За стеной послышался хохот. Писатели и поэты, видимо, хорошо проводили время. Между грубыми мужскими голосами вплеталась струйка невероятно нежного женского голоска. Потом Дантес исполнил еще один романс. Исполнил так хорошо, что Груздев расчувствовался и смахнул повисшую на реснице слезу. Он вспомнил залитый парафином подсвечник, который казался произведением искусства, вспомнил тепло свечей, что согревали поэтам жизнь. И доктору Груздеву захотелось окунуться в ту душевную атмосферу, какая всегда имела место быть в кабинете номер тринадцать. Взяв в качестве пропуска маленькую бутылочку коньяка, который планировал добавлять в кофе во время сегодняшнего ночного наблюдения за Дальским, психотерапевт постучался к соседям.

Картина, представшая глазам изумленного доктора, на веки вечные отвратила его от алкоголя. За столом сидела вымазанная черной тушью девушка и жевала плитку гематогена. Перед ней лежала горстка смятых фантиков и сшитый из мягкой ткани гробик с серебристым крестом на крышке. Георгий Сильвестрович прошел в комнату, поставил коньяк перед уже уставшими от спиртного творцами и быстрым речитативом проговорил следующий текст (слова он выучил давно, специально составив словарик, для того чтобы понимать молодых пациентов):

— Прикольно выглядишь, герла. С таким прикидом надо на танцполе ластами стучать, а ты тут с мухоморами зависаешь, вместо того чтобы найти себе отвязного кекса.

— Ты что-нибудь поняла? — спросил у девушки Мамонт Дальский.

— Ага! Круто от старика такое слышать. — В голосе гостьи звучало искреннее восхищение. Она хлопнула длиннющими ресницами, улыбнулась, но тут же нахмурилась. Рука, тянувшаяся к стакану с водой, застыла в воздухе. Девушка вздрогнула, в глазах заплескалось удивление, рот приоткрылся, а на лице появилось выражение растерянности. — Ничего не помню… — пролепетала она. — Странно как-то, в голове будто туман. Как я здесь оказалась? — Гостья окинула взглядом кабинет так, будто впервые увидела его. — Я к кинотеатру шла, там с девчонками договорились встретиться. Фильм вышел на экраны, «Горячая любовь вампира-2», потрясная киношка. Я вошла в здание, в туалет зайти надо было. Но после того как переступила порог этого дома, ничего не помню… — Она сжала пальцами виски и закрыла глаза.

— Ты не падала? — Психотерапевт в душе Груздева моментально встал в стойку. — Ну-ка, вытяни руки, потом дотронься пальцами до кончика носа.

Девушка выполнила требуемое.

— Раньше подобного не случалось?

— Нет, — ответила она, растерянно глядя на босого мужчину в старых джинсах, всклоченного и немного чокнутого на вид.

— Имя свое помнишь?

— Да. Меня Верой зовут. Вера Савич. Мне двадцать один год, я учусь в медицинском, скоро буду педиатром.

— Ого! А недавно заявляла, что тебе две тысячи лет, что ты вампирка, что тебя Сервизой зовут, — улыбаясь, напомнил ей Дальский.

— Сервизой?.. Две тысячи лет?..

— Да не переживай ты так, — успокоил ее Эдик.

Георгий Сильвестрович, взяв карандаш, нацарапал на листе бумаги цифры.

— Вот телефон. Я договорюсь, чтобы тебя приняли без очереди. Возможно, ничего страшного, но все же стоит обратиться к невропатологу. Я думаю, что вы все же упали и ударились головой. Сейчас головокружения нет?

Вера, отрицательно покачав головой, взяла со стола стакан с водой и залпом выпила.

Груздев посмотрел на коньяк, но желания сделать глоток и немного расслабиться не возникло. Он подумал, а может, это у него с головой не все в порядке? Он-то точно ударился, и ударился серьезно, пару часов пролежав без сознания. И как раз-таки он, в отличие от девушки, чувствует головокружение. Он поднес руку ко лбу, потрогал большую шишку и, сморщившись от боли, устало сказал:

— Прощаюсь с вами. Пойду немного отдохну…

Психотерапевт вышел. Компания, оставшаяся в кабинете номер тринадцать, после его ухода некоторое время смотрела ему вслед, потом Вера нарушила молчание:

— Странный он какой-то.

