— …фон Гнорь, ты заснул, что ли? — услышал он голос Гундарго. — Иди в операционную, ассистента нет.

Кирпачек, с трудом вынырнув из воспоминаний, немного посидел, приводя в порядок мысли, потом вскочил и быстрым шагом прошел в операционный блок.

Сама операция была простой, но очень долгой. Удаляли аппендикс. Все бы ничего, только вот вырезали его у кентавра, а операционных столов, пригодных для этих жителей Королевства Объединенных Шабашей, не было не только в больнице на улице Лилитской, но и во всех остальных больницах Королевства тоже. В народе даже ходила поговорка: «Без бумажки ты коняжка», ярко отражавшая то обстоятельство, что кентавров в стране игнорировали. Их нигде не прописывали, и документов им не выдавали.

Кентавры — они же нищие, бродяги, воры, мошенники, цыгане — занимали самую низшую ступень в иерархии общества. С ними велась постоянная борьба, правоохранительные органы изживали их, изживали, да никак не могли изжить до конца. Кентавры — народ сильный, свободолюбивый, и за жизнь этот народ держался не только руками и зубами, но всеми четырьмя копытами. Из-за копыт-то операция и затянулась.

Анестезию проводить было нечем, а для того чтобы фиксировать кентавру ноги, нужны каменные великаны. И Кирпачек, ассистировавший хирургу, и два гнома из бригады сантехников, и сам Гундарго — все изрядно вымотались, удерживая оперируемого от непроизвольных ляганий. Когда же додумались дать пациенту ведро воды, пропущенной через крест, «ассистенты» были уже изрядно побиты крепкими копытами.

Вода сделала свое дело: глаза оперируемого помутнели, начали закрываться, и все уже вздохнули с облегчением, а Гундарго приготовился зашить разрез, как вдруг кентавр вскочил на ноги, легко разорвав ремни, удерживающие его на спине. И вскочил так легко, что любой акробат позавидовал бы ему на законном основании. Больной лежал на операционном столе конской половиной, животом кверху, а вампирский торс свешивался с края так, что кентавр касался головой пола. Порция алкоголя оказалась недостаточной для огромной туши, коневампир недолго находился без сознания. Открыв глаза, кентавр уперся руками в мокрый от пролитых лекарств пол и перекинул через стол конскую часть тела.

— Держите его! — закричал Гундарго.

Он, рискуя жизнью, поднырнул под распоротое брюхо пациента и, подлаживаясь к скачкам в «зюзю» пьяного оперируемого, принялся укладывать внутренности в отверстие, зиявшее с левой стороны живота. Кирпачек, невероятно изворачиваясь, подавал хирургу инструменты. Пару раз он не успел отдернуть вовремя руку — под копытом кентавра тонкие пальцы вампира громко хрустнули. Сантехники, приглашенные специально для того, чтобы удерживать бродягу в неподвижности, замерли в замешательстве. Гундарго, ухитрившийся в этой свистопляске наложить четыре шва, заорал:

— Да держите его, чего встали!

Гномы, опомнившись, схватили сетку для оперирования водоплавающих, накинули ее взбесившемуся пациенту на плечи. Кирпачек, тоже сдернув сеть с бочки-каталки для русалов, присоединился к гномам. Потрясая сетями, они начали медленно теснить пациента, пострадавшего от дефицита лекарственных средств, в угол. Гундарго наложил последний шов. Кирпачек, бросив сеть, успел выдернуть хирурга в самый последний момент — кентавр упал, пропахав свежезаштопанным животом пол, но тут же, как-то умудрившись собрать в кучу ноги, поднялся и застучал копытами, разбивая рубиновую плитку пола.

— Ехали кентавры, фиг… ик… догонишь! — вопил пациент, пытаясь изобразить чечетку.

Потом жертва нетрадиционной анестезии сменил пластинку.

