— Вот! Виталька сказал, что тебе дёготь нужен. Я достал. Вот! Весь город пробежал, и достал!
Вспомнив про тот случай, Александра сказала:
— Прости меня, Володя, за все прости, если обидела тебя. И ты, Толик, прости, — она знала, почему просила прощения. Перед Володей было стыдно за то, что пожалела новую дубленку Виталия, увидев её на Володе. А у Володи просто не было теплой одежды — он приехал из Коканда, где жил восемь лет, практически без вещей: жена, узнав о его связи с другой женщиной, без всякого скандала просто предложила уйти. Володя был так обескуражен поведением жены, что побросал в дорожную сумку то, что попало под руку, лишь в поезде увидел, что в сумке много ненужного, но возвращаться домой не стал.
А перед Толиком была другая вина: он однажды решил вырваться из Тавды и написал Виталию, попросив приютить его на время. Александра тогда испугалась: двор у них пьяный, и Анатолий тоже не прочь выпить — как бы Виталий не спился. И написала отказ. Потом ей стало стыдно, но было уже поздно: Анатолий уехал в другое место. Встретились они, когда Александра ждала второго ребенка, и приехала в отпуск в Тавду — захотелось увидеть родной город, показать его семилетнему Антону. Толик держался свободно и очень обрадовался, увидев свояченицу, похвастался, что его жена тоже ждёт ребёнка. «А ты почему здесь?» — удивилась Александра. — «Да разбежались мы…» — «Толик! Ты что, бросил беременную жену?» Толик немного смутился, но что ответить? Не мог он долго быть с одной женщиной, тянуло его к другим: таким уж уродился. А, может быть, виновата в том была его мать, которой никто, кроме себя, любимой, никто не нужен? Толик любил первую жену, ушел в армию, она обещала его ждать, потому что родилась дочь. Толик, не чуя ног от радости, приехал домой после окончания службы, но дома ни жены, ни дочери не было. Потом, встретившись с Любашей, узнал, что мать просто выставила её с маленькой дочерью на улицу. О том, что она жила на квартире, работала в двух местах, чтобы было на что содержать дочь, Любаша Анатолию не написала: не хотела тревожить его до конца службы. Как ни уговаривал её Толик вернуться к нему, просился к ней на квартиру, Любаша не согласилась сойтись обратно. С тех пор и покатилась жизнь Анатолия под откос.
Анатолий понял все, о чем думала свояченица, улыбнулся с прежней теплотой:
— Проехали, Саш, не бери в голову, я никогда на тебя на обижался, понимал же, что не хотела ты, чтобы Виталька тоже пить стал с нами, но зря ты так думала, мы бы такого никогда не допустили. Мы уважали тётю Полю, а тебя любили. Да и сейчас любим.
У Александры отлегло от сердца: как хорошо, когда тебя прощают! Но чувство вины не прошло.
— Хорошо здесь у вас, вот бы здесь остаться… — сказала она, но Геннадий сурово сказал:
— Нет! Не твой черед!
— Кто? — закричала Александра, ведь сестра жаловалась на здоровье — стенокардию у нее признали, как когда-то и у мамы.
— Нет, — покачал головой Геннадий, — и не она. Ты правильно ей сказала, что нечего о смерти думать. Молодец!
— Кто? — требовательно спросила его Александра.
— Не ты! И не она…
И все вокруг превратилось в зыбкое марево…
Сестры встретились в Екатеринбурге на железнодорожном вокзале. Купив билеты до Тавды, отправились бродить по городу, в котором давно не были.
Екатеринбург изменился, стал краше, в нем появилось много современных зданий из стекла и бетона. А центр — проспект Ленина — практически тот же, лишь разукрасился рекламными вывесками и баннерами. Они пошли от вокзала до проспекта по улице Свердлова, вышли на улицу Карла Либкнехта, постояли перед храмом, который был построен на месте дома инженера Ипатьева, где встретила свои последние дни царская семья. Александра вспомнила Кострому, Ипатьевский монастырь, музейную экспозицию в бывших палатах царя Михаила. Потом по Первомайской добрели до набережной Верх-Исетского пруда со стороны улицы Горького.
Лида то охала, восхищаясь городом, то возмущенно бурчала, увидев в магазинах ценники товаров — в Новороссийске, дескать, дешевле… Они погуляли по музею камней на набережной Исети со стороны улицы Воеводина. И всюду Александра без устали щелкала затвором фотоаппарата. Фотография — это было ее второе детское, после рисования, увлечение, которому она не изменила до зрелых лет. В ее семейном архиве было шестнадцать массивных фотоальбомов, начиная с учебы в начальной школе. В то время она увлеченно занималась черно-белой фотографией, имела все необходимое оборудование. А в конце двадцатого века всюду росли, как грибы, фото-сервисы по изготовлению цветных фотографий, достаточно было лишь сдать фотопленку в сервисный центр. Затем плёночные фотоаппараты стали вытесняться цифровыми приборами, и Александра, пользуясь автоматическим «Зенитом» мечтала уже о «цифровике», чтобы фотографии хранить не в альбоме, а на компьютерном диске.
Когда сёстры ехали в Альфинск, Лида все время говорила: «Вот Калиново…», но была Согра. «Вот сейчас будет Мурзинка», а была Аять… А потом и в самом деле промелькнула Мурзинка, с правой стороны открылось озеро, с левой — Альфинск.
На вокзале их ожидала Роза Егоровна с испуганными глазами, и сходу начала жаловаться, что живет плохо, затем попеняла, почему не написали, что племянницы приедут вдвоем, для Лиды пропуск есть, а для Александры пропуск в город Роза не смогла заказать, потому что у Зои обнаружили рак желудка, она почти при смерти, потому помочь с пропуском не может. Все это она выговорила на едином дыхании, не дав даже словечка вклинить племянницам в её речь.
Александра, узнав о болезни Зои Егоровны, секунду позлорадствовала, но затем стало стыдно: тётка все-таки, родной человек — жалко. Розу Егоровну утешила, что гостить у тётушек не собирается, поэтому сейчас поймают такси и поедут на кладбище. Роза запричитала вновь, что такси — дорого, автобус ждать долго. Александра, сцепив зубы, пошла искать такси, и через полчаса они были там, где покоился прах Геннадия. В Альфинске, видать, люди тоже недолговечны, потому вокруг могилы Гены свободного пространства — не более метра и никаких оградок, просто ровные ряды крестов и памятников. Лида принялась обихаживать могилу, вытирая слезы: с младшим братом её связывало многое, потому что — именно младший, и у неё было чувство ответственности за него, тем более что братишка болел. В Альфинске «вырос» уже целый «посёлок» из родных могил: Ефимовна, Аркадий, Насекин-старший нашли последнее пристанище в каменистой земле, о которой никогда не мечтали, но судьба забросила их по разным причинам в этот город и оставила там навечно. Всем им Александра поклонилась до земли и мысленно попросила прощения, если чем-нибудь когда-то обидела.
Александра простилась с тётушкой на вокзале без всякого сожаления: многолетняя неприязнь сделала свое дело — Александра стала равнодушной к судьбе альфинских родственников, даже к Анатолию Насекину, который все же выбрался из Магадана и поселился вблизи Москвы, так и не собралась съездить.
Лида близко к сердцу приняла известие о болезни Зои и намеревалась заехать из Тюмени в Альфинск, пожить там немного. Именно она и подняла на ноги Зою, выходила, потому что жила у неё несколько месяцев, забыв о собственном доме. Так было всегда: позовут её Роза и Зоя на помощь, и она летела к ним — они имели над ней необъяснимую власть, непонятную Александре. Но Александра не обижалась на сестру, потому что понимала: Лиду с тётками сближали общие воспоминания, да и возраст — тоже, они для неё были вроде старших сестёр.
… Дом был большой и красивый. Александра вошла в подъезд, нажала на кнопку лифта. Дверь лифта открылась, и она вошла внутрь. Удивительно, но на стенках лифта не было привычных надписей. Ей нужно было подняться наверх — там ее квартира, но лифт рухнул вниз так, что Александра приподнялась над полом, словно была в невесомости. Лифт долго падал, пока не вывалился из шахты. Дверь распахнулась, и Александра выбежала из лифта: надо было спасаться, но от кого? Она и сама не знала, но бежала по земле легко и свободно. И вдруг — толпа, она ринулась следом… как хорошо, что впереди забор с оторванной доской, и она юркнула в эту щель. Увидев впереди дом, бросилась к нему, чтобы спрятаться, но преследователи не отставали, и тогда Александра, задыхаясь, но не сбавляя скорости, помчалась вверх по лестнице, пока не увидела чердачную дверь и не выбралась на крышу. Внизу — маленькая церквушка, и хочется Александре спрыгнуть вниз, но понимает: нельзя. Пока нельзя. И потому принимает решение спрятаться под козырьком крыши, ухватившись за самый край. Но нет сил держаться. Немеют руки, а преследователи все бродят по крыше. И вдруг неведомая сила осторожно подхватывает Александру, и она мягко приземляется на ноги. Уже стало темно, пошел дождь, но Александра бежала босиком по лужам, и ногам почему-то не холодно, и грязь к ним не прилипала. Так долго она бежала по чужому ночному городу, пока не показались знакомые с детства очертания старых двухэтажных домов — её родная улица Лесопильщиков в Тавде! А вот и Сталинский сад, горелый корпус из красного кирпича. Рядом — огромный стол с хлебами, ароматными и мягкими, и так хочется есть, но не привыкла Александра брать чужое. Хлебов тех было сорок. «Надо же, — подумала Александра, — говорят, Христос накормил сорока хлебами уйму народа, неужели мне нельзя взять кусочек?» И тут увидела женщину в белом, она поманила Александру рукой и вручила ей большой лаваш-лепешку. Александра откусила кусочек, и такой был вкусный тот лаваш, что она очень быстро съела всю лепешку. Александра вышла на огромное ромашковое поле. Она шла этим полем по узкой тропинке очень долго, но ничуть не устала, и босые ноги полны силы. Тропинка вывела её к реке, а там сидел на громадной коряге, дереве, сбитом, наверное, молнией, брат Геннадий. Он глянул на Александру через плечо, и улыбнулся:
