Александра опять кивнула: да, труднее… До сих пор корит себя, что, вероятно, не все сделала, чтобы продлить жизнь матери, хотя знала — покинет мама мир живых все равно; корит, что не все сделала, как положено по обряду погребения, но это произошло просто от незнания. Эта вина однажды привела ее в храм, чтобы поставить свечу за упокой души своей матери и Смирнова. С тех пор она в каждом городе стремилась побывать в церкви. Но лишь в двух чувствовала себя как дома, легко и свободно, откуда никуда не хотелось уходить — в Иверской часовне возле Кремля и в храме Донского монастыря. Дорога к Богу у каждого своя.

— Я помню, ты сказала, что будешь сниться мне перед неприятностью, а не снишься. Почему? У меня их — полно.

— Ну, это еще не страшно, — улыбнулась мать. Улыбка была удивительно красивая и молодая. И сама она тоже была молодая, точь-в-точь, как на одной из старых фотографий — черные косы лежали короной на голове, только одета в белые просторные одежды, словно дева Мария. За спиной шезлонга стояли двое, и Александра узнала в одном Смирнова, тоже черноволосого, молодого. Он выгнул дугой правую бровь, и взгляд его сверкал по-орлиному остро и задиристо. А второй… Максим Дружников, точная копия старой-престарой фотографии, которую когда-то Павла Федоровна увеличила и вставила в рамочку. Впрочем, иным Александра родоначальника рода Дружниковых и не представляла. Вот и сейчас он стоял строгий, прямой, слегка насупленный, в солдатской шинели, перепоясанной ремнем. «Интересно, с кем сейчас мама? — подумалось Александре. — С Максимом или батей?» — так она звала часто Смирнова.

— Доченька, браки свершаются на небесах, — сказала Павла Федоровна, и Александра так и не поняла, с кем же заключила мама небесный брак.

— Мам, так почему же ты сейчас мне не снишься? — повторила Александра. — Не снилась даже тогда, когда я разошлась с Виталием.

Павла Федоровна вновь улыбнулась и ответила:

— Это не было бедой. С одной стороны — да, беда, но с ним ты не добилась бы того, чего достигла потом. И я знала, что ты справишься с этой невзгодой. Прости его, да и все, пусть живет, как ему можется. Еще Мохандес Ганди сказал, что «умение прощать — свойство сильных. Слабые никогда не прощают». А ты у меня сильная, — Павла Федоровна сказала это с тихой гордостью, ласково глядя на младшую дочь.

— Да я уж давно простила. Ты же знаешь, я не умею долго злиться — от этого душа выгорает, свет становится черным.

— Правильно понимаешь. Это, действительно, так.

— Кстати, почему ты сказала, что все мои недоброжелатели будут наказаны через два года? — это, как ни странно, сбывалось. Бывает иногда, что человек не может находиться рядом с другим: словно задыхается при нем, тоска наваливается, из рук все валится, а тот словно чувствует это и давит, давит, загоняет жертву в угол… Но благосклонная судьба Александру с такими людьми всегда разводила по сторонам. И всегда… через два года.

— Потому что ты любишь все время гадать чёт-нечет, — Александра удивилась: и впрямь она с детства загадывала о чем либо на числа. Идет мимо состав с лесом — считает, и радуется, что вагонов четное число. Сложит-перемножит автомобильный номер, получится «чёт» — опять радуется. Но никому она об этой своей странной привычке не рассказывала, даже матери. А она вот знает…

— А что наказаны, — продолжала мать говорить, — так потому, что никому не позволено влиять на человеческую судьбу, кроме Бога. Каждому предстоит преодолеть свой путь, и счастлив тот, кто его угадает. Перед каждым человеком всегда два пути, и он должен выбрать тот, какой ему совесть подскажет. Ты никогда не думала, что ты всю жизнь стоишь, словно на перепутье? Даже тогда, когда спорила со мной и отцом, какую выбрать квартиру — на первом или третьем этаже, это уже был выбор. Мы настояли на первом, и путь твой пошел по правильному пути. А если бы ты переспорила нас, и мы жили бы на третьем этаже, наверное, мне, когда ты вышла замуж, было бы легче: курила бы на балконе, а не стояла ночами у форточки, боясь вас потревожить. Но это все же было отклонение от твоей дороги — небольшое, но отклонение.

— Ну ладно, это — отклонение. А почему так случилось, что я вышла замуж за Изгомова, а не за Стаса Нетина? Или кого-то другого?

— На это ты и сама давно ответила, разве не так? Боялась одна остаться в мой смертный час. С Антоном у тебя ничего не получилось, а Стас ждал, когда ты сделаешь первый шаг, потому что не знал, как к тебе подступиться, а Виталька рядом вертелся. Но, правда, не просто вертелся, он и впрямь любил тебя, я же видела. А потом, если бы твоим мужем стал не Виталька, может быть, и не уехала бы ты из Тавды, и не стала бы тем, кем стала. А у тебя есть свое предназначение, и это дано тебе свыше. И ты его, в конце концов, угадала. Я права?

— Да, мама… — Александра задумалась на секунду.

И правда, судьба всегда обозначала перед ней два пути — иди, куда хочешь, и она выбирала. Но суть в том, что если бы выбирала иной путь, все равно, наверное, пришла бы к некой следующей исходной точке, но более долгим путем. И вновь — перепутье, и она опять выбирала. Поступила на учебу в полиграфический техникум и, казалось, навсегда забыла о журналистике.

Но судьба все исправила.

Александра вспомнила, как за несколько секунд передумала ехать работать по направлению в Усть-Кут, потому что в техникуме на распределении предложили место в Свердловске. А Виталий Изгомов в это время маялся в Тюмени, ожидая эшелона, в котором демобилизованные солдаты должны были ехать на Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль, БАМ, которая проходила как раз через Усть-Кут.

И это было началом того пути, по которому потом Александра зашагала. Интересно, если бы она поехала туда, оказался бы там Виталий или нет? И как сложилась бы ее судьба, если бы он туда не приехал? Но, наверное, это было тоже отклонением, и неведомый ангел-хранитель побоялся, что Шура выберет именно тот путь, потому директор техникума и сказал ей о вызове в Свердловск именно во время последнего, окончательного распределения. А Виталий, который был в ссоре с матерью, все же решился наведаться на родину, и, приехав, помирился с Валерьяновной. Вскоре он с ней снова поссорился, пожалев, что приехал домой, но тогда случилось именно так.

И почему Александра, в конце концов, уехала в Приволжск? Было много предложений по обмену квартирами в города Урала, причем, сразу же с устройством на работу. Но тогда она бы осталась полиграфистом, может быть, была сейчас директором какой-либо городской типографии, но не тем, кем стала. Ее словно кто-то задерживал перед отъездом из Тавды, но она уехала именно в Приволжск, где стала и несчастной, и невероятно счастливой. Да, и впрямь, всю жизнь Александра стоит на перепутье двух дорог…

— Мама, а помнишь часы, которые мы тебе с Виталькой подарили на день рождения? Знаешь, после твоей смерти они