Да, такое с Александрой чуть не случилось: она открывала бутылку с нашатырным спиртом, и едва открыла, как скопившиеся в ней газы, плеснули едкую жидкость Александре в лицо. Хорошо, что быстро попала в больницу, а то и впрямь осталась бы без глаз. И случилось это, как потом оказалось, в день смерти Валерьяновны, ее, в то время уже отставной, свекрови. Александра не стала продолжать разговор о том жутком событии.

— Я часто жгу костер и приговариваю: прилетайте, грейтесь, — призналась, — Что, и в самом деле, прилетаете?

— А то! Я так — очень часто, особенно, когда ты вино свое на дачу приносишь. Вкусное, небось? — Анатолий облизнулся. — Ты бы и нам наливала тоже.

— Нахал, и за мной подглядываешь? — возмутилась Александра, смутившись, что работает на даче практически раздетой — за густой сиренью с улицы не видно, что она в одних плавках.

— А то! — и отскочил в сторону, потому что Александра размахнулась, чтобы влепить Анатолию пощечину: она представила, как деверь рассматривает ее со всех сторон, и, может быть, прикасается, кто их знает, этих зомби, что они могут, ведь иногда, притомившись, ложится отдыхать и засыпает.

Александра присела на траву рядом с Павлой Федоровной, поинтересовалась:

— А где бабушка?

Ответил Геннадий:

— Хозяйничает где-то, все за нами ухаживает, колготится, как и на вашем свете.

— Мама, а я письмо бабушки нашла, в котором она просилась к нам. Я весь твой архив разобрала, он мне здорово помог, — похвасталась Александра.

— Спасибо, дочка, я знала, что ты так и сделаешь, — улыбнулась мать. — Бабушка теперь с нами живет.

— Здорово! — обрадовалась Александра. — Кстати, мама, а Максим Егорыч рассказал тебе, как он погиб?

— Рассказал, впрочем, можешь сама у него спросить, тебе ведь хочется узнать? Вон мастерит что-то, и здесь он — мастер золотые руки.

Александра подошла к Дружникову, который плел какую-то корзинку. Присела рядом, смотрела, как ловкие руки гнули и сплетали камышовые стебли. Оба молчали. Наконец, Дружников сказал:

— Ты молодец, фамилию мою не посрамила, хоть ты и не настоящая Дружникова. Знаешь, я неплохо воевал, за меня никому стыдно бы не было. А погиб я просто. Мы ту деревню, Чернушку, несколько раз брали… Я не знаю, где это, знаю, что на Калининском фронте на Ржевском направлении.

И Александра увидела, как в кино, тот бой. Последний бой сержанта Дружникова…

— Дружников! — усталый не молодой лейтенант приказал: — Твое отделение идет левым краем этой, мать-перемать, туды-сюды, Чернушку… Бога, архангелов… — он всласть, с наслаждением выругал деревню, возле которой они топчутся уже трое суток, и никак не могут одолеть немцев. Впрочем, те, хоть и с автоматами, тоже не могли сбить заслон на своем пути.

Лейтенант совсем не понимал, почему приказано держаться за эти деревню (вокруг одни болота) хоть зубами, но не отходить, правда, думал, что их батальон просто оттягивает на себя вражеские силы, но от этой догадки не легче — люди гибли, а помощи не было. И он был недалек от истины: Чернушка маленькая, она не на всякой карте есть, но важна тем, что через нее лежит единственная дорога к большой дороге за лесом, а вокруг — болота. И там, в лесу, готовилось наступление.

Уже давно прервана связь с полком. Казалось, он со своими солдатами остался один на один с многочисленным врагом, единственный командир в батальоне, но отступать не мог: не было приказа, да и просто не хотел уступить врагу этот маленький кусочек родной земли, за который головы сложил почти весь личный состав батальона. Пять раз деревня переходила из рук в руки, и вот советские солдаты пойдут в атаку, чтобы в шестой раз отбить ее у немцев: едва стемнело до них добрался офицер связи и передал приказ завязать бой, и тогда подоспеет помощь. А потом батальон на броне танков пойдет в наступление.

Дружников скомандовал:

— За мной! — и, даже не оглядываясь, побежал вперед. За ним еле поспевали с винтовками наперевес Кожевников, Анищенко, Ермаков, Панов — все, кто остался в живых от его отделения.

Скрытно перебегая от дома к дому, солдаты все ближе и ближе приближалось к центру села. Дружников внимательно всматривался в темные окна домов, глядел, напрягая зрение, по сторонам, чтобы не напороться на немецкую засаду. Но враг, видимо, не ожидал, что русские, отброшенные к жидкому лесочку, вновь пойдут в атаку: наступила ночь, обе стороны крайне измотаны, хотя немцев было явно больше. Но не застывшее болото не давало взять в клещи истекающий кровью батальон советских солдат. Кроме того, началась метель, так что немцы не ожидали нападения.

На околице солдаты «сняли» пост охранения, и вот уже крадутся по селу. В некоторых домах посверкивали огни — там расположились немцы: об этом рассказал мальчишка, прибежавший в лес на закате дня. Фашисты убили его мать, которая не давала забрать корову со двора, а он спрятался в сарае, и, как стемнело, убежал в лес. Мальчишка и рассказал, что в сельсовете расположился какой-то важный офицер: все отдают ему честь, и с ним живут еще несколько немцев-офицеров. Лейтенант решил, что там — штаб, потому и приказал скрытно пробраться туда, закидать штаб гранатами и дать зеленую ракету, и по ней начнется атака.

Сельсовет располагался в центре села на небольшой площади, рядом с ним — магазин, дверь которого раскрыта настежь и надоедливо скрипела несмазанными петлями, когда ее рвал ветер. Напротив — несколько домов, в окнах теплятся огоньки керосиновых ламп: деревенька глухая, про электричество здесь, наверное, и не слышали.

— Сашка, глянь, что там, в домах, много ли фрицев? — приказал Максим Кожевникову. Александр тенью скользнул на другую сторону улицы, радуясь, что небо затянуто тучами, впрочем, немцы чувствовали себя спокойно, горланили песни под пиликанье губной гармошки.

Александр осторожно шагнул за ворота и отпрянул испуганно: прямо на него смотрела пушка танка. Он вспомнил, что ближе к ночи загудели моторы в деревеньке, а это, оказывается, танки подтянулись, и утром их батальону был бы полный карачун. Кожевников постоял немного, оглядываясь: все ли хорошо? Нет, все тихо, и в танке никого нет — греются вояки в доме, уверенные, что околицу надежно стерегут дозорные посты. Кожевников заглянул еще в пару дворов, и нигде не увидел боевого охранения: танки стояли холодные и молчаливые. Сплюнул даже со злости: ишь, как вольно себя чувствуют, не боятся, сволочи.

Александр обстоятельно все доложил Дружникову, и тот, подумав, принял решение: Анищенко возвращается в батальон, докладывает о танках, и сразу дает зеленую ракету, что благополучно добрался, а батальон пошел в атаку. Они отвечают тоже зеленой ракетой. И затем Дружников с Кожевниковым громят гранатами штаб, а Панов и Ермаков — ближайший дом с танком, и в первую очередь следовало подбить танк. Мужики молча выслушали, понимая, что задуманное Максимом почти не сбыточно, однако иного, и впрямь, не придумать. И Анищенко помчался назад, в метель. А его друзья приткнулись у заборов.

Медленно тянулось время, закоченевшие солдаты вглядывались в темень, боясь, что метель помешает увидеть сигнальную ракету. Но их командир оказался мудрым человеком: батальон, когда Анищенко доложил о танках, немедленно снялся с позиций, и зеленая ракета взлетела, когда батальон почти достиг околицы Чернушки. Заметив сигнал, Дружников ответил ракетой, и четверо бойцов пошли в атаку.

Дружников взлетел на крыльцо сельсовета, ударом ноги распахнул дверь, перемахнул небольшие сенцы и ворвался в комнату, где за столом сидело несколько офицеров, склонившись над картой.

Максим яро заматерился и швырнул прямо на стол гранату, сам же юркнул за дверь, упал на пол, прикрыв голову руками. Взрыв сорвал с петель дверь, край ее больно ударил Максима по спине, но он стерпел, вскочил на ноги и ринулся в комнату, откуда слышались стоны, но ничего не было видно в дыму, потому что бумаги на столе уже пылали. Следом в комнату вбежал Кожевников, раздался выстрел, и он вскрикнул. Дружников метнул вглубь комнаты еще одну гранату, потом крутнулся на месте и увидел лежавшего на пороге Кожевникова: его ранил стрелявший из комнаты немец. Дружников рухнул на товарища, прикрыв его своим телом, и опять раздался взрыв, их отбросило взрывной волной в сенцы, но особого вреда они не получили — Бог, видно, миловал.