— Прости…

— На тебе метка?

— Да.

— Мне жаль, правда.

— Ты что! — мой голос взлетел ввысь и муж прижал меня к себе посильнее. Уже тише я добавила: — Это, это… прекрасно! Она такая ласковая, она живет!

— Кто?!

— Змейка!

Драко откинул голову на самую спинку кресла, потянулся и посмотрел в распахнутое окно на чистое звездное небо, чарующее своей безмятежностью.

— Пусть будет прекрасно, Гермиона, пусть будет… — шелест его тихого голоса слился с шелестом листвы, и слова вышли настолько неслышными, что я предпочла сделать вид, точно и не услышала ничего, ведь я была уже не согласна с ним, абсолютно не согласна! В парне, наряду с полным подчинением семье, Темному Лорду и своей природе, имелось какое-то необъяснимое второе дно, мешающее ему жить легко и сладко. И я приложу массу усилий, чтобы искоренить в нем эту вторую мораль, я не дам ей созреть, и тем самым не дам другу мучиться от угрызений совести и мерзких, тошнотворных сомнений! А я знаю, что они именно такие, отлично знаю…

Под утро у меня начались преждевременные схватки. Боль вновь вернулась, но стала иной — долгожданной. Малфой-мэнор переполнился лекарями и тишиной. Кроме врачей и меня никто не шумел, не кричал, не говорил. Здоровье не успело вернуться с полной силой, и страх возвратиться к тому, с чего все началось — к отчаянию, не покидал. Малфои заперлись в кабинете Драко и затаились в мучительном ожидании. К моему ужасу перерывы между схватками не становились короче, дети вертелись постоянно, мешая зафиксировать их положение, ко мне вовсю применялась магия, уже не такая смертоносная, но все равно ощутимо бьющая по организму. Я кричала и била кулаками по постели, не зная, что еще можно сделать, чтоб хоть как-то совладать со своим телом и помочь сыновьям. Мысленно я убеждала себя, что буду сильнее, что смогу, что все будет хорошо, но с каждой минутой уверенность испарялась, словно роса под лучами солнца. Мои муки длились около семнадцати часов, и я сто раз пожалела, что не умерла раньше. Какие только проклятия не сыпались в адрес мужа, как только не поносилось имя Лорда, позволившего такому произойти! Страшно вспомнить. Я исцарапала себе ладони и лицо, искусала в кровь губы, потеряла море крови, но родила. На руках у медсестры заплакал только один малыш, но живы были оба.

Люциус поднес ко мне детей, бледных, маленьких, сморщенных, выстраданных, моих, а я ничего не почувствовала. Ничего. Будто звоночек из будущего так тихо прозвенел у меня в голове, ненавязчиво намекая — не всё так просто, не всё…

Долгие мучения все же притупили боль, а долгие надежды ослабили радость, если вообще не растоптали. Вот так, вот такая я мама.

— Они прекрасны… — умильно шептал муж, чем раздражал меня неимоверно. Не видела я в них ничего прекрасного, абсолютно. Внезапно сердце все же обрадовалась, но лишь тому, что младенцы, которым всего-то от роду час, походили на своего отца, как две капли воды. Белые волосики уже не были просто пушком, а глаза выглядели не просто серыми, а почти белыми, границу в них можно было разглядеть лишь благодаря тонкой и более-менее темной кайме радужки. Ничего от меня, ничего. Еще и внимательно так смотрели, даже взгляд их мне показался таким же пронизывающим и недобрым, как и у мужа…

«Может, если бы времени с ними больше провела, может, если бы подержала…» — успокаивала я себя. Но руки не поднимались, я была опустошена и духовно и физически. Если бы все то, что я ощущала в ту самую минуту, было бы чьей-то местью, её можно было бы смело назвать удивительно извращенной, не хуже, чем моя, свершенная руками Перси.

Так тяжело, как рождались мои старшие дети, ведьмы не рожают. Свою роль сыграла беснующаяся магия, содранное Невиллом кольцо, многие ужасы и беды, о которых я прознала, да и участвовала в них лично, будучи насносях, бездна гложущих сомнений и моя нечистокровность, ненависть к которой просыпалась во мне с каждым прожитым днем. Дети были со мной все это страшное время, они знали обо мне не меньше чем я сама, и к своему стыду новоявленная мать смотрела на них с опаской, к тому же еще и гадая — кто же из этих двоих станет тем холодным и цепким ребенком из кошмара, посланного Нарциссой? И что случится с тем, который лучше, по словам того, который хуже? И как я смогу различить подобную грань? И нужно ли различать?

То были не мысли любящей мамы, то не были мысли даже просто хорошего человека, и я с каким-то безумным наслаждением осознала, что не являюсь хорошей. А раз так, значит, нет надобности поступать, как велит несуществующий, но когда-то мной честно соблюдаемый кодекс «хороших» волшебниц, «настоящих» друзей, и «истинных» гриффиндорцев. И терзаться по этому поводу тоже нет причин. Гермиона Малфой себя оправдала точно так же, как и Джинни Уизли в больничном крыле Хогвартса, куда я попала безмерно счастливая оттого, что вынашиваю в себе новую жизнь, являющуюся не только моим продолжением, но и продолжением бывшего моего врага и пожизненного противника моих прежних лучших друзей. И куда оно ушло, то воздушное сладкое счастье?

Звенящий от радости голос вывел меня из оцепенения, и я перевела взгляд на сияющего супруга.

— Ты покормишь?

— Что?

— Детей покормишь?

— Да-да, если смогу, руки слабые… — молока у меня было много, хватило бы и на троих младенцев, но вот охоты кормить было немного. Смешно причмокивающие детские губки вызывали только одно желание — отнять грудь. Всё еще придет в норму, я буду любить сына, как смогу, он же будет любить меня так сильно, как только будет способен, но в памяти навсегда останется это противное чмоканье…

Приложив к груди второго ребенка, того, кто непрестанно пищал, я кожей своих ладоней почувствовала жар, исходящий от него.

— Люциус! — закричала я.

Муж не успел далеко отойти и ворвался почти сразу.

— Он горит!

Я передала ребенка супругу и тот, постояв минутку в задумчивости, положил его в кроватку и взял на руки второго.

— У этого тоже тело горячее…

Колдомедики, собранные в еще более широком своём составе, вынесли вердикт — братья борются друг с другом за жизнь, у них одна магическая сила на двоих. Забрать её у одного и отдать второму нереально, столь грубое вмешательство на данном этапе лишенного магии убьет, а спасенного сделает или инвалидом, или же, что еще хуже, умалишенным.

— Победит сильнейший, леди Малфой, мне искренне жаль, крепитесь… — отчетливо и громко выговорил молодой высокий доктор, заменивший в семье Чичивиуса. Этот лекарь мне нравился больше — он никогда не врал и не заискивал. Доктор Лайнус будет верой и правдой служить нам еще долгие годы и, скорее всего, после них тоже. Хотя я и не догадываюсь даже, что же будет после.

— Можно что-то предпринять?

— Нет.

— Я слышала, вы дружны с Северусом Снейпом? Это правда?

Мужчина замялся и присел на краешек табурета у моей кровати.

— Ну… Можно ли с ним дружить? Мы так, иногда встречались, ведь я тоже член Ассоциации Зельеваров и наслышан о его умениях, — Лайнус провел огромной ручищей по густой каштановой шевелюре, — но если вы о том, спрашивал ли я его о возможности чем-то помочь в такой ситуации, то он… не знает. Я только что от него, еле нашел адрес, потом все эти трущобы…

— Не хочет? — констатировала я.

— Не знает! — начал сердиться доктор.

— А если его убедительно попросить?

Молодость еще бурлила в жилах этого дюжего мужчины, и он повел себя довольно смело, уточнив:

— Пригрозить смертью, хотите сказать?

— Верно!

— Я конечно, не претендую на доскональное знание личности директора Снейпа, но не думаете ли вы, что для него нет особой разницы — жить или умереть…

— А вы точно не друзья?

— И почему вы себе такое в голову вбили?! — возмутился доктор.

— Потому что неплохо вы Северуса изучили, весьма неплохо… — полагаю, профессор знал, но не сказал.

К числу добрых самаритян его причислить трудно, а угрожать — бесполезно. И кем прикажете угрожать? Гарри, единственным нетронутым хоркруксом Лорда, целостность которого не дает ему окончательно воплотиться в полукровку Риддла? Не знаю и поныне, за что отвечает та его часть души, заключенная в Поттере, но именно она обеспечивает тому неприкосновенность. На жизнь парня покушаться запрещено, его даже в сражениях щадят, по указанию Лорда и какой-то там выдуманной им пользе от «поверженного» героя. Я могла бы уничтожить Гарри в два счета, рассказав его боевым товарищам о таком нюансе, способном ослабить Темного Лорда. Но навредить Волдеморту?! Да ни за что. Кем тогда? Кто в жизни Снейпа ему дорог? Нет таких, а кто был, тот уже давно мертв, настолько давно, что и останки его сгнили в сырой земле. Ярко вспомнилась колдография Гарри, на которой запечатлены его родители, еще совсем юные и счастливые. Лили Эванс — хрупкая, сильная, красивая. Женщина была наделена самой могучей силой в мире — материнской любовью. Я наивно считала, что это легко и естественно, и что я наделена ею сполна, а оказалось — нет, не легко. По крайне мере, не всегда. Ну что ж, преклоняюсь, что мне еще остается…