Софи открыла ящик и протянула мне конверт с фотографиями. На одних она и Федерико были в отдельности, на других вместе, кто-то из них держал аппарат в вытянутой руке, чтобы в кадр попали они оба. Некоторые снимки были сделаны с такого близкого расстояния, что носы казались гигантскими, а на лицах светились блики от вспышки. Потом шли снимки, на которых Федерико и Софи были в отдельности, спящими в постели.

— А это что за фотографии? — полюбопытствовал я.

— Это было что-то вроде игры, — ответила Софи. — Однажды я проснулась раньше, чем он, и сфотографировала его спящим. В следующий раз он сфотографировал меня. Ну, а поскольку мы постоянно спорили, кто встает раньше и кто спит дольше, какое-то время тот, кто первым открывал глаза, снимал другого спящим. Так и накопились наши утренние фотографии в постели.

Я испытывал странные чувства, перебирая фотографии Федерико, сделанные в доме женщины, которая все еще оставалась для меня незнакомкой. Это было для меня немного неожиданно, потому что я по-прежнему считал, что Федерико принадлежит только мне или тем, с кем я был хорошо знаком.

«При чем здесь эта женщина и его фотографии?» — вертелось у меня в голове. Это чувство трудно объяснить. Я даже на миг испытал приступ ревности.

Ну, а в тот день, когда я пришел к Софи на обед, мое отношение к ней стало совсем другим, я мог сказать, что уже успел близко познакомиться с ней и сильно к ней привязался. Она была потрясающей женщиной. В ее доме все для меня стало своим. После моего приезда на остров прошло уже больше месяца, но этот день стал особенным, потому что за обедом Софи посмотрела на меня и произнесла глухим голосом:

— Мне надо поговорить с тобой.

— Я в чем-то провинился? — с беспокойством спросил я. — Ты хочешь меня уволить?

— Я беременна.

Вилка выпала из моей руки.

— Как беременна? От кого? Нет, то есть, ради бога, извини, я не то хотел сказать, я имел в виду, ну, в общем… уже давно?

— Об этом никто не знает, даже Федерико не знал. Я собиралась сказать ему об этом после его возвращения. Я поняла, что беременна, перед самым его отъездом, сейчас заканчивается третий месяц.

— Черт возьми, — непроизвольно вырвалось у меня. От неожиданности я не мог понять, хорошая это новость или плохая. — Но почему ты никому ничего не сказала? Родителям Федерико надо бы сказать об этом — ты так не считаешь? Я их хорошо знаю, они будут счастливы.

— Я хотела быть полностью уверенной в этом, начальный период беременности требует крайней осторожности. Я не хотела причинять им новую боль. Но после третьего месяца можно уже особенно не беспокоиться, хотя я не думаю, что скажу им об этом, прежде чем доношу ребенка. И мои родители ничего не знают о беременности. А тебе я рассказала об этом, потому что доверяю тебе. Ты единственный, кому это известно.

Я встал из-за стола с таким ощущением, словно всю ночь напролет занимался любовью с женщиной. Это состояние испытываешь после того, как ночью часами ласкаешь женщину, а утром на работе чувствуешь себя физически совершенно истомленным, но в то же время ощущаешь душевный подъем и счастье. Так вот, я испытывал те же самые ощущения. Я чувствовал себя одновременно разбитым и счастливым.

Я спросил у Софи, где она собирается рожать, нужна ли ей моя помощь, но у Софи было медицинское образование, и она сама знала, что ей надо делать. Все последующие дни я думал только об этой новости.

Жизнь продолжалась, с ее взлетами и падениями, и то и дело опрокидывала все планы. Едва я начинал чувствовать твердую почву под ногами, как судьба в очередной раз хваталась за край скатерти и вновь сбрасывала все со стола.

Но это странным образом начинало мне нравиться.

14 La mulher del abraço [1]

Шло время, но округляющийся живот Софи оставался почти незаметным, потому что она ловко скрывала его под свободной одеждой. Закончился третий месяц. Прошел и четвертый. Я время от времени воображал, как будущие дедушка и бабушка, родители Федерико, узнают о рождении ребенка. Мне было приятно представлять себе выражение их лиц, когда они услышат эту новость. Я же тем временем пытался понять самого себя. Я, как и Софи, готовился произвести на свет новое существо. Благодаря Сади, я уже стал каменщиком, электриком, сантехником. Я брался за любую работу, по крайней мере, старался хорошо ее выполнить.

