Софи пробыла в Италии десять дней. Нужно было показать внучку бабушке и дедушке. Все это время Софи провела в моем доме. Кое-кто стал даже подозревать, что у меня с ней связь. Я считаю, что думать так вполне нормально… для них.

В кино обычно показывают, как женщина с ребенком на руках стучит в дверь и говорит: «Это твоя дочь».

Я и Софи собирались прийти домой к родителям Федерико со словами: «Это ваша внучка».

Я был близко знаком с родителями Федерико. Его мама в какой-то мере была и моей матерью. Когда она приходила в школу на родительское собрание, она с согласия моего отца интересовалась и моими успехами. Следовательно, мне полагалось чувствовать себя довольно спокойно, но я испытывал все что угодно, но только не спокойствие. Я был страшно взволнован. Нужно было придумать, как себя вести, чтобы не вызвать у них слишком сильного потрясения.

Я позвонил в дверь и сказал:

— Это Микеле, я вернулся и зашел навестить вас.

Дверь мне открыла Мариэлла. Джузеппе в это время чинил стул в подвале. Я представил Софи под другим именем, сказал, что это моя приятельница, с которой я познакомился в самолете.

— Какая хорошенькая… как ее зовут? — спросила Мариэлла, глядя на Анджелику. — Это твоя дочка?

— Нет, не моя, я сейчас все объясню. Я пойду позову Джузеппе. Ты не могла бы пока приготовишь нам кофе?

Я спустился в подвал, где Джузеппе возился со стулом. На отце Федерико была рубашка сына. Увидев меня, Джузеппе удивился, потом подошел и обнял меня. Он всегда рад меня видеть, так как меня и его связывают теплые отношения, а также потому, что я напоминаю ему сына. Мы поднялись в дом. Мариэлла плакала с Анджеликой на руках. Я понял, что Софи нашла выход из затруднительного положения, сразу же сказав ей правду. Она, конечно, умела найти нужные слова.

Так что для Джузеппе нам ничего не надо было придумывать, жена сказала ему, кто была Софи и кем приходилась им эта девочка.

Довольно трудно описать выражение лица бабушки и дедушки. Они не могли оторваться от девочки. Они были счастливы, потрясены и никак не могли поверить в происшедшее чудо. Они просто не понимали, что с ними происходит.

Все десять дней Софи ежедневно приходила к ним, бывало, что она оставляла у них Анджелику. Однажды, когда меня там не было, они заговорили о том, какую фамилию будет носить девочка, что пора уже ее окрестить, и о других житейских вопросах. Все, что нужно было сделать, они сделали.

Посидев с родителями Федерико, мы пошли в бар к Франческе. Как только мы вошли в бар, она сразу же улыбнулась мне, вышла навстречу и обняла меня. Мне было очень приятно, когда она прижалась ко мне. Потом она заметила Софи с Анджеликой и отстранилась от меня, словно увидела мою жену с ребенком.

Франческа прервала молчание, сказав Софи:

— Я Франческа, подруга Микеле.

— А я Софи, — сказала та, — а она Анджелика.

Франческа обернулась в мою сторону:

— Софи? Та самая Софи?

— Да.

— А девочка чья?

— Попробуй угадай…

— Нет, этого не может быть!

— Это так.

У Франчески слезы выступили на глазах, и она расплакалась.

Софи передала ей в руки дочку Федерико. Франческа стала нянчить девочку, укачивать ее, как обычно делают, когда хотят, чтобы ребенок заснул.

На следующий вечер мы все вчетвером ужинали у меня дома. Почти вчетвером.

Я был рад, что вернулся домой.

Мы о многом успели поговорить. В последнее время я стал довольно сносно говорить по-французски, но Софи говорила по-итальянски намного лучше, чем я по-французски.

Когда Франческа собралась уходить, мне это показалось странным. Более того, казалось странным, что я остаюсь в доме с другой женщиной. Хотя причина этого нам была вполне понятна.

В ту ночь я и Софи не спешили расходиться по разным комнатам.

— Есть в Франческе что-то особенное, — сказала она мне, прежде чем уйти спать.

Через десять дней Софи уехала в Париж к своим родителям.

