— Ты правда считаешь меня… сексуальной?

— Гален, — его лукавая улыбка стала интимной, дразнящей, возбуждающей, — я успел в этом убедиться.

— И ты действительно меня хочешь?

— Да! До безумия. Как первобытный самец во время брачных игр. В тебе, Гален, все еще живут внутренние противоречия, посеянные не невинными куклами, а жестокими и несправедливыми людьми. Не желала бы ты с моей помощью изжить эти комплексы один за другим?

— Да… — выдохнула она. — Один за другим!

— Вот и отлично. — Его лицо снова стало серьезным. И от этого на нем еще яснее читалась разбуженная страсть. — Гален, я уже был на пути домой, когда почувствовал Брэндона. Мало того, я увидел, что он делает с тобой, еще до того, как попал в квартиру.

— Ох, Лукас, так ты все видел?

— Да. — «Я видел, как истекает кровью мой истерзанный снежный ангел!» Лукас сломя голову мчался по ледяным улицам, и его ни разу не занесло на поворотах. Холодный, равнодушный лед, не пожалевший в эту ночь жестокого убийцу, просто не посмел причинить вред человеку-айсбергу. — Я люблю тебя, Гален, и хочу. И даже если мы не смогли бы больше быть близки, я все равно остался бы с тобой на всю жизнь, чтобы любить тебя.

И тут наконец-то Лукас увидел, как засияла весна в этих невероятно синих, счастливых глазах. А Гален наконец-то узнала, какие глаза бывают у Лукаса, когда он говорит ей правду. Они сверкали, они блестели живым расплавленным серебром, в котором не было места теням прошлого и душевной боли.

— Но ведь мы можем быть близкими… — смущенно прошептала она.

— И еще как! — кивнул Лукас. — Конечно, можем!

Гален спала, мечтала и выздоравливала.

А еще она без конца, взахлеб говорила с любимым человеком и не замечала подчас, как во время их беседы безоблачная реальность превращается в счастливые сны.

— Когда мы поженимся? — спрашивала Гален.

И Лукас обещал, что это случится очень скоро. Как и когда только она пожелает. Прямо сегодня, в больнице? Прекрасно. А если ей захочется обставить все более торжественно — тоже не проблема. Гален может сама сшить свое подвенечное платье, а также платье для подружки невесты. Конечно, ею будет Джулия. И Лукас тут же мягко спросил: а не хочет ли она предложить что-то и для своей матери?

Торжественное. Как то кольцо с бриллиантом, которое он подарил ей на третий день. Простое, изысканное кольцо от Тиффани. От одного взгляда на него у Гален захватило дух. Совершенный прозрачный кристалл с заключенной в нем радугой. Пламя, закованное в лед. Совсем как он.

Тот, кто скоро станет ее мужем.

— А что я буду делать? — подумала она вслух однажды утром.

— То есть?

— Ну, когда мы поженимся, — мечтательно прищурившись, пояснила Гален. — И я стану твоей женой.

— Все, что тебе угодно. К примеру, ты могла бы стать отличным модельером.

— А кем бы ты желал видеть меня?

— Ты хочешь услышать откровенное признание себялюбивого эгоиста?

— Да, — прошептала она. От грез наяву в ее синих глазах снова сияла весна. Гален была без ума от него и почему-то вовсе не боялась его эгоизма. — Я слушаю.

Как и следовало ожидать, его ответ говорил не о любви к себе, а о любви к ней.

— Я бы пожелал, чтобы ты сидела дома.

— В пентхаусе?

— Если ты не захочешь переехать. Может, нам стоит сменить квартиру после того, что там произошло?

— А что такого там случилось? Мы полюбили друг друга. Теперь это наш дом, Лукас. И я хочу жить там и делать все, что подсказывает тебе воображение. Так какие будут приказы?

— Смотреть за домом. Шить. Разводить цветы. Заботиться о наших детях.

— О наших детях?

— Если ты захочешь иметь детей.

— Ох, — вырвалось у нее. — Конечно, я хочу детей. И тебя.

Ласково целуя лицо, он заметил:

— Ну меня ты будешь иметь сколько угодно! И даже сверх того!

— Невозможно!

— Очень на это надеюсь. Потому как сам пока не знаю, чем буду заниматься. Мне почему-то кажется, что теперь, после смерти Брэндона, мой дар предчувствовать опасность будет утрачен. Наверное, это душа Дженни заставляла меня быть начеку все эти годы. А теперь она наконец-то смогла успокоиться.

