстень с бриллиантом. Они с удовольствием торгуются часами напролет. Продавцы доверяют покупателям — скажем, они разрешают потенциальным клиентам брать кольца в руки и даже переходить с товаром на другую сторону улицы.

— Сколько? — услышал я чей-то вопрос.

— Я отдал десять фунтов, что я с этого буду иметь?

Напряжение нарастает — но кто разберет, напускное или взаправдашнее? Кто взывает к Иегове, кто пренебрежительно пожимает плечами, кто внезапно уходит и столь же внезапно возвращается… Старая как мир игра, ровесница Иерусалима и Вавилона, ее правила, похоже, не меняются с течением веков. Получишь ровно столько, сколько сможешь получить, а времени на это затратишь столько, сколько потребуется.

В нескольких ярдах по соседству — рынок старой одежды. В будние дни здесь торгуют оптом, а по воскресеньям в розницу. Одна половина рынка отведена под женскую одежду, вторая — под мужскую. Старые костюмы приводят в порядок каким-то таинственным способом, чистят и гладят, чтобы они могли выдержать несколько мгновений самого придирчивого осмотра. На самом деле эта одежда вызывает жалость. Где только она не побывала за годы своего существования! Ее век кончился, она давно исчерпала свои возможности. И вот теперь, на исходе жизни, когда она уже готова обернуться ветошью для чистки автомобилей, ей придают «светский лоск», иллюзорную изысканность. Энергичные молодые евреи наперебой зазывают покупателей.

— Подходите, подходите! Синий костюм, достойный лорда! Пятнадцать шиллингов… Восемнадцать… Фунт… Фунт пять шиллингов… Отдаю за фунт и пять шиллингов. От сердца отрываю! Меньше?.. Да я и так вам бесплатно отдаю! От сердца отрываю! Видите, у самого слезы текут…

Женскую одежду рекламируют в том же духе. Пальто, юбки, шляпы, костюмы — все идет с молотка по ценам, за которые люди готовы покупать поношенное.

— Зачем ходить голыми? — кричит продавец. — Подходите, дамы! Кому пальто и юбку за десять шиллингов?

Женщины подходят к прилавку, щупают одежду.

— Даром отдаю, даром! — вопит продавец.

Прямо на улице молодой человек изображает из себя манекен. Накинув пиджак и жилет, он медленно поворачивается из стороны в сторону.

— Кому костюмчик на парня поменьше меня ростом… Всего за полфунта.

Странное дело — какой бы старой и изношенной ни была эта одежда, всегда находятся неразумные, которые ее покупают.

Эти улицы полны жизненной энергии и добродушия. Веселье, доброжелательность, азарт… Над рынком витает дух восточного жизнелюбия, вызывающего восхищение и зависть. Вдоль тротуаров ряды прилавков, и за каждым — энергичный (независимо от возраста) еврей.

Вот тачки, набитые нейлоновыми чулками, средоточие интересов фабричных работниц, которые не мыслят себе нарядов без этих чулок. Одни твердят, что чулки привезли контрабандой из Америки, другие уверяют, что это бракованный товар. Не искушенные в коммерции и конкуренции девушки не знают, чему верить.

— Хотите настоящие? — шепчет какой-то спекулянт. — Взгляните вот на эти. Не стесняйтесь, вытаскивайте. Проверьте оба. Ни единого изъяна. Если что, приходите в следующий раз, я верну вам деньги.

Он проворно вынимает чулки из целлофановой упаковки и вручает покупательницам.

— Когда б вы только знали, дамочки! Да у меня все кинозвезды отовариваются!

Конкурент, занимающий место на противоположной стороне улицы, чувствует, что пора принимать меры, иначе толпа собравшихся вокруг него женщин вот-вот растает.

— Лучший в мире нейлон! — кричит он во весь голос. — Уверяю вас, — добавляет он, понизив голос до шепота, — мой нейлон вправду лучший, хоть всю улицу обойдите — другого такого не сыщете.

Глядя на эту улицу, задаешься вопросом: зачем люди ходят в зоопарк? Ведь наблюдать за поведением человека гораздо интереснее, чем за поведением животных. К тому же поведение людей гораздо труднее понять.