— Век воли не видать, ни здесь, ни там! — выкрикнул он и поскакал к двери, не понимая, что это дверь шкафчика с инструментами, а вовсе не желанный выход на волю, столь необходимую свободному бродяге. Кентавра занесло. Он покачнулся, налетел грудью на полочки и… пропал, будто его и не было. Дверцы закрылись, словно шкаф проглотил конеподобное непарнокопытное. Вымотанные операцией в условиях, очень приближенных к боевым, врачи и их помощники от службы коммунального хозяйства уже ничему не удивлялись. Один из гномов поднял ведро с остатками воды, пропущенной через крест, сделал хороший глоток и, смачно крякнув, выругался:

— В канализацию коня мать…

Гундарго сел прямо на пол, залитый лекарствами и усыпанный осколками склянок. Он со стоном пошевелил плечами, запрокинул голову и будто задремал, привалившись спиной к стене. Кирпачек взял у гнома ведро, немного отпил, передал остатки святой воды хирургу. Тот тоже отхлебнул и, расслабляясь под действием спиртного, снова закрыл глаза. Вампир опустился рядом с ним на пол. Сантехники, забрав у врачей ведро, добавили в него еще воды, но выпить не успели: то, что произошло потом, заставило их забыть о выпивке, что для сантехников в принципе невозможно.

Дверцы шкафа открылись и мягким старческим голосом спросили:

— Чегой-то вы тут конями швыряетесь? Заберите животину назад!

Да, и врачи, и помощники растерялись, но не удивились — на это уже не осталось сил. Все безразлично смотрели на шкаф. Когда же из него вышла монстриха, сухонькая, сморщенная, никто из присутствующих не испугался. Человек женского пола вел кентавра, ухватив махонькой ручкой сеть, свисающую с мощной шеи коневампира.

— Иди домой, конь древнягреческай. Иди, милай, домой, — ласково ворковала человек. — Я есче за конями навоз не вывозила, а той свинарника мне мало…

Кирпачек будто смотрел фильм — эмоции отказались работать, превратив его из участника событий в безразличного зрителя. Рядом нервно хохотнул Гундарго, тут же выругался второй слесарь-сантехник:

— В канализацию коня мать…

Человек женского пола сердито глянула на гнома, вырвала у него из рук ведро и сказала:

— Вот водичка. Попей, попей, конь древнягреческай…

Отказываться кентавр не стал, махом выхлебав воду, пропущенную через крест. Потом он сгреб самку человека, расцеловал в обе щеки и отпустил.

Завершило сценку, достойную бреда не то что одного сумасшедшего, а, пожалуй, обитателей целой психбольницы, радостное ржание кентавра. Молодой вампир закрыл глаза. Он услышал, как хлопнулось на пол, зазвенело и покатилось пустое ведро, как рухнул следом за ведром наконец-то оказавшийся под действием «наркоза» пациент, как хлопнули дверцы шкафа, закрываясь.

— Ушла, — выдохнул Гундарго, имея в виду человека.

Кирпачек фон Гнорь, проваливаясь в глубокий сон, подумал: приснилось все это ему или же действительно монстриха зашла в шкаф и, закрыв за собой дверцы, проворчала:

— Будто свинарника мне мало… мою, чищу… а тут есчо и за конями…

Там

— Свинюшник устроили, а зарплату не платют… а есчо культурные товарищи! И вот это есчо… — сказала человек женского пола, сметая в совок конский навоз. — Ишь ты, коняг напустили! Да ладна-ть, нормальных бы, русских коняг, а то — древнягреческих гдей-та надыбали! — проворчала она и осуждающе повторила: — А зарплату не платют…

Женщина разогнулась, потерла поясницу. Шаркая по облупленным доскам пола старыми, растоптанными тапочками, она направилась к выходу — выбросить конские яблоки в мусорный бак, стоящий недалеко от входа в здание.

Баба Нюся работала в ОПе уборщицей больше трех лет. Она сама бы не сказала, что держит ее здесь, в доме на Крупе, — не зарплата, это точно. Поэты и писатели задолжали ей уже довольно крупную сумму.

Старушка вышла на улицу, дошла до мусорки, высыпала содержимое совка в бак. Потом, вернувшись к дверям, разулыбалась, подставляя лицо весеннему солнышку. Доброе лицо в сеточке морщин осветилось, тонкие бесцветные губы растянулись в блаженной улыбке, оголив беззубые десны. Несмотря на возраст, а бабе Нюсе было уже далеко за семьдесят, глаза не потеряли своего цвета, лучась на сухоньком лице двумя золотисто-карими солнышками. На уборщице был надет застиранный саржевый халат серого цвета, из-под которого выглядывал подол теплой шерстяной юбки. Обута старушка была в кожаные тапочки, какие сейчас вряд ли купишь, но больным старухиным ногам в этой «совковой» обуви было удобно. На моду она перестала обращать внимание уже лет пятьдесят назад. Постояв немного, уборщица хотела уже повернуться и войти в здание, как вдруг ее внимание привлекла шумная делегация женщин.