Она позволила событиям развиваться своим чередом. Хью не запугивал ее, не заставлял ничего делать силой, но его радостная настойчивость побеждала все. В октябре она согласилась, чтобы Хью сообщил родным об их помолвке. На Рождество позволила купить ей кольцо. В апреле они назначили свадьбу на декабрь.

А сейчас она приехала в Лондон шить свадебные наряды. Как вдова, она должна была венчаться в серебристо-сером костюме, а сидеть за свадебным столом — в темно-красном. Огромные куски ткани водопадом струились на пол ателье. Майе казалось, что серая выглядит пыльной и затянутой паутиной, а темно-красная… Портниха ошиблась. Темно-красное Майе не шло, она была слишком бледной. Кроме того, темно-красный цвет — это цвет крови.

«Какая ирония судьбы, — думала Майя, пока портниха суетилась вокруг нее, измеряя и подкалывая ткань булавками, — что Хью — единственный в этой семье, кто придерживается условностей и стремится к браку». Одна только мысль об интимной связи с Чарлзом Мэддоксом или Гарольдом Фриром вызывала у нее отвращение, но она охотно вступила бы в такую связь с Хью. Однако когда она робко предложила это Хью, тот оказался непреклонен. Он хотел законного брака, не больше и не меньше. И даже не желал спать с ней до свадьбы. Вспоминая прошедшие годы, Майя гадала, насколько он опытен. Короткий взрыв страсти, случившийся в грозу, больше не повторялся. Может быть, Хью так же неуверен в себе, как и она? Если так, это была бы их единственная общая черта. Во всем остальном, причем самом важном, они были полными противоположностями. Он был порядочным человеком, а она — нет.

Его доброта и терпение делали тщетными все попытки Майи разорвать помолвку. Когда она позволяла себе вспылить, Хью относился к этому с пониманием; когда она хмурилась, он заставлял ее смеяться. Если она вообще могла выйти замуж, то только за Хью Саммерхейса. Если она сама не была порядочной, то, по крайней мере, могла оценить порядочность других. Майя не могла презирать порядочность, как было принято в кругах, к которым она когда-то принадлежала. Она знала, что представляет собой Хью, но Хью не знал, что представляет собой она, и в этом-то и была вся беда. Он не был ни легкомысленным, ни циничным и не пользовался оружием, которым Майя с детства привыкла защищать себя. Рядом с ним она — Майя Мерчант, так многого добившаяся, — иногда чувствовала себя дрянью, человеком второго сорта и начинала злиться. Ее дело процветало: Майя с улыбкой представила себе сиявший хромом и стеклом новый кафетерий, достроенный наконец на прошлой неделе. Его официальное открытие с оркестром, танцами, знаменами и воздушными шариками было назначено на июль. Если общество все еще предавало Майю остракизму, то саму Майю это больше не волновало; она создала собственный мир, который никто не мог у нее отобрать. Показ мод, который отдел верхней одежды устраивал каждый месяц, розыгрыши призов, вечера с чаем и танцами — все это были ее идеи, причем очень удачные. «Во второй половине дня нужно навестить Селфриджей, Маршаллов и Снелгроувов и произвести впечатление на эту чванную седьмую воду на киселе», — подумала она.

— Все готово, мадам, — сказала портниха, помогая Майе снять подколотый жакет и снова надеть платье.

На улице ее ждал Хью. Она совсем забыла о нем; пришлось побороть легкий приступ досады, возникший при мысли о том, что ей придется провести вторую половину дня с кем-то другим.

— Хью, дорогой, — сказала она и поцеловала его.

Гуляя с ним по Лондону, Майя вспомнила, почему в минуту слабости сказала ему «да». Когда Хью смотрел на нее, она видела себя цельным человеком, не расколотым надвое событиями прошлого. Если жестокость и властность Вернона искажали представление о любви, то чувство, которое питал к ней Хью, было прозрачным стеклом, не запятнанным темной стороной желания.

— Хочешь чаю? — в конце концов предложил Хью.

Майя посмотрела на часы и покачала головой:

— Пора возвращаться в Кембридж. У меня совещание.

Она вела машину с открытым верхом и наслаждалась прохладным ветром после жаркого и душного Лондона. Хью повернулся к ней:

— Дорогая, как поживают твои праздничные одежки?