— Он в клинике психозов работает, — сообщил ей Мамонт Дальский. — Там все странные, ибо это чревато злонравием. А чревато потому, что они всех под одну гребенку чешут — и сумасшедших, и душевнобольных. И здоровых людей в психическом нездоровье подозревают, и больных тоже подозревают — во здравии. Такая путаница у них в голове происходит, не выскажешь. Себя самыми умными считают, в силу того что все о жизни якобы знают, любую беду как бы разобрать и отвести могут, а сами порой элементарного не понимают. Например, отличить шизанутого гения от гениального шизика.

— Никогда не думала о том, какими бывают шизанутые гении? — поинтересовалась Вера, разулыбавшись.

— А вот такими!

Мамонт Дальский высунул язык, тут же делаясь похожим на знаменитую фотографию Эйнштейна.

Когда стих девичий смех, Мамонт прислушался к бормотанию за стеной и вздохнул.

— Вот знаешь, почему он мается? Потому, что уговаривает себя считать тебя, Сервизка, тинейджеркой. А мы не маемся. Ну сказала, что вампирка, значит, вампирка. Сиди и гематогенку трескай. Хочешь, ведьмой будь, хочешь — говорящей морковкой себя объяви. Раз ты так говоришь, значит, ты являешься тем, кем себя считаешь. Имеешь на это полное и законное право. А мы слушаем, верим — и потому живем спокойно, без раздражения.

Мамонт встал из-за стола и пошел к соседу — проверить, все ли с ним в порядке.

— Жоржик, ты с кем тут говоришь? — поинтересовался он. — Слышал, что беседа с воображаемым собеседником у вашей братии считается симптомом какого-то неприятного состояния.

— Все, завтра иду в отпуск, — вздохнул Груздев. — Махну на дачу. Буду приводить в порядок свою психику. У меня ведь тоже она есть. Еще есть махровая неврастения. Просто нервы рвутся, и я не могу себя контролировать.

— А ты попробуй не контролировать, — посоветовал Дальский. — Может, тогда вздохнешь свободно. А то смотреть на тебя больно, кажется, что ты живешь, как на войне. Вот только с кем воюешь? Со своим отражением в зеркале? — Он взглянул на осколки, усыпавшие пол, и, хмыкнув, добавил: — Да и зеркало давно разбито…

— Почему эта девушка так странно выглядит? — поинтересовался Груздев.

— Отстал ты от жизни, — хохотнул Мамонт. — Ты что, с готами никогда не сталкивался?

— Да так, что-то слышал, но не много. Кто они?

— В основном молодежь. Проповедуют медиевальный подход к Средневековью, одеваются соответственно, сумки-гробики, черные одежды, из музыки предпочитают «Лакримозу» и тому подобное. Да ты не грейся, Груздев, все нормально будет.

Дальский вышел.

В библиотеке за его краткое отсутствие ничего не изменилось, разве что набросков на столе стало больше. Саня Пушкин не замечал ничего вокруг, его рука порхала над листом бумаги. Мамонт улыбнулся, зная, что скоро Санек притащит сюда из мастерской мольберт и холст. Судя по тому, как блестят глаза художника, к утру портрет девушки будет готов.

Саша не слышал, о чем говорят, не видел того, что происходит вокруг. Он рисовал.

И здесь, и там

Все недавно видели вампиреллу: она делала уколы, ставила капельницы, потом зашла в сестринскую, выпила чаю и вышла. И все — никто не видел, как она покидала здание, вахтеры клялись, что девушка мимо них не проходила. Кирпачек, не находя себе места от беспокойства, вышел на крыльцо и столкнулся с бароном Пурыклом.

— Кирпачек фон Гнорь! — воскликнул барон после минутного замешательства. — Представляете, какая незадача — мой любимец подцепил где-то нехорошую болезнь.

Вампир не сразу понял, о чем речь. Пурыкл казался смущенным. Кирп обратил внимание на то, что демон впервые не смотрит ему в глаза — взгляд бегающий, на морде написано крайнее смущение.

— Простите, барон, но я не понимаю вас. У вас были случайные связи?

— Не у меня, у моего кота, — ответил Пурыкл, отводя глаза в сторону. — Позвольте распрощаться с вами на некоторое время, мне нужно посоветоваться с инфекционным врачом. — Крылатый демон кивнул вампиру и прошел в фойе.