– А зачем тогда приносил?

– Откуда же я знаю? Ты у нас знаток человеческой психологии. Может, договориться хотел? По-хорошему? Мне в их фирме по секрету сказали, что когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг отдавать не захотела? Он ее и того. А цветы выкинул.

– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.

– Да иди ты знаешь куда со своими цветами?!

– Тише, ребенок засыпает!

– Иди ты знаешь куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.

На кухню заглянула Александра:

– Пьете?

– Не. Уже закусываем, – подмигнул ей Алексей. – Хочешь присоединиться?

– Водку пить все равно не буду. Так посижу.

Жена налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила у мужчин:

– Чего же вы замолчали? Продолжайте.

– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов. – Я вот размышлял об этом на досуге…

– Кто?!

– Ги…

Александра замахнулась на него чайной ложкой:

– Помолчи! Я еще икебану не забыла!

– Все, о цветах больше ни слова, – подвел итог Барышев. – У Лехи богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.

– А ты думаешь, у него самого она там осталась, поэзия? – тихо спросила Саша.

Поэзия у Алексея в душе все-таки осталась, поэтому утром следующего выходного дня он повез семью в гости к своей матери. С корыстной целью: уговорить ее в следующие выходные посидеть с детьми. Пора вносить в семейную жизнь хоть какое-то разнообразие. Хотя бы в театр с женой сходить или в ресторан. Или в ресторан после театра. Нельзя запирать женщину в четырех стенах и требовать от нее после этого прежней любви и романтики в отношениях. Да и цветы не мешало бы подарить.

Обрадованная мать напекла домашних пирогов, накрыла на стол и тут же повела маленькую Ксюшу показывать папины игрушки. Леонидов оставил Сережку с женой в большой комнате и увязался следом. Любопытно было послушать.

– Деточка, это папин мишка. Да-да, папин. Ну-ка, скажи: па-пин ми-шка. Смотри, как он рычит: р-р-р… – Розовый медведь с оторванным ухом, которого нагнули вниз головой, что-то невнятно хрюкнул, и девочка восторженно запищала. Леонидов вздохнул и спросил:

– Мама?

– Да, Лешенька?

– Тебе с ней не тяжело?

– Отчего же мне с внучкой будет тяжело? Привозили бы почаще.

– Саша считает, что нехорошо тебя так обременять.

– Пожилых людей можно обременить только одиночеством, – вздохнула мать. – Даже если мы жалуемся на трудности, то это только чтобы почувствовать, что мы еще кому-то нужны.

– Тогда посидишь с детьми в следующие выходные? Я жену в театр хочу сводить.

– А твоя-то что на это скажет?

– Конечно, скажет, что сама прекрасно справляется, и не хочет никому подкидывать детей. Даже на один день. Но я же вижу, что она устала. Конец зимы – плохое время. Если к однообразной погоде примешивается еще и однообразная жизнь изо дня в день… – Алексей не договорил, только рукой махнул.

– Смотри сам, Леша, – вздохнула мать. – Я не хочу вмешиваться в ваши отношения. Что, Ксюшенька, к маме пойдем?

Девочка изо всех сил вцепилась в розового медведя.

– Пускай здесь поиграет, – сказал Алексей. – Пойдем, мама, чаю попьем. Пирогов домашних хочу. Твоих.

Он с грустью посмотрел, как дочка поволокла медведя по комнате за единственное целое ухо. Как давно это было: детство. Чем дальше, тем меньше из него помнишь. Когда это, интересно, он любимому медведю ухо оторвал?

– Мама, а что такое гибискус? – спросил Алексей.

– Гибискус? – удивилась мать. – Китайская роза.

– Тьфу! А я-то думал!

Леонидов вскоре набрался наглости и улизнул на полчасика из дома, оставив жену, мать и детей играть в лото. Раз уж он влез в это расследование, то надо доказать Барышеву, что дело тут не в романтике. И не в его, Леонидова, склонности к фантазиям. А в том, что если этот психопат действительно существует, то на свободе он очень опасен. И чем дальше, тем больше. Дело идет к весне, а весной, как известно, у них обострение.