Она нахмурилась:

— Неплохо. Хотя я ненавижу примерки. Жаль, что нельзя купить себе что-нибудь готовое, как делают все мои продавщицы.

Он засмеялся:

— Майя, я женился бы на тебе, будь ты хоть в комбинезоне и с тюрбаном на голове.

В конце концов, почему она решила, что это невозможно? Очень даже возможно. Она сможет продолжать хранить свои тайны. Хью не любопытен и лишен предрассудков. Но есть вещи, о которых ему лучше не знать.

Майя сделала крутой поворот:

— Слава богу, что на свете есть мэрии. Терпеть не могу всю эту поповскую канитель.

Хью предлагал обвенчаться в церкви, но она отказалась. В церкви все выглядело бы более реальным. Она не могла представить себя и Хью мужем и женой. А регистрация в мэрии казалась ей похожей на игры, пикники и велосипедные прогулки прежних дней.

Он нерешительно сказал:

— Майя, нам надо кое-что обсудить.

— Что же?

— Нужно решить, где мы будем жить.

Мимо мелькали живые изгороди и поля, сливавшиеся в яркое разноцветное пятно.

— И где же мы будем жить? — насмешливо спросила она.

— Знаешь, я очень переживаю, что не могу обеспечить тебя так, как хотелось бы. Конечно, я получаю жалованье, да вдобавок дядя — он еще в войну умер — оставил мне небольшое наследство, но этого недостаточно.

Дорогу переходило стадо коров, Майя сбросила газ и переключила скорость.

— Хью, ну что ты выдумал, ей-богу. Не будь таким старомодным.

Он скорчил гримасу:

— Ну… Я понимаю, что не имею права так говорить, но не могу себе представить, как я буду жить в доме Вернона.

«Тогда какого черта ты все это затеял?» — чуть не сорвалось у Майи с языка, но она вовремя опомнилась. Конечно, когда они поженятся, то будут обязаны жить вместе. Она будет завтракать с Хью и спать с ним в одной комнате.

— Нет, — еле слышно прошелестела она.

Коровы прошли, и Майя снова включила двигатель.

— Что «нет»? Ты любишь этот дом или согласна поискать что-нибудь другое?

Майя подумала о доме Вернона и удивилась, что сумела так долго прожить там. Поднимаясь по лестнице, она каждый раз вспоминала тот вечер.

— Согласна поискать. Только где, Хью?

— Наверно, где-нибудь в деревне. Я не очень люблю города. Да и детям деревня полезнее, верно?

Руки Майи стиснули руль. Она смотрела в лобовое стекло, напоминая себе, что нужно сворачивать и нажимать на педаль газа. Безумно хотелось рассмеяться, но она закусила губу и сдержалась.

— У нас с тобой будут прекрасные дети, — сказал Хью.

И тут она чуть не заплакала.

Зимой 1935/1936 года Робин сначала горевала по Фрэнсису, а потом злилась на него, жалея потерянные годы. Годы, когда она ждала Фрэнсиса и подчиняла ему всю свою жизнь. Через несколько месяцев гнев утих, сменившись чем-то вроде облегчения, — усталым пониманием того, что она наконец избавилась от привязанности, которая в конечном счете приносила ей больше горя, чем радости.

Она чувствовала себя так, словно перевернула страницу и могла начать читать следующую главу. К Робин вернулись рассудительность и целеустремленность. Она начала работать в клинике приемщицей и регистратором, попросила доктора Макензи помочь ей составить письмо с просьбой принять в один из лондонских медицинских институтов. Оставила пансион сестер Тернер, со слезами на глазах простилась с хозяйками и их волнистыми попугайчиками, пообещала приходить на спиритические сеансы и сняла комнату в Уайтчепеле. В комнате стояли газовая плита, раковина и некое сооружение, пышно именовавшееся кушеткой; ванная была общей. Две недели новая жиличка поддерживала прямо-таки стерильную чистоту, но затем махнула рукой, и вскоре в комнате воцарился привычный беспорядок. Робин украсила стены яркими плакатами, а книги поставила на полки, сделанные из досок и кирпичей. На свой день рождения она пригласила Джо и приготовила обед, следуя рецептам из старой поваренной книги Дейзи с той скрупулезностью, с какой когда-то ставила опыты на уроках химии.