– С сожалением сообщаю, что двое из трех участников происшествия, которое имело место вчера поздно вечером в окрестностях Кромарти, скончались в результате полученных ранений, – заговорил он. – Ранения третьего участника менее серьезны, и в настоящее время состояние его здоровья не вызывает опасений. По факту данного происшествия начато расследование.

– Вы подтверждаете, что полицейские стреляли в трех коренных жителей из засады? – спросил журналист.

– Не из засады, нет, – решительно возразил комиссар. – Насколько нам известно, стреляли, наоборот, по полицейским, и они всего лишь адекватно отреагировали на ситуацию.

– Если это не была засада, тогда что?

– Эти лица являлись подозреваемыми, и была предпринята попытка задержать их.

– Подозреваемыми в нападении на Чарльза Бургойна?

– Именно так.

– Оба умерли от огнестрельных ранений?

– Один. Сожалею.

– Это Люк Эриксен, племянник Бобби Уолша?

– Я пока не могу ответить на ваш вопрос.

– А другой молодой человек? От чего он скончался?

– От травм, полученных в дорожно-транспортном происшествии.

– Комиссар, а офицеры, участвовавшие в задержании, были в форме? – задал вопрос другой журналист.

– На месте происшествия присутствовали полицейские в форме.

– Если это была не засада, то, может быть, неудачное преследование?

– Нет, не преследование. Мы тщательно спланировали операцию, с тем чтобы все ее участники не подвергались ни малейшей опасности…

– Вы подтверждаете, что две полицейские машины ехали вслед за той машиной, которая разбилась? Подтверждаете?

– Подтверждаю, однако…

– Простите, комиссар, что же это, если не преследование?

– Они не преследовали эту машину.

– Так, значит, не засада, не преследование, и при этом двое застреленных молодых аборигенов?

Комиссар почесал щеку.

– Повторяю, это была операция, спланированная с таким расчетом, чтобы минимизировать возможные негативные последствия. Как это обычно и делается. Но офицеры полиции, которым угрожает опасность, имеют полное право защищать себя и своих коллег.

– Комиссар, у Кромарти в этом отношении дурная слава. Так ведь? С восемьдесят седьмого года в столкновениях с полицией погибло четверо аборигенов, а еще двое умерли в тюрьме.

– Без комментариев. Насколько мне известно, все офицеры, в том числе и высокопрофессиональный офицер – представитель коренного населения, действовали согласно протоколу. Кроме того, мы ждем заключения коронера.

Виллани сделал знак Хопгуду выключить монитор. Кэшин стоял у окна, смотрел на полуденно-яркое здание напротив и никак не мог сосредоточиться. У него из головы не выходил тот мальчишка, которого раздавило в пикапе. Шейн Дейб, наверное, выглядел так же – из него будто выдавили жизнь.

Голуби и чайки сонно и, казалось, мирно разгуливали бок о бок. И вдруг ни с того ни с сего вспыхнула драка – замелькали крылья, клювы, лапы. Мир на тротуаре оказался всего лишь иллюзией.

– Все дело в том, – произнес Виллани, который постарел прямо на глазах, – что теперь на всех нас, на меня, на участок и вообще на полицию, вывалят кучу дерьма. Мы все окажемся по уши в дерьме – и правые, и виноватые.

– При всем уважении и тэ пэ, – сказал Хопгуд, – откуда мы могли знать, что водитель будет такой тупой? Какой недоумок ломанется на красный и потеряет управление?

– Ниоткуда не могли, – ответил Виллани. – Но ничего этого не было бы, если бы вы послушали меня и взяли их дома. Теперь надо только молиться, чтобы именно эти молодцы оказались виновны в нападении на Бургойна.

– Эриксен стрелял в нас без какой-либо причины, – сказал Хопгуд. – Он жестокий маленький ублюдок и наверняка сделал бы то же самое, если бы мы попытались взять их дома, в Даунте.

– По-моему, дело было так, – сказал Виллани. – Эриксен выходит и видит, как двое в гражданском выпрыгивают из машины без номеров и направляются к нему. Наверное, какие-то чокнутые хулиганы. Года три назад четверо таких избили двоих черных ребятишек, просто отбивные из них сделали, один в результате оказался в инвалидном кресле. Потом здесь же, год тому назад, за черным мальчишкой, который спокойно шел к себе домой, пустилась машина. Мальчишка побежал, а водитель догнал его и сбил. Парень умер на месте. – Виллани оглядел комнату и бросил взгляд на Хопгуда. – Знаете об этих случаях, детектив?

