Фрэнсис кивнул:

— Слишком часто приходил на работу под парами. А на Би-би-си на это смотрят косо. Не любят, когда их сотрудники плохо выговаривают согласные.

Робин чуть не засмеялась шутке, но увидела, во что он превратился, и передумала.

— А что было потом? — спросила она.

Фрэнсис на мгновение закрыл глаза, провел рукой по волосам и сказал:

— Потом я устроил попойку. — Внезапно его голос стал бесстрастным, легкомысленный тон пропал. — Попойку по поводу окончания всех попоек. Потерял несколько дюжин друзей, разбил машину и кончил тем, что в три часа ночи выл на луну у дверей Вивьен. Она заплатила за мое лечение.

«О боже», — подумала Робин, но ничего не сказала, поняв, что Фрэнсис еще способен причинить ей боль. Она отвернулась и стала смотреть на мокрую мостовую и тонкие струйки, тянувшиеся к водосточным люкам.

— Я знаю, что был законченным идиотом, — услышала она. — Но, конечно, самый идиотский поступок в жизни я совершил тогда, когда порвал с тобой. Когда я лежал в этой жуткой больнице, у меня было время подумать. Я много думал о тебе, Робин. Мне понадобилась чертова уйма лет, чтобы понять, что к чему, но я хотел сказать, что люблю тебя.

Робин подумала о том, что она почувствовала бы, если бы услышала эти слова раньше, и вновь ощутила горечь. Поздно. Слишком поздно.

Он задал ей тот же вопрос, который задавал много лет назад:

— Ты смогла бы меня полюбить? Хотя бы немножко?

Прошло много времени, прежде чем она сумела ответить.

— Да, Фрэнсис…

Веки Гиффорда на мгновение опустились, прикрыв глаза.

— Но тогда…

— Фрэнсис… Этим летом мы с Джо стали любовниками.

Ненадолго повисло молчание. А затем прозвучало:

— Ну что ж. Я рад.

Робин бы поверила ему, если бы не тот краткий миг, когда Фрэнсис зажмурился, пытаясь скрыть собственные чувства.

Он улыбнулся и добавил:

— Я всегда думал, что вы созданы друг для друга. Это правильно, что два человека, которые были мне дороже всех на свете — конечно, не считая Вивьен, — нашли общий язык.

— Джо уезжает в Испанию, — сказала она.

— Серьезно? Это пойдет ему на пользу. Но дело безнадежное. Сама знаешь.

Фрэнсис наклонился и поцеловал ее в щеку. Робин поняла, что означает этот поцелуй: она свободна, больше не желает его, все кончено. Да, она еще немножко любит его и будет любить всегда, но не той любовью, которая принадлежит Джо.

Джо шел вперед, пытаясь стряхнуть хандру, которая напала на него после прощания с Клер Линдлар. Ее рассказ напугал его: первая любовь, самая сильная и прочная, никогда не забывается и никогда не проходит бесследно. Эллиот напомнил себе, что Робин любит его, что она сама так сказала, что она порвала с Фрэнсисом, что он может спокойно ехать в Испанию и оставить ее в Англии. Он понял, что находится в нескольких кварталах от клиники; желание увидеть и обнять Робин стало нестерпимым.

Он завернул за угол и увидел Робин и Фрэнсиса, сидевших на скамье в дальнем конце улицы. Казалось, его ревнивое воображение вызвало их из небытия. Задыхаясь, он привалился к стене. Дождь припустил сильнее; Робин и Фрэнсис не замечали Джо. Когда Эллиот увидел, что Фрэнсис наклонился и поцеловал Робин, у него сжались кулаки так, что ногти вонзились в ладони. Он сунул руки в карманы. При этом костяшки правой руки прикоснулись к чему-то холодному, твердому, металлическому. «Оковы я ношу с собой, и их не разорвать».

В его ушах прозвучал голос Робин, обличавший буржуазный институт брака. Свободолюбие этой девушки, которым Джо привык восхищаться, теперь пугало его. Отец совершил ошибку, женившись на женщине, сердце которой безраздельно принадлежало другому. Прошлое не должно повториться. Джо не хотел обрекать себя на унизительную, жалкую роль, которую играл отец. И не хотел заставлять Робин лгать до конца жизни.

Добравшись до своей квартиры, Джо вынул из кармана купленное днем кольцо с крошечными аметистами и ляпис-лазурью и положил его на самое дно рюкзака.

