Она продолжала молчать. Элен прекрасно понимала, чего добивался отец. Он хотел разлучить ее с Майклом так же, как разлучил с Адамом и Джеффри. И, возможно, с Хью. Может быть, Хью любил Майю, потому что Майя, в отличие от Элен, была независимой сильной женщиной, а не маленькой девочкой. По ночам Элен часто лежала без сна, перебирая в уме возможности, которых ее лишил отец, и ее гнев становился все сильнее: девушка понимала, что ее жизнь постепенно превратилась в бесплодное существование.

Элен налила себе еще одну чашку чая, а потом холодно сказала:

— Папа, у тебя на подбородке остались крошки от торта, — после чего сделала глоток.

Фрэнсис посетил фотовыставку Джо, предусмотрительно надев пальто, темные очки и шляпу с широкими полями.

О выставке ему рассказала Робин. Выслушав ее восторги, Фрэнсис, испытывавший ревность и любопытство одновременно, сказал:

— Дорогая, я думаю, что в Мюнхене ты переспала с ним. Секс в окружении штурмовиков — какая бездна эротики.

Она обиделась (обидеть Робин ничего не стоило), встала с дивана и ушла. С тех пор он ее не видел.

Потом он пожалел, что дразнил ее. Фрэнсис знал, что скоро вернется к ней, будет просить прощения, обещать все начать сначала, но при мысли о том, что ход событий от него ускользает, Гиффорду становилось не по себе.

Он плохо помнил события последних недель. Произошел довольно неприятный маленький инцидент. Два головореза подстерегли Фрэнсиса в темном переулке, заговорили о каких-то карточных долгах (боже, как банально!) и заставили расстаться с золотыми часами, когда-то принадлежавшими его отцу. Потом был Тео, туманно пообещавший подыскать ему работу на Би-би-си. И Ивлин Лейк. При воспоминании о том, что делала с ним Ивлин, его начинало тошнить.

Он нашел мрачную маленькую студию в Сохо, где работал Джо. Увидел на улице зазывалу и отдал ему последнюю мелочь, что нашлась в кармане. Прошел в галерею, не увидел ни Джо, ни Робин, снял пальто (май выдался очень теплый) и начал рассматривать фотографии.

Молодчики Мосли, сбрасывающие ногами какого-то беднягу со ступенек «Олимпии». Схватка полиции с демонстрантами… Фрэнсис прищурился и вспомнил площадь Согласия. Стало быть, это Париж. Молодчики с ясно видными свастиками на нарукавных повязках избивают человека, скорчившегося на тротуаре. Фотографии были пугающе похожи одна на другую. Фрэнсис подошел к следующей серии фотографий, которая называлась «Мюнхен». Эти снимки выглядели иначе: на первый взгляд, здесь все было нормально. И только потом, всмотревшись и вдумавшись, зритель начинал понимать зловещий подтекст. Обычная уличная сцена; только пристально всмотревшись в фотографию, Фрэнсис заметил цепочку людей в коричневых рубашках посреди домашних хозяек и школьников. Девушка со светлыми косами, уложенными короной над пухлым лицом без всякой косметики. Почему-то выражение ее глаз заставило Фрэнсиса содрогнуться. Но самое жуткое впечатление производил снимок, на котором коленопреклоненные люди терли щетками асфальт. Вокруг них все торопились на работу, в школы и магазины. Ни один из прохожих не смотрел на мужчин, мывших мостовую.

— Умен, подлец, — пробормотал Фрэнсис себе под нос.

Если бы в этот момент Джо оказался рядом, он бы забыл прошлое, подошел к старому приятелю, хлопнул его по спине и поздравил.

Но Джо здесь не было. Фрэнсис вышел из галереи на солнечную улицу и увидел толпы сновавших по тротуару пешеходов совершенно другими глазами.

Робин ждала Фрэнсиса в кафе на Оксфорд-стрит. Девушка пришла к шести часам; они собирались сходить в кино, а потом пообедать с Гаем и Чарис. Она снова выглянула в окно и обвела взглядом тротуар. Ни следа Фрэнсиса; только девушки в летних платьях и спешащие на поезд бизнесмены в легких костюмах.

