Томясь от раны тяжкой,
Промолвил он сквозь бред:
«Нет для меня спасенья!
Мне утешенья нет!
Соратники бежали,
Я сломлен, одинок…
О, если бы священник
Ко мне добраться мог!
Я мучился бы мене,
Когда б явился он,
Стал рядом на колени
И произнес: «Прощен!»
Закончив стансы, уличный артист снял с головы шляпу и возгласил:
— Давайте же, давайте же, добрые христиане, помолимся за нашего бедного, раскаявшегося в своих грехах Ринальдини!
Все сняли шляпы и молитвенно сложили руки. Ринальдо сделал то же самое, чтобы не привлекать к себе внимание, и помолился за себя.
После этого певец бросил шляпу в круг слушателей и крикнул им:
— Mai! e io sono un povero Christiano! [3]Блаженны подавшие мне милостыню.
Кто-то из толпы поднял шляпу, и в нее посыпались медяки. Ринальдо бросил несколько серебряных монет, чем заслужил от соседа похвалу:
— Браво, человече!
Когда шляпа возвратилась к своему владельцу, он, прежде чем вновь надеть ее, вытряхнул из нее деньги и сунул их в карман. А затем продолжил песнь:
И молвил Ринальдини,
Взгляд устремляя ввысь:
«Нет сил терпеть мученья,
О сердце, разорвись!
Будь милосердна, Дева!
Прислушайся, молю.
Свое живое горе
Тебе я изолью!
Твоей защиты просит
Греховный человек!» —
Так молвил он с восторгом
И оборвал свой век.
Храни же нас, Создатель,
Чтоб на широкий путь
Порока и безверья
Нам также не шагнуть.
Слушатели были в восторге и, умиленные, разошлись. Певец же, прихватив свой холст, пошел на другую площадь, чтобы там повторить свой рассказ и стансы. Многие последовали за ним, желая услышать его еще раз.
Ринальдо повернулся к соседу и спросил:
— Так, значит, этому матерому разбойнику Ринальдини и правда пришел конец?
— Да! — подтвердил сосед. — Царство ему небесное! Ему и правда пришел конец.
— А где же он преставился?
— В горах, сражаясь с тосканскими волонтерами. Его голова посажена на кол перед ратушей в Пиенце, каждый может увидеть.
— Это очень хорошо!
— Да-да! Он был грозой всей Тосканы и Ломбардии. Жаль, бесконечно жаль, что его разум и мужество не нашли лучшего применения!
Какой-то францисканский монах предложил отслужить две-три мессы за Ринальдини и собрал на это деньги. Ринальдо, живой и здоровый, тоже дал немного монет, тем самым поощрив собственное поминовение.
Когда атаман на следующий день собрался уезжать из Чезены, он увидел на улице мальтийского рыцаря, шедшего прямо ему навстречу. Немыслимо было не столкнуться с ним. Ринальдо быстро овладел собой, подошел к нему, взял его за руку и сказал:
— Князь! Я в вашей власти.
— Боже! — воскликнул князь. — Да вы ли это? Вы что, восстали из мертвых?
— Как видите, жив.
— Меня не бойтесь! Я же не сбир, Ринальдо.
— Если когда-нибудь в жизни я смогу вам чем-то послужить… Все считают, что я умер, и на всех улицах поют о моем злополучном конце.
— Тем лучше для вас… Но то, что вы тут в открытую и…
— Не думайте, что я один. Мои люди окружают меня в тысяче обличий, и, чтоб овладеть мною, пришлось бы пролить много крови.
— Что? Вас окружают сообщники? — удивился князь.
— У меня в этом городе шестьдесят решительнейших удальцов.
— Я восхищаюсь вами, Ринальдини!
— Лучше уж пожалейте меня. Теперь я направляюсь в Венецию, чтобы затем уйти в горы. Кто знает, удастся ли мне это… А куда направляетесь вы?
— Сейчас в Урбино.
— Там я встречусь с вами, князь! Разрешите мне задать вам вопрос: ваша дочь счастлива?
— Как? Вы знаете…
— Донато мне все рассказал.
— Да… она вышла счастливо замуж.
— Благослови ее Господь!.. Князь! Ваших мулов захватили мои люди… Прошу вас, возьмите это кольцо от меня. Если не хотите его носить, подарите его Аурелии.
— Принимаю это кольцо в память о столь удивительном человеке.
— Благодарю вас! А раз уж вам приходится много разъезжать, так прошу вас, возьмите у меня эту бумагу. Мои люди везде и всюду будут с ней считаться.
— Принимаю от вас и этот подарок. А теперь честно! Много ли у вас и впрямь людей, Ринальдини? Сколь сильны вы?
— Я? Столь же, сколь сильны они… В Италии под моим началом стоят восемьсот человек. От Савойи до Неаполя ими командуют десять командиров, а я — их начальник.
— О, какая на вас лежит ответственность, Ринальдо!
— Отвечаю я только за свои приказы… Будьте здоровы!
Ринальдини ушел, велел запрягать и поехал… нет, не в Венецию и не в Урбино, а, с заранее обдуманным намерением, по совсем другой дороге, обратно.
Но на этот раз он не посетил старца Донато. Послав Себастьяно, после того как продал своих мулов, вперед, он надежно упрятал деньги в прежние тайники и направился в Апеннины. Роза сопровождала его.
Здесь Ринальдо нашел пустующую хижину отшельника, которая, видимо, была оставлена не так давно, о чем свидетельствовало довольно свежее письмо, лежащее на столе в горнице. Оно гласило:
«Тому, кто после меня изберет эту хижину своим жильем, кто бы он ни был, я желаю, чтобы он покинул это жилище столь же счастливым, как я».
Прочитав это письмо, Ринальдо тут же решил пожить здесь некоторое время жизнью отшельника. Он быстро накинул на себя рясу, Роза занялась хозяйством, каковое, однако же, особенно по части стола и погреба, было куда богаче, чем у простого отшельника…
Ринальдо прожил в хижине несколько дней. Однажды, совершая обычную свою утреннюю прогулку, он увидел вдруг незнакомого человека. Тот сидел на небольшом пригорке и рисовал. Ринальдо приблизился к нему, поздоровался и спросил, что тот рисует.
— Я рисую эту местность, — ответил человек, — она стала в наши дни достопримечательной.
— Чем же?
— А вы не знаете? Здесь пал на поле боя Ринальдини. Под тем деревом он лежал с проломленной головой и там же испустил дух. Один из солдат, участвовавший в сраженье, точно описал мне это место. Как только я его зарисую, я выгравирую рисунок, раскрашу и продам. Надеюсь на хороший барыш. Вторая гравюра воссоздаст тот бой и тоже найдет покупателя. На первом листе все пространство долины останется пустым. А на втором я изображу рядом с деревом, под которым умер Ринальдини, виселицу, она будет символом возмездия.
Ринальдо кивнул, усмехнувшись. А потом едко заметил:
— Задумано недурно!
— Да, так и должно все делаться в мире! Подобные происшествия обязаны кормить искусство, для которого люди так мало делают. Таков уж наш мир: сколь неохотно видят люди разбойничьих атаманов in natura, с тем большей, дьявольской охотой видят они их нарисованными, написанными маслом и выгравированными.
Услышав такие речи художника, Ринальдо быстро ушел, пожелав тому выгодно продать свои шедевры. Но втайне он все-таки досадовал на то, что изображение виселицы должно было стать выразительным символом его могилы.
Вернувшись к хижине, Ринальдо услышал там шум. Он насторожился, до него донеслись угрожающие голоса и плач Розы.
Он быстро вошел в хижину, Роза сидела, вся в слезах, на скамье, а два мужловатых на вид молодчика были заняты тем, что пытались взломать стенной шкафчик. Они так углубились в свою работу, что не услышали шагов Ринальдо. Розе, которая его увидела, атаман дал знак, чтобы она молчала. Затем мигом подскочил к молодчикам, свалил одного на пол и завладел пистолетом разбойников — тот лежал на столе. Роза тоже не растерялась — выхватила из-за стула карабин, вскочила и прицелилась во второго грабителя, тот, обмерев, выронил инструмент, которым пытался взломать шкафчик.
