Он привлек Робин к себе, обнял и потрогал подбородком ее макушку. Джо знал, что его сердце в таких же крепких оковах, как и сердце Робин. И знал, чего ему будет стоить любовь к девушке, которая любит другого.

Эллиот смотрел на черную воду, в которой отражалось звездное небо, и в его ушах звучали слова романса:

Майя внимательно изучила недельный отчет и посмотрела на Лайама Каванаха.

— Лайам, мы опять в плюсе. С самого июня.

— Полных шесть месяцев, — улыбнулся Лайам.

— Что ж, придется увеличить годовую премию. Каждому, кто работал на совесть.

— Упорнее всех работали вы сами, миссис Мерчант. Поздравляю.

Майя промолчала, но знала, что он прав. Она спасла магазин от краха, умилостивила банкиров и сохранила штат в самые тяжелые годы Великой депрессии. Ей приходилось принимать трудные решения, но эти решения оказались правильными.

Светлые глаза Майи заблестели.

— Теперь нам пора обзавестись новым кафетерием. Строители могут приступить к работе сразу после Нового года.

Стоял субботний вечер; из окна кабинета Майя видела, что крыши поливает дождь. Внезапно она сказала:

— Лайам, такое событие нужно отпраздновать. В городском театре сегодня балет… Вы любите балет?

Лайам смутился:

— Мне очень жаль, миссис Мерчант… Это было бы замечательно, но… Дело в том, что у меня на этот вечер были другие планы.

Сначала Майя решила, что он имеет в виду Ирландское общество или гольф-клуб. Но потом посмотрела на Каванаха, поняла, что это не так, и постаралась не выдать своего разочарования.

— Лайам… Неужели у вас свидание с юной леди?

— Не такой уж юной. Это моя домовладелица. Эйлин — вдова. Много лет мы были друзьями, но недавно…

Его лицо приобрело кирпичный оттенок.

— Но недавно стали больше чем друзьями? — Майя встала и поцеловала его в щеку. — Буду ждать приглашения на свадьбу.

Когда Лайам ушел, она немного постояла у окна, прислушиваясь к шуму дождя. Затем поняла, что уже почти восемь, собрала чемоданчик, надела пальто и шляпу и вышла из кабинета. Проходя через тускло освещенный магазин, она, как всегда, ощущала гордость. Майя помнила, как пришла в «Мерчантс» много лет назад и была загипнотизирована залитыми светом витринами, сверкающим хромом и оформлением в мягких пастельных тонах. Сейчас все это принадлежало ей, и никто не мог его отнять.

Она приехала домой, приняла ванну и села обедать. Когда горничная в переднике накрыла на стол, приподнятое настроение Майи сменилось унынием. Она отпустила девушку, как только та подала кофе, и долго сидела, уставившись в изящную чашечку работы Клариссы Клифф.

После обеда Майя пыталась работать, разложив таблицы и графики на ковре перед камином в гостиной и включив радио, чтобы в доме было не так тихо. Услышав хруст гравия на дорожке, Майя поняла, что повар и кухарка ушли и она осталась одна. В конце концов она махнула на работу рукой, пошла в кабинет и достала бутылку джина. Негромкая музыка не улучшала ее настроения. Я должна быть счастлива, говорила себе Майя. Так в чем же дело? Не в том ли, что сказал ей Лайам? Конечно, нет. У нее никогда не было видов на Лайама. «Вы не способны любить», — сказал ей Чарлз Мэддокс; как видно, он был прав. Ее не влекло к мужчинам, но, может быть, она нуждалась в том, чтобы мужчин влекло к ней? Как бы там ни было, однако внезапно Майе показалось ужасно обидным, что она, которой всего двадцать четыре года, проводит субботний вечер в одиночестве. В последнее время Майя не могла дождаться первых выходных месяца, выходных, которые она регулярно проводила за пределами Кембриджа. То, что вначале было долгом, стало удовольствием. Почувствовав, что на глазах выступили слезы, Майя сердито вытерла их и налила себе еще стаканчик.