Официантка пялилась на нее, поэтому Робин заказала чай и посмотрела на часы. Без четверти семь. Фильм начинался в половине восьмого. В животе было пусто, но есть она не могла. Робин вынула из сумки ежедневник и проверила дату и время. Большинство жителей предместий уже разъехались по домам, и толпы на улицах начали редеть, но очередь в кино напротив становилась все длиннее. Девушки, стоявшие в очереди, были без шляп, в платьях с короткими рукавами. На мужчинах были рубашки с отложными воротничками и вельветовые брюки. В Лондоне было жарко и невыносимо душно. Лето 1935 года выдалось странным и неестественно тихим. Казалось, все ждали, что вот-вот грянет буря.

Робин показалось, что она увидела Фрэнсиса: из дверей метро вышел светловолосый молодой человек в белых брюках и рубашке-апаш. У него была пружинистая, уверенная походка Фрэнсиса, но Робин тут же поняла, что обозналась. Она отвернулась от окна и стала пить чай. Если не смотреть, Фрэнсис придет быстрее. Маленькое кафе, оформленное в псевдовенском стиле бархатными гирляндами с кисточками, было переполнено. Голоса эхом отдавались от паркета. Напротив Робин сел мужчина. Она хотела сказать «Извините, здесь занято», но лишь слегка улыбнулась. Двадцать минут восьмого. Очередь в кино стала короче. Цветочница, стоявшая у входа в метро, увезла свою тележку; ее товар совсем увял от жары.

Робин понимала, что Фрэнсис не придет, но продолжала ждать. За прошедшие годы они страстно ссорились, злились и мирились друг с другом. А теперь она сидела и следила за тем, как медленно гаснет то, что когда-то было жарким пламенем. Кто мог подумать, что все закончится именно так?

Ее чай остыл. Подгоняемая официанткой («Мисс, после восьми часов вечера у нас чай не пьют»), Робин заказала сандвич и крутила его в пальцах. Она все еще выглядывала в окно, но ждать перестала. Очередь рассосалась, последние зрители вошли в зал. По тротуару прогуливались пары с непринужденностью, которую они с Фрэнсисом давно утратили. Робин поняла, что он встречается с кем-то еще. Поняла только сейчас, сию минуту, в этом душном маленьком кафе, обитом алым плюшем, и у нее сжалось сердце. До нее доходили кое-какие слухи: ей нашептывали всевозможные гадости о том, как Фрэнсис проводит время. То, что когда-то казалось забавным, стало скучным; то, что когда-то очаровывало, начало вызывать отвращение.

Она не знала, с кем у Фрэнсиса был роман. Не с Селеной, не с Дайаной, не с Чарис, хотя все они когда-то спали с ним. Нет, это кто-то куда опаснее, думала она. Кто-то, кого Фрэнсис желал так же сильно, как сама Робин все еще желала его. Кто-то, сбивавший с толку Фрэнсиса, который сам мог сбить с толку кого угодно. Сбивавший его с толку как морально, так и физически: когда Фрэнсис возвращался к ней, он был выжжен дотла.

Робин знала, что они должны расстаться. Не следовало отвечать на его записки, а когда Фрэнсис приходил к ней на квартиру, нужно было прогнать его. То, что когда-то было между ними, выдохлось; в продолжении таких отношений было нечто уродливое и разрушительное. Но она не могла положить этому конец. Иногда выражение глаз Фрэнсиса говорило, что он отчаянно нуждается в ней. Когда Робин наконец встала и вышла из кафе, ей показалось, что жаркое солнце слегка поблекло. Она, которая всегда гордилась своей смелостью, теперь презирала себя за трусость. Прежде она хвасталась тем, что лишена чувства собственности; но теперь, когда стало ясно, что она окончательно теряет Фрэнсиса, Робин продолжала предъявлять права на часть его души. Сколько можно унижаться? «Оковы я ношу с собой, и их не разорвать»…

Когда Элен вернулась от Рэндоллов, в переулке у дома священника стоял автомобиль. При виде девушки водитель вышел из машины и поднял шляпу. Это был мужчина лет тридцати пяти, с короткими русыми волосами, небольшими усиками и голубыми глазами. В руке он держал сигарету.

— Добрый день, мадам.

— Добрый день, — вежливо ответила Элен, открывая калитку.

Он стоял, прислонившись к автомобилю, и смотрел на нее так, что Элен стало не по себе. Она пошла по дорожке, но тут за спиной послышалось:

— Потрясающее место. — Однако мужчина смотрел не на дом, а на Элен. — Мадам, у вас есть холодильник?