Возможно, самым занятным зрелищем из тех, какие можно наблюдать на этой улице, является торг еврея с матросом-индусом. Эти необычайно смуглые люди — ласкары — приходят со стороны доков всякий раз, когда там встает на якорь какой-нибудь торговый корабль. Лондонский Вест-Энд им не по карману. Они одеты в синие робы, а на головах носят чалмы. Время от времени появляется какой-нибудь франт в женском пальто. Толпа хохочет, а индус смотрит совершенно бесстрастно. В его взгляде есть что-то от тысячелетнего спокойствия и невозмутимости сфинкса. Шесть матросов-индусов окружили прилавок, за которым еврей продает старую обувь. Они толпятся у прилавка, как коровы у яслей. Они торгуются. Примеряют десятки пар. Еврей делает попытки от них избавиться, но они отказываются уходить.

— Семь шиллингов, — с безнадежностью в голосе говорит еврей.

— Один, — отвечает матрос.

— Семь шиллингов! — кричит еврей.

— Один, — ровно повторяет матрос.

Спор, кажется, может продолжаться целую вечность. После нескольких часов яростного торга коричневая от загара и худая, как у обезьяны, рука исчезает в кармане синей робы. Извлекает несколько шиллингов, завернутых в промасленную тряпицу. Явно испытывая душевные страдания, матрос отсчитывает четыре монеты и, словно желая попрощаться с ними, разглядывает обе стороны каждой. Затем передает монеты еврею. Толпа хохочет. Матрос обводит присутствующих взором, исполненным природного достоинства, свойственного, скорее, взгляду какого-нибудь животного, а не человека. Нагнувшись, он надевает новые туфли и уходит, не утруждая себя завязыванием шнурков. Еврей снимает шляпу и вытирает вспотевший лоб.

— Я вас умоляю…

Торговцы выходят на работу только раз в неделю — воскресным утром. Их заработок зависит от количества проданного товара.

— Посмотрите на меня! — кричит один из них. — Я спортсмен.

На нем спортивная майка и фланелевые брюки. Он с ужасающей силой бьет себя в грудь. Таким способом он сам себя заводит. Затем показывает бицепсы. Предлагает с кем-нибудь побороться. Зеваки с сомнением покачивают головами.

— Во мне есть сила! — вопит он. — Во мне тонны силы! — Он в очередной раз бьет себя в грудь. — Во мне есть жизненная энергия! Бодрость духа! Я настоящий мужчина! Посмотрите на мои мускулы! У меня сердце льва! Мои мышцы крепки как сталь! Мои почки как литые! У меня замечательная печень…

Он наносит ужасающие удары по тем частям своего тела, которые упоминает. Затем на глазах у изумленной публики, которая гадает, боксер это или акробат, торговец быстро извлекает на свет очень маленькую бутылочку и эффектным жестом поднимает ее над головой.

— Вот в чем секрет превосходного здоровья! — кричит он. — Это Жизнь! Кто вместе со мной выпьет стаканчик Жизни?

Вверх взметнулась дюжина рук. Маленький стаканчик пошел по рядам. Вот и продана очередная бутылка патентованного средства. Наглядный урок практической психологии!

Толпы людей часами бродят по улицам этого колоритного лондонского района. Здесь нет места скуке. Эти улицы переполнены жизненной энергией. Их покидаешь, изумляясь поразительной способности евреев преуспевать там, где другие умерли бы с голоду.

Я иду в лондонский Тауэр, осматриваю сокровищницу Короны и даю историческую справку о Тауэр-Грин. Вспоминаю о том, как погибли Анна Болейн, Екатерина Говард и леди Джейн Грей, а также о романтической трагедии леди Арабеллы Стюарт. Воскресным утром иду в Тауэр-Грин, чтобы присутствовать на церковной службе…

Немного найдется старинных зданий, которые располагают к себе одним своим видом, как лондонский Тауэр весенним утром или в разгар летнего дня. В такие дни трудно поверить, что эта крепость столетиями несла на себе тяжкое бремя человеческих страданий. Но стоит прийти туда в сырой или туманный день или же когда стемнеет, и у вас сложится совсем другое впечатление.