Всего год назад она не проводила дома ни одного вечера. Но после смерти Эдмунда Памфилона, которую дознаватель квалифицировал как самоубийство, люди стали смотреть на нее по-другому. Раньше они смотрели на Майю с восхищением и желанием, а теперь — с неприязнью и… страхом. Какая ирония судьбы, часто думала Майя. Смерти тех, кто был ей близок — отца и мужа, — на ней не отразились. Но смерть человека, которого она считала пустым местом, всего лишь плохим служащим, заставила людей строго осудить ее.

Майя невольно вспомнила свой разговор с миссис Памфилон. Отвертеться от этого визита вежливости было нельзя — бывший работодатель Эдмунда Памфилона был обязан выразить соболезнования больной вдове покойного. Майя ждала вежливой благодарности за цветы, фрукты и предложение назначить пенсию; в худшем случае — слез и завуалированных упреков. Но ее встретили злоба и лютая ненависть. «Думаете, я приму хоть пенни от женщины, которая убила моего мужа?» — как кошка, прошипела вдова. Это воспоминание заставило Майю допить остатки джина и, широко раскрыв глаза, уставиться в огонь.

В ту ночь к ней пришел Вернон. Его посещения были случайными и происходили во сне. Он стоял на коленях в изножье кровати и смеялся над ней. Майя долго гадала, чему он смеется, и в конце концов поняла: она стала такой же, как Вернон. Научилась его беспощадности и равнодушию к окружающим. Она кричала: «Мне хотелось всего лишь достатка!» Но он продолжал смеяться.

Элен дождалась, когда отец уйдет, а затем быстро поднялась наверх. Бетти была на кухне; выглянув в окно, Элен увидела, что Айви вешает на веревку белье. Девушка шла по извилистым коридорам дома священника, пока не добралась до лестницы на чердак. Поднявшись по ступенькам, она открыла люк и очутилась в мрачных, затянутых паутиной комнатах под крышей.

За последний год эти пыльные предметы стали ее знакомыми. Подставка для зонтов в виде слоновьей ноги, граммофон, детская коляска, шляпная картонка… Больше чем знакомыми. Когда Элен толчком открыла дверь маленькой комнаты в дальнем конце чердака, ее охватило возбуждение.

Это была еекомната. Она относилась к этой клетушке совсем не так, как к собственной спальне. Эту комнату не убирала прислуга; отец не мог войти в нее без стука, когда Элен причесывалась или застегивала ботинки. Она не стирала пыль с маленького окошка, боясь, что кто-то заметит ее в этот момент. Кроме того, Элен нравилась серая пелена, отделявшая ее от остального мира. Ей нравилось чувствовать себя отшельницей.

Она приступила к исследованиям. На первых порах Элен побаивалась отодвигать коробки и рыться в сундуках — шум могли услышать внизу. Пыль и пауки только подливали масла в огонь; однажды она увидела мышь, забравшуюся на крышку высокого комода; ее маленькие черные глазки сверкали, и Элен прижала руки ко рту, чтобы не вскрикнуть. Но несколько дней назад она нашла под стрехой сундук. Элен открыла его, сломав висячий замок с ловкостью и силой, удивившими ее, встала на колени, поставила свечу на угол сундука и начала рыться в лентах и засохших бутоньерках, сама не зная, что же она ищет. Вдруг ее осенило. «Флоренс Стивенс», — подсказала старая бальная книжечка. Девичья фамилия ее матери. Под кружевными перчатками, корсетами с пластинками из китового уса и побитыми молью меховыми боа лежали письма и фотографии. Казалось, кто-то побросал туда вещи впопыхах, захлопнул крышку и сунул сундук под стреху, не собираясь больше открывать.

Элен сидела на полу под окном и пыталась развязать нитку, которой были связаны письма. Узел не поддавался; в конце концов она перекусила нитку. Ломкие желтоватые листы выскользнули из ее руки и рассыпались по полу. Она поднесла свечу к одному из листов и начала разбирать незнакомый круглый почерк. «Шнурки для ботинок… три пары лайковых перчаток… сказать бакалейщику насчет изюма». Список покупок. Элен отложила его в сторону и подняла конверт. Посмотрев на него, девушка узнала почерк. Густо покраснев, она вынула из конверта письмо, написанное отцом много лет назад.