– Знаю, шеф. Но…

– «Но» скажете после, во время расследования. Там вам эти «но» еще как понадобятся! – вздохнул Виллани. – Двое мертвых черных мальчишек. Один – племянник Бобби Уолша. Вот дерьмо!

– Уолш с этим племянником никогда не контачил, – сказал Хопгуд. – Слишком он хорош для даунтского…

Он не договорил. Все и так догадались.

– Хотел бы я быть отсюда подальше, – заметил Виллани. – Пожалуй, даже на Марс слетать согласился бы. Хотя нет, наверное, и там бы достали.

Кэшин кашлянул, и тело насквозь прострелила боль.

– Я, конечно, простой полицейский, – сказал Хопгуд, – но мне все-таки непонятно, какая презумпция невиновности может быть у ублюдков, которые питались проехать на красный свет, врезались в столб, выскочили с незарегистрированным обрезом и открыли огонь по полицейским. – Он поскреб щетину над верхней губой. – Или родственники Бобби Уолша – особый случай?

– Здорово излагаешь, – сказал Виллани. – Презумпция невиновности! Тебе бы курс права студентам читать. Или типа того.

Он вытащил пачку сигарет, щелкнул по ней, вытянул губами сигарету, закурил, не обращая внимания на запрещающую надпись. Дым тихо заструился в воздухе.

– Итак, эта процедура станет образцом при всех будущих проебах, – сказал Виллани. – Два федерала, да представители этического отдела, да еще уполномоченный по правам человека. Они уже здесь. Все офицеры, замешанные в деле, отправляются в отпуск. Любые контакты, любые разговоры по телефону, любые подмигивания над прилавком с бананами в супермаркете категорически исключены. Понятно?

– А можно повторить? – спросил Кэшин.

– Ладно, свободны. Кэшин, останься, – распорядился Виллани.

Хопгуд и Дав вышли.

– Джо, не нравится мне вся эта заумная бодяга, – сказал Виллани.

Он курил и стряхивал пепел в пластиковый стакан. Кэшин все смотрел в окно, на птиц, которые просыпались, встряхивались, гадили, дрались.

– Меня назначили руководить этим дерьмом, у меня не было выбора, – сказал Виллани.

– Это был мой совет. Что еще ты мог сделать?

– Ты передал уже готовое мнение Хопгуда. Просто передал. Ну а решение принял я.

Виллани закрыл глаза. Кэшин видел, до чего он устал, заметил, как на его веке бьется синяя жилка.

– Не надо было тебя втягивать, – сказал Виллани. – Извини.

– Забей. О часах Бургойна ничего не слышно?

– Нет. Может, еще всплывут где-нибудь. Ищут. До сих пор не знают, где именно живет Паскоу в Сиднее.

– Здорово сиднейцы работают, – сказал Кэшин.

– Не хочу показывать пальцем, – отозвался Виллани. – Не я.

Помолчали. Виллани подошел к окну, с силой распахнул его, швырнул окурок в голубей и со стуком захлопнул раму.

– У меня тут намечена встреча с прессой, – сказал Виллани. – Как выгляжу?

– Классно, – ответил Кэшин. – Крутой костюм, а рубашка и галстук вообще – зашибись.

– Со специалистами советовался. – И уже стоя у двери, Виллани предупредил: – Я бы на твоем месте не стал особо распространяться. Тут самая невинная информация может обернуться против нас. И потом, этот гаденыш Хопгуд, Джо. Ты с ним не слишком миндальничай, если что – продаст и глазом не моргнет.

До конца смены Кэшина оставалось еще часа два.

В чересчур душной комнате для интервью работала видео– и аудиоаппаратура, а он сидел на скользком пластиковом стуле напротив двух федералов, тучного старшего сержанта Питта из отдела по этике, его озадаченного помощника Миллера и представителя отдела по правам человека.

Кэшин воспользовался представившейся возможностью и заявил, что это он убедил Виллани санкционировать операцию.