— Теперь ты понимаешь, что я не могла так обойтись с Хью? Понимаешь, правда? Я несколько месяцев пыталась разорвать нашу помолвку, но не могла придумать, как это сделать. И поняла, что единственный способ — это заставить Хью возненавидеть меня. Так я и сделала. И у меня получилось. Хорошо получилось. Даже слишком хорошо. — Голосом, полным боли, она прошептала: — Робин, мне и в голову не приходило, что он уедет в Испанию. Клянусь тебе.
Долгое молчание нарушил скрип открывшейся двери. В комнату, припадая на одну ножку, вошла девочка; в здоровой руке она держала тарелку с двумя пирожными, покрытыми глазурью.
Наконец Майя заговорила:
— Робин, скоро я уеду из Англии. Один коммерсант предложил мне возглавить филиал его фирмы в Нью-Йорке. Это позволит мне взять новый старт. Я больше не могу жить в этой стране. Здесь для меня ничего не осталось. Я уеду, возьму с собой Марию и миссис Фаулер и найду дом для нас троих. И больше никаких тайн. Если бы ты знала, как я от них устала…
Когда Майя подхватила Марию и поцеловала ее, Робин поняла свою ошибку. Майя все же была способна любить.
Робин говорили, что время лечит, но она в это не верила. К несчастью можно привыкнуть, только и всего. Ты перестаешь думать, что шаги на лестнице принадлежат Джо, перестаешь думать, гуляя по Болотам, что опершийся на калитку человек с трубкой — это Хью. Иногда она даже жалела о том, что эти уколы боли уходят в прошлое. Они заставляли ее любимых прожить немного дольше.
Хуже всего было на Рождество. Она сама, родители, Мерлин и Персия выбивались из сил, чтобы в доме на Болотах было весело. Ричард и Дейзи время от времени заговаривали о переезде в Лондон, но Робин подозревала, что они никогда не бросят ферму Блэкмер. Она так и не смогла привыкнуть к перемене, происшедшей с родителями. К старому и усталому лицу Ричарда и к тому, что Дейзи нуждается в ней. Не смогла привыкнуть к мысли, что теперь она — их единственный ребенок. Иногда эта любовь тяготила ее.
Она ездила к Элен в Ричмонд и писала Майе в Америку. Робин понимала, что жизнь развела их. И лишь изредка ощущала, что между ними еще есть какая-то связь — возможно, более сильная, чем воспоминания об общем прошлом и общих секретах.
Она упорно занималась и часто засиживалась за учебниками до полуночи. Не падала в обморок при виде трупа, который нужно было препарировать, как это случилось с одной ее однокурсницей. Ее не обижали приставания некоторых студентов и пренебрежение некоторых преподавателей. Она училась с неослабевающим упорством, наконец поняв, что это ее главное достоинство. И знала, что когда начнется специализация, она станет педиатром. Больной ребенок Майи, дети, о которых она заботилась в Испании и в клинике, несчастная малышка Мэри Льюис, лежащая в корзине, — все это продолжало пугать ее. Читая в больничной библиотеке книгу за книгой, она приходила к выводу, что болезнь Марии вызвана скорее трудными преждевременными родами, чем наследственностью. Она держала это мнение при себе, но временами чувствовала приступы своей старой страсти. Беременные женщины все еще умирали из-за антисанитарных условий; детей все еще калечили безграмотные коновалы и повивальные бабки. Она больше не считала, что сможет изменить мир, но думала, что сумеет внести свою лепту в его постепенное улучшение.
В конце февраля шел снег: с дымно-серого неба падали огромные белые хлопья. Весь этот день Робин не находила себе места. Все валилось у нее из рук. Ночью ей приснился Джо, и она проснулась в слезах. Обычно по средам во второй половине дня другие студенты-медики ходили на каток, но Робин незаметно ушла, боясь простудиться. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось; она зашла в кино и купила билет. Фильм, половина которого уже прошла, представлял собой запутанную историю о простой работнице и сыне фабриканта. Вдобавок для пущей запутанности создатели фильма наградили героиню вспыльчивой сестрой-двойняшкой. Робин зевала, дремала и ерзала на месте.
Она ненадолго проснулась, когда начали показывать кинохронику. Что-то о короле Георге и королеве Марии, а затем скучнейший сюжет о выращивании сахарной свеклы в Восточной Англии… Вдруг Робин выпрямилась и откинула со лба челку. На экране появились титры «Обмен пленными в Испании». Эти люди выглядели пугающе знакомыми. Вельветовые брюки и пиджаки, темно-синие комбинезоны. Худые, изможденные лица, даже сейчас пытавшиеся улыбаться. Один из них отдал салют, подняв стиснутый кулак, и Робин захотелось заплакать. А потом высокий, худой, смуглый пленный обернулся и посмотрел прямо в камеру.
— Джо! — громко крикнула она и прижала руки ко рту.
Люди, сидевшие перед ней, обернулись и зашикали, но Робин их не слышала. Она встала, стиснула руками спинку переднего сиденья и с колотящимся сердцем уставилась на экран.
Кинохроника закончилась, начался мультфильм. При виде кривлявшихся и пищащих зверюшек Робин захотелось крикнуть киномеханику, чтобы он снова пустил хронику. Кто-то схватил ее за рукав, попросил сесть, и Робин рухнула в кресло: ее не держали ноги. Бурная радость угасла. Она твердила себе, что ошиблась. После отъезда из Испании она часто видела Джо. Черноволосый мужчина, шедший по Оксфорд-стрит в пиджаке, протертом на локтях… Голос в очереди в магазине «Вулвортс»… И каждый раз это оказывалось ошибкой. Робин съежилась в комок, ею овладело черное отчаяние. Но из кино она не ушла. Досмотрела мультфильм и короткий документальный фильм о Канаде, после которого началась история о любви фабричной работницы. К тому времени когда снова начали показывать кинохронику, она обгрызла ногти до мяса. Робин подняла взгляд, сосредоточилась и снова увидела его. На виске у него было пятно; она решила, что это шрам. Но кричать от радости не стала, потому что видно было плохо.
Робин просмотрела всю программу еще дважды. И каждый раз было то же самое; когда Робин видела его, то была уверена, что не ошиблась, но стоило лицу Джо исчезнуть с экрана, как сомнения терзали ее с новой силой. Когда она наконец покинула кинотеатр и вышла в ночь, снежинки ласкали ее кожу. На следующий день она сбежала с лекции и вернулась в кинотеатр. Просмотрев программу четыре раза подряд, Робин убедилась, что Джо жив.
Джо пересекал Францию самостоятельно. Квакерская организация, наблюдавшая за обменом военнопленными, снабдила его небольшой суммой денег и билетом на поезд до парома. Ему предлагали дать сопровождающего, но Джо отказался: он хотел побыть в одиночестве.
Он ехал медленно, часто отдыхая. Головные боли, которыми он страдал несколько месяцев после ранения, слава богу, прошли, но правая рука еще ныла. Перед отправкой за границу врач-квакер осмотрел его и одобрительно хмыкнул, но Джо знал правду. Ему повезло, что не пришлось ампутировать руку. Повезло, что он не умер после ранения в голову. Повезло, что его не расстреляли франкисты. Но он не чувствовал себя счастливчиком. Только смертельно усталым.
В поезде на Париж какой-то молодой человек посмотрел на него с любопытством и спросил, не сражался ли Джо в Испании. Эллиот покачал головой, решительно отвернулся и начал смотреть в окно. Беседа закончилась, не начавшись, — молодой человек пожал плечами и уткнулся в газету.
Джо еще раз восстановил в памяти события последних восьми месяцев. Под Брунете его ранило осколком мины; провалявшись без памяти неизвестно сколько дней, он очнулся в испанском госпитале. Боль, тошнота, незнакомые голоса и лица… Потом его положили в карету скорой помощи; Джо помнил, как она подпрыгивала на ухабах. Его переправляли в американский госпиталь в Мадриде, но шофер заблудился и очутился на территории, захваченной франкистами, после чего шофера, санитаров и четверых раненых взяли в плен. Его заставили ковылять по каменистой земле, а потом втолкнули на грузовик. В конце концов он оказался в фашистской тюрьме вместе с дюжиной других интербригадовцев.
Он мысленно попрощался с людьми, которые делили с ним тяготы плена. С людьми, умершими от ран и болезней, и с теми, кого вывели из камер и расстреляли. С теми, кто погиб, отказавшись изменить принципам и воевать за фашистов, и с теми, кто погиб, потому что не так выглядел или не то говорил. Он вспомнил все это в последний раз, а потом приказал себе забыть, зная, что больше не вынесет. Он ни с кем не станет говорить об Испании. Даже с Робин.