Сади многому меня научил. Я всегда восхищался людьми, которые умеют работать руками. Я часами, как завороженный, готов наблюдать за руками опытного работника. Сади знал свою работу и охотно передавал мне свой опыт. На Боавишта я начал следить за своей физической формой. На остров я прилетел бледнокожим, с дряблыми мускулами. Теперь вечерами, закончив работу, я отправлялся бегать, а после пробежки купался в море. Я получал огромное удовольствие: вода казалась мне, разгоряченному бегом, холоднее обычной, я чувствовал себя, как бог. Купание в море на закате стало моим фитнесом. Чтобы справиться с эмоциональным потрясением, пережитым в детстве, мне еще ребенком пришлось спрятаться в раковину, закрыться панцирем, поэтому мое тело как бы отвердело, я никогда не был проворным и гибким. Я ни разу не мог дотянуться руками до кончиков пальцев на ногах, не сгибая их. Теперь мое тело стало более гибким.

Иногда я не бегал, а шел прогуляться в центр поселка. Однажды я пришел туда обнаженный по пояс и узнал, что появляться в таком виде здесь запрещено. Когда мне об этом сказали, я даже подумал, что меня разыгрывают. Но это на самом деле была правда. Полицейский остановил меня и хотел оштрафовать, но я объяснил, что ничего не знал о запрете. Полицейский поверил и не стал меня наказывать.

С семи вечера на площади играли в футбол. Вначале я просто стоял и наблюдал за игрой, но потом набрался смелости, вышел вперед и присоединился к одной из команд. Все-таки футбол — отличная игра. Всякий раз, когда я начинаю возиться мячом, я обещаю себе чаще выходить на поле, но потом забываю о своем обещании.

Сбоку от импровизированной площадки находился маленький бар с постоянно включенным радио. Мне нравилась музыка, доносившаяся из бара. А выпить после игры стакан холодного пива уже стало традицией. Стоявшая за стойкой девушка, увидев меня в баре, всегда широко улыбалась; иногда, когда я поворачивался в ее сторону, я замечал, что она смотрит на меня. У меня появилось ощущение, что я ей симпатичен, но не было желания это проверить. Мне просто нравилось, как она на меня смотрит. Этого мне было вполне достаточно.

Я не отличался выдающимися футбольными способностями, но играл, в общем, неплохо. В любом случае, когда в школе мы делились на команды, я никогда не оставался игроком, которого звали в последнюю очередь. Таким всегда был Джованни Гаффурини. Бедняга. Если он хотел, чтобы его взяли в команду, ему приходилось приносить свой мяч. Джованни прозвали Капитан, потому что никому даже в голову не пришло бы выбрать его капитаном.

Во время одной игры на площади, как всегда, текла привычная жизнь. Девушки стояли по краям футбольной площадки, лениво бродили собаки, из бара доносилась музыка, широко улыбалась барменша, порывы ветра приносили знакомый запах запеченной на гриле рыбы. И вдруг в этой будничной обстановке произошло чудо. Игрок нашей команды Чилас — я с этим парнем, кстати, работал на стройке — получил мяч от вратаря и отпасовал его мне на середину поля. Я, вдохновленный уж неведомо каким божеством, обвел трех соперников и сделал передачу на край партнеру, а тот навесил мяч в центр штрафной, откуда я в невероятном акробатическом прыжке ударом через себя забил гол.

Этим голом я сорвал аплодисменты даже наших соперников. Кто-то пожал мне руку. Я, сделав вид, что такие удары для меня дело плевое, поднялся с земли и пошел к центру поля, словно ничего необычного не случилось. Только внимательный наблюдатель мог заметить, что я слегка прихрамывал. Никто, кроме меня, так и не узнал, что я мучился от дикой боли после падения на твердую землю. Я вынужден был притворяться, что мне не больно, чтобы не разочаровать своих болельщиков, среди которых было немало девушек. В любом случае, игра стоила свеч, потому что в течение нескольких дней после этого гола меня при встрече называли Баджо. [2]