Майя встретилась с владельцем предприятия по производству женского белья мсье Корню в ресторане на Стрэнде. На взгляд Леону Корню было немного за пятьдесят. Он был недурен собой, хорошо одет, воспитан и любезен, что в порядке вещей для жителей континентальной Европы, но среди англичан встречается редко. В Париже у мсье Корню были жена, четверо детей и, как поговаривали, двадцатилетняя любовница. Для Майи этот завтрак был чисто деловым ежегодным мероприятием; они не касались личных тем, а говорили только о «Мерчантс» и маленьком эксклюзивном магазине мсье Корню на авеню Монтеня. О цене на сырье, расходах на заработную плату, о том, как нелегко добывать перламутровые пуговицы нужного размера или особую шелковую ленту.

— Мой главный бухгалтер свяжется с вами, — сказала Майя, когда они закончили пить кофе. — А я, Леон, надеюсь пообедать с вами через год.

Посмотрев на часы, она увидела, что с момента их встречи прошло уже три часа. Три часа, в течение которых можно было не думать о другой причине ее приезда в Лондон.

Леон улыбнулся:

— Будем надеяться, что наш сегодняшний завтрак не последний, ma chère Майя.

В тоне француза прозвучала нотка, заставившая Майю пристально посмотреть на него.

Корню пожал плечами:

— Мадам, я уверен, что мы оба задумываемся над тем, как долго в Европе будут покупать предметы роскоши.

— Женщины всегда будут мечтать о красивых вещах… в приданое… на день рождения…

Мсье Корню знаком велел официанту принести еще кофе. Когда чашки были наполнены и они снова остались наедине, француз сказал:

— Надеюсь, вы на своем маленьком острове чувствуете себя в безопасности.

Он обвел взглядом переполненный ресторан — столики, мужчин в темных костюмах-тройках и женщин в приталенных жакетах и нарядных маленьких шляпках. Взгляд был явно насмешливым.

— Леон, о чем вы говорите? — удивилась Майя.

Корню вновь повернулся к ней.

— Майя, неужели вы не читаете газет?

— Конечно, читаю. Хотя, если честно, обращаю внимание главным образом на биржевые сводки. Политические новости портят мне настроение.

— Одно влияет на другое. Дорогая мадам, а как же война в Европе? Даже Англия не может не обращать на нее внимания, — хохотнул француз, открыл портсигар и протянул его Майе.

— Ах, вы имеете в виду Испанию?

Хью, Дейзи, Ричард и их друзья говорили об Испании с чуждой Майе страстью; во время этих разговоров она скучала и боролась с зевотой.

— Конечно, Испанию, — ответил Леон и поднес зажигалку к ее сигарете.

— Это гражданская война, мой дорогой. Она не имеет к нам никакого отношения.

Француз слегка приподнял брови.

— Испанская война может разбудить страшные силы. Именно этого боятся Великобритания и Франция. И именно поэтому держатся в стороне.

— Леон, вы этого не одобряете?

— Я думаю, что вечно стоять в стороне невозможно. И по мере сил стараюсь защитить себя и свою семью. Я покупаю фирменный магазин в Нью-Йорке.

— На случай, если в Европе начнется война?

Загадочный смешок прозвучал снова.

—  Когдав Европе начнется война, мы покинем Францию и уедем в Америку. Я еврей, мадам.

«Ну и что?» — чуть не сорвалось у Майи с языка. Хотя она знала, что антисемитизм существует и в Англии, и на континенте, но редко думала о таких вещах. Религия, внешность и цвет кожи никогда не казались ей важными.

Вскоре после этого она ушла, поцеловав Леона в обе щеки и пообещав поддерживать связь. Майя думала, что Корню ошибается, что он слишком осторожничает, однако эта беседа встревожила ее.

Выйдя из ресторана, Майя тяжело вздохнула и взялась за другое, куда более трудное дело. Она села в такси и сказала водителю:

— На Харли-стрит.

Когда вечером того же дня Майя ехала из Лондона в Торп-Фен, настроение у нее было хуже некуда. Дверь открыла служанка; Элен и ее отец заканчивали ужинать. Фергюсоны всегда ужинали рано: Майя представила себе томатный суп по-виндзорски, плохо прожаренные бараньи котлеты, керосиновые лампы и свечи, зажигающиеся лишь тогда, когда наступает полная темнота. В гостиной было холодно; у Майи мерзли руки.