— Дженни, — задумчиво повторила Гален. — Или ты сам.

— Вполне возможно, что и я сам. — Как бы то ни было, у него, как никогда, было легко на душе, словно солнце, заглянуло во все потаенные, укромные уголки, где прежде царили боль и мрак. А может, это была Гален — и их любовь.

Лукас готов был ни на минуту не отходить от ее постели, чтобы все время шептать ей слова нежности и любви.

Гален приходилось прогонять его самой. Ведь у него остались дела, которые требовалось довести до конца. Составить отчеты о расследовании преступлений Адама Вона и Брэндона Кристиансона. После чего лейтенанту Лукасу Хантеру полагался более чем заслуженный отпуск.

А еще Гален настаивала, чтобы он нормально спал по ночам. Ведь это ему наверняка не удавалось с той памятной минуты, когда в пентхаусе разбушевалась неразличимая для постороннего глаза снежная метель!

К тому же им с Барби здесь некогда скучать. Она часто и подолгу говорит по телефону с Джулией и много спит, а когда бодрствует, у нее постоянно толкутся посетители со своими поздравлениями и признаниями.

Первой, конечно, примчалась Вивека, пристыженная, смиренно выражающая надежду, что они с Лукасом все-таки когда-нибудь простят ее. Ведь она искренне верила своему двоюродному брату, купилась на всю его ложь и так ошиблась в оценке многих его поступков. И ей ужасно стыдно за выходку в колледже… но тут Гален попросила Вивеку замолчать — с нее и так было достаточно признаний.

— Все в прошлом, Вивека. И Брэндон теперь тоже там. Для всех нас. Он был настоящим психом. Просто ты об этом не знала.

Потом явился Поль, переживающий из-за своей заносчивости и несправедливости по отношению к ней.

— Ты просто был не в себе, — возразила Гален. — Ведь перед этим умерли Марианна, Моника и Кей! А если уж говорить начистоту, ты никогда мне не врал.

— Но вел себя непростительно грубо.

— Простительно! Потому что ты уже прощен!

Но Поль считал себя еще и предателем по отношению к Уолли. Ведь именно он раскопал всю историю с поддельным снимком его семьи и сунул ее под нос лейтенанту.

— Ты все равно должен был дать Лукасу полный отчет, — заметила Гален. — А что, если бы… понимаешь? Кстати сам Уолли об этом знает?

— Да.

— И?

— И он сказал, что так даже проще: не надо больше ни перед кем притворяться.

— Но зачем он это делал?

— Ему казалось, так легче общаться с людьми. Да и началось все это случайно. Он купил новый бумажник, и прежде чем успел вынуть фотографию, вставленную в него в магазине, кто-то заметил ее и похвалил, а заодно и Уолли — впервые в жизни. Ему теперь придется начинать все сначала. Но он не унывает. И собирается побывать у тебя, как только наберется храбрости.

Однако самой большой, хотя и невольной виной Поля было то, что он когда-то упомянул при Кей о встрече Лукаса и Моники по дороге из Денвера в Нью-Йорк. После чего та, благодаря своей неуемной фантазии, ухитрилась превратить Монику и Лукаса в любовников и включила ее в свой список, ставший руководством к действию для Адама Вона…

— Нет, ты не можешь считать себя виноватым! — настаивала Гален. — Ну откуда ты мог знать, что Кей была сама не своя из-за несчастной любви, а у Адама совсем поехала крыша?

На следующий день Поль пришел снова — на сей раз с подарком, достойным такого фотохудожника, каким он являлся. Это был увеличенный портрет Гален — кадр, взятый из памятной видеосъемки в то воскресное утро, когда маленькие заложницы получили свободу, Лукаса вызвали к изуродованному телу ни в чем не повинной Бринн, а Гален заупрямилась и предстала перед камерой в своих варежках и пальто.

Поль, как истинный художник, оказался тогда совершенно прав. Из-за растрепанных рыжих кудрей и бирюзового пальто ее сухощавое бледное лицо просто потерялось в кадре. Так оно и было — в цветном варианте. Но когда снимок отпечатали черно-белым, первое, что привлекало взгляд и буквально захватывало, — это лицо женщины, одухотворенное отчаянной, безумной любовью.