Алексей все не мог поверить в то, что этим психопатом мог быть Колька Лейкин. Но не проверить его не мог тоже. Да, они вместе учились. Да, Лейкин сразу же предложил помощь человеку, которого не видел много лет. И впечатление от него у Алексея осталось, в целом, приятное. Это он собой был недоволен, потому что оказался снобом. Собой, а вовсе не Колькой Лейкиным, который приехал навестить больную цветочницу. Очень по-человечески. Правда, выяснилось теперь, что у них с цветочницей был роман, но в то, что Лейкин из ревности или из каких-либо других соображений мог так жестоко убить девушку, Алексею верить не хотелось. Только не Колька! Ведь в детстве и юности он был отчаянным романтиком. Хотя, когда оно было, это детство? Люди меняются.

…Квартира Лейкина во всяком случае сильно изменилась. Школьником Алексей здесь иногда бывал. Близкими друзьями они с Лейкиным никогда не были, но и соперниками тоже. Даже на беговой дорожке. Тот проигрыш на соревнованиях был случайностью, и до того и после Алексей у Лейкина всегда легко выигрывал. А тот никогда не делал из проигрыша трагедию. И часто говорил:

– Это не мое.

Леонидов тоже не собирался стать профессиональным спортсменом. Но даже во всем, что было не его, привык выкладываться по максимуму. Потому что неизвестно, как жизнь сложится, и что именно в ней пригодится. Обернулась она неожиданно для обоих. Даже в самых бредовых своих фантазиях Леонидов никогда не видел себя коммерческим директором крупной фирмы, а Кольку Лейкина цветочным магнатом.

Но зарабатывал бывший одноклассник, судя по всему, на своих цветочках очень даже неплохо. То, что он сделал в итоге из обычной трехкомнатной квартиры, было достойно восхищения. Алексей помнил, что раньше, как только войдешь, здесь был длинный, узкий коридор, заваленный всяким хламом. Теперь стенку сломали, и большая комната оказалась, действительно, очень большой, просторной и отделанной то ли под пещеру, то ли под морской грот. Камни и камешки присутствовали в затейливом интерьере в изобилии. И коряги всевозможных размеров и степеней уродства. Ибо Леонидов никакой красоты во всем этом не находил. В корягах.

Он так и стоял в прихожей, прикидывая, на которую же из коряг пристроить свою куртку, а высокая женщина с коротко остриженными темными волосами рассматривала его напряженно и подозрительно.

– Мама, кто там? – услышал Алексей голос Лейкина.

– Это ко мне, – тут же среагировала женщина.

– Нет, я к Николаю.

– Вы кто? – Женщина загородила проход. Ростом она была даже чуть выше Алексея и очень широка в плечах. Обильная седина в ее темных волосах казалась нарисованной. – Кто вас послал?

– Да я сам по себе, – растерялся Леонидов. И попытался вспомнить, как же ее зовут, Колькину мать?

– Вы меня не обманете! Какая именно из шлюх наняла вас, чтобы передать записку Николаю? После того, как я полностью контролирую телефон?

– Анна Валентиновна! – Вспомнил наконец Алексей и облегченно вздохнул. Какой ценный капитал хорошая память! И повторил: – Анна Валентиновна, вы меня не узнали? Мы же с Николаем учились в одном классе!

– Да? – Она оглядела Леонидова подозрительно, но словно что-то припоминая. – В самом деле? Учились в одном классе? И как же вас зовут?

– Леонидов. Алексей Леонидов.

– Господи, конечно! Леша Леонидов! Леша Леонидов, Леша Леонидов, – повторила она несколько раз подряд и крикнула: – Коля! К тебе пришли!

И совершенно неожиданно спросила:

– А сестры у вас нет?

– Сестры? – Леонидов не переставал удивляться. – Нет, сестры у меня нет.

Она посторонилась наконец и даже достала из ящичка для обуви домашние тапочки. Женские или мужские, Алексей так и не понял: вся обувь в этом доме была одного размера. Тридцать девятого, как он прикинул на глазок. Две пары зимних ботинок стояли под зеркалом, и трудно было определить, какие принадлежат мужественной матери, а какие женственному сыну. Ибо вышедший в гостиную Лейкин выглядел весьма экзотично. В пестрой шелковой рубашке, бархатных штанах и с какой-то веткой в руке. На ногтях маникюр, на ветке красные ягоды. А на подбородке острый клинышек жестких волос, похожий на жирную черную кляксу.