— Хью, дорогой, не хочешь окунуться?

Он улыбнулся в ответ, глядя на Майю сверху вниз.

— Нет уж. Вы что, с ума сошли? Еще только апрель. Хотите превратиться в сосульки?

Его голос донесся до Робин, нырявшей в самой глубокой части пруда. Она набрала в грудь побольше воздуха, снова нырнула и плыла над самым дном, пока онемевшие пальцы не нащупали что-то, наполовину зарывшееся в песок.

Робин устремилась наверх, выскочила из воды и глубоко вдохнула. Пальцы побелели, ногти стали синими, но в ее ладони лежала большая ракушка — такая же, как те, что украшали раму зеркала в зимнем доме.

Она услышала слова Хью:

— Элен, я отвезу тебя домой, хорошо? А ты, Майя, останешься обедать, верно?

Робин, стоявшая в спальне Дейзи, сняла юбку и блузку, бросила их на пол и надела через голову новое бархатное платье, темно-коричневое под цвет глаз. Платье было нарядное: с низкой талией, по колено, с воротником и манжетами, отороченными белым кружевом.

— Тебе не нравится?

— Нравится! — с отчаянием ответила Робин. — Дело не в платье, а во мне самой. Вот была бы я высокой, как Майя, или пышной, как Элен. Ты только посмотри на меня: маленькая, тощая, волосы какие-то мышиные…

Во рту у Дейзи были булавки. Она опустилась на колени и начала подкалывать подол.

— Как ты думаешь, я вырасту?

Дейзи покачала головой. Робин вздохнула. Дейзи пробормотала:

— Когда закончишь школу, сможешь носить высокие каблуки.

Снаружи донесся гул мотора. Робин отодвинула штору и принялась следить за Хью. Брат хромал к дому; за ним шли гости, приехавшие на выходные.

— Хью сказал Ричарду, что хотел бы давать частные уроки.

— Ох… — Робин широко улыбнулась и обняла Дейзи.

Дейзи вернулась к своему делу.

— Хоть бы он встретил хорошую девушку…

— Я думаю, ему следует жениться на Элен. Они прекрасно ладят. А Элен только и мечтает, что о замужестве и детях.

— Милая Робин, ты говоришь так, словно брак и материнство для женщины предосудительны.

— Брак, — презрительно повторила Робин. — Шить, стряпать, таскаться по магазинам — и прощай независимость. Твои деньги достаются мужу, и он распоряжается ими так, словно ты ребенок или служанка.

Она покраснела и сняла платье через голову. Даже ее отец, социалист-фабианец и борец за права женщин, каждую неделю давал жене деньги на ведение хозяйства, а раз в месяц вручал некую сумму на карманные расходы. Плечи Дейзи поникли, и Робин поняла, что совершила бестактность.

В тот вечер за столом сидели десять человек: четверо из семьи Саммерхейсов; Майя; художник Мерлин Седберг; старый друг и одноклассник Хью Филип Шоу; Тед и Мэри Уорбертон из социал-демократической федерации Кембриджа и Персия Мортимер, что во время оно была подружкой невесты на свадьбе Дейзи. Персия носила бусы, индийские шали и сногсшибательные платья. Мерлин (Робин знала его сколько себя помнила) ненавидел Персию и даже не пытался это скрывать. Робин забавляло, что Персия не обращала на его ненависть никакого внимания.

— Пейзажи… — сказала Персия во время пудинга. — Мерлин, дорогой, я слышала, что ты вернулся к пейзажам.

Мерлин что-то проворчал и уставился на Майю. Впрочем, он не сводил с нее глаз весь вечер.

— Пейзажи дают большие возможности, ты не находишь? К тому же их нельзя эксплуатировать.

Мерлин закурил сигарету и захлопал глазами. Он был крупным мужчиной, его темные волосы с проседью торчали во все стороны, а пиджаки лоснились на локтях. Дейзи чинила его одежду и кормила его. Из всех женщин только ей Мерлин никогда не грубил.

— Эксплуатировать? — повторил художник, глядя на Персию.

— Ну да, ведь это нечто вроде проституции, ты не находишь? — Персия убрала пышный рукав подальше от трюфелей.

Ричард Саммерхейс улыбнулся уголками губ.

— Мерлин, похоже, Персия намекает на твою последнюю выставку.

Ричард, Дейзи и Робин ездили в Лондон, чтобы посмотреть на новые работы Мерлина. Выставка называлась «Обнаженные на чердаке»; одна и та же натурщица в разных позах была изображена на фоне большого, но мрачного чердака Мерлина.

— Вообще-то, — сказала Персия, — я имела в виду реалистическое искусство в целом. Портреты, в том числе семейные, и, конечно, обнаженную натуру. Все они назойливы, в них нет души. Вот почему я предпочитаю свои маленькие абстракции.

Персия делала огромные коллажи из тканей, пользовавшиеся огромным успехом у ее подруг, величавших себя «кружком Блумсбери».

Майя сказала:

— Выходит, если бы я позировала для картин Мерлина, это значило бы, что я торгую собой?

Персия коснулась ее руки.

— В известном смысле.

Мерлин фыркнул.

— Но если бы я выбрала это сама…

— Ага! — радостно прервал ее Ричард. — Верно, Майя. Свобода воли…

— Ричард, а ты не думаешь, что все зависит от того, платил бы мистер Седберг или нет мисс Рид за ее услуги в качестве натурщицы?

— Конечно, Тед, плата за труд облагораживает связь.

— Ты хочешь сказать, что если женщине заплатить, она не будетпотаскушкой?

— Мистер Седберг! — ужаснулся Филип Шоу. — При дамах!

Робин поняла, что он имеет в виду Майю. Майю, которая в белой блузке и синей юбке выглядела безмятежной, нетронутой и чистой.

— Кофе, — решительно сказала Дейзи и убрала со стола пудинг.

Курили и пили кофе в гостиной. Ричарду Саммерхейсу не нравилось, когда после обеда согласно заведенному порядку общество разделялось на мужское и женское. Кресел на всех не хватило, поэтому околдованный Филип Шоу сидел у ног Майи, а Робин примостилась на подоконнике.

— Ричард, Дональд составляет программу на предстоящий год, — сказал Тед Уорбертон. — На какое время назначить твою лекцию?

Ричард Саммерхейс нахмурился.

— Гм-м… Наверно, на осень. Большая часть лета уйдет на экзамены.

— А тема?

— Возможно, Лига Наций… Или… Дайте подумать… Последствия революции в России.

Робин тронула отца за рукав.

— Па, пожалуйста, про революцию. — Она смутно помнила, как в доме Саммерхейсов тихо отпраздновали победу русской революции семнадцатого года. Тихо, потому что Хью со своим батальоном только что отправился во Францию.

— Думаю, Мэри уже назначила день благотворительной распродажи.

— Десятого июня, Дейзи.

— Так скоро? Робин, нам придется поторопиться.

— Наверно, у мисс Саммерхейс найдутся дела поважнее, — лукаво заметил Тед Уорбертон. — Например, какой-нибудь молодой человек…

Робин насупилась, и ее отец пояснил:

— Тед, в октябре у Робин начнутся занятия в Гиртоне. Она будет изучать классическую филологию.

В голосе Ричарда слышалась гордость. Робин насупилась еще сильнее и отошла в сторону.

Дейзи пошла за ней и шепнула:

— Робин, Тед тебя дразнит, только и всего.

— Дело не в этом. Я просто…

Чем больше Робин думала, тем меньше ей нравилась перспектива потратить ближайшие три года на изучение классической филологии. Колледж Гиртон представлялся ей похожим на школу: та же узость интересов, тот же тесный мирок, те же дружбы, вспыхивающие ни с того ни с сего, и такие же беспричинные ревность и обиды.

Но сказать об этом вслух было невозможно, и Робин пробормотала:

— Везде одно и то же. Мужчины возглавляют комитеты и произносят речи, а женщины проводят благотворительные распродажи и разливают чай!

— Робин, милая, я терпеть не могу выступать перед людьми, — мягко сказала Дейзи. — А у твоего отца и в самом деле нет времени собирать всякие лохмотья.

— У тебя есть время, потому что ты не работаешь. Будь у тебя профессия, как у папы, ты бы тоже плакалась, что ничего не успеваешь.

— Тогда слава богу, что у меня ее нет, — непринужденно ответила Дейзи. — Если бы мы не устраивали ужины и благотворительные распродажи, нам не на что было бы снять зал. А где тогда выступать?

Как всегда, логика Дейзи была безукоризненной. Робин со стуком поставила изящные фарфоровые чашки на поднос и понесла на кухню. Потом вышла, миновала лужайку, озаренную лунным светом, и побежала к зимнему дому.