С родителями Федерико у нее сейчас прекрасные отношения. Они часто разговаривают по телефону, Софи обещала им перед отъездом в Кабо-Верде навестить их вместе с Анджеликой, они же собираются потом приехать к ней на остров.

Я тем временем должен был перестроить свою жизнь. В первую очередь я навестил отца и сестру. Я не знал, как отец отнесся к письму, которое я послал ему. Независимо от того, какие чувства оно пробудило в нем, я был счастлив, когда шел к отцу и сестре. Мне хотелось увидеть их, собраться всей нашей семьей.

Я вошел в мастерскую, и отец, едва увидев меня, сразу же улыбнулся. Я понял, что он тоже рад меня видеть. Мы обнялись. Такого между нами уже давно не было. Бывает, что люди при встрече молча застывают на месте, крепко обхватив друг друга руками. Наши объятия, напротив, были недолгими. Отец на мгновение прижал меня к груди, смущенно похлопав ладонью по спине, но все равно это было здорово. Сестра увидела меня через застекленную перегородку офиса и тоже вышла поздороваться со мной. Я не думаю, что теплая встреча с отцом была как-то связана с моим письмом, мы просто очень давно не виделись. В углу мастерской стояла моя машина, накрытая брезентом. Отец привел ее в порядок. Я оставил ее с царапинами, вмятинами, с разбитым задним фонарем, а теперь она была как новая. У моего отца золотые руки. Я говорю это совсем не потому, что люблю его. Мой отец спрятался в мастерской, в ней он нашел для себя убежище и утешение. Он все время пропадал на работе, даже по субботам и воскресеньям, ему там легче дышалось, чем дома со мной, моей сестрой или с дедушкой и бабушкой. С моей машиной он сотворил просто чудо, так что даже я это заметил, хотя в таких вещах я ничего не смыслю. Он сказал мне, что решил не продавать ее, но если я еще не передумал, то он купит ее у меня. В ином случае я сразу же могу ее забрать. Это, безусловно, был знак любви. Я предупредил отца и сестру, что вечером приду к ним ужинать, и объяснил, что все эти дни у меня будет жить девушка Федерико и его дочь.

— Его дочь?! — удивились они.

Я рассказал им все как было. Моя сестра заплакала.

Несмотря на то что я решил не продавать машину, я все же оставил ее в мастерской отца, а сам взял велосипед.

Вечером за ужином мы договорились, что в доме надо побелить потолок и стены и провести мелкий ремонт. Опыт, приобретенный на работе в гостинице, позволял мне чувствовать себя большим специалистом, хотя моему отцу, мастеру на все руки, был нужен помощник, а не эксперт.

В следующие выходные мы работали вместе. Мне было приятно проводить целый день бок о бок с ним. Нам уже давно не доводилось оставаться вдвоем. Отец непрерывно, словно плотину прорвало, разговаривал, и я наконец-то снова увидел его смеющимся, как в детстве на фильмах с Пеппоне или доном Камилло. Он просто заболел этими фильмами, так что и я их посмотрел не один раз. Другой его болезнью стали вестерны с Джоном Уэйном. Говорили мы также о маме, и это стало для меня полной неожиданностью, потому что в доме он таких разговоров никогда не заводил. Образ мамы вставал перед нами только в минуты нашего уединения. А мне тогда так было необходимо поговорить о ней с отцом.

Я даже спросил у отца, не появлялось ли у него желания сойтись с другой женщиной, и в ответ он сказал, чтобы я крепче держал лестницу.

Он мне рассказал несколько историй про себя и маму, о которых я ничего не знал. С мамой он познакомился в мастерской, когда ему было двадцать пять лет. Мастерская ему тогда не принадлежала, он был только учеником. Сохранилась прекрасная черно-белая фотография моего отца тех лет: красивый, улыбающийся парень с темной шевелюрой, в белой футболке с закатанными рукавами. Классический тип «крепкого парня», как тогда называли таких молодых людей. Моя мать пришла в мастерскую со своим отцом, папе она сразу понравилась, но он и слова ей не сказал, потому что она была не одна. Зато потом, сраженный молниеносной симпатией, отец стал искать ее в соседнем поселке, где, как он узнал, жила мамина семья. Его поиски продолжались до тех пор, пока он не встретил ее, не начал за ней ухаживать и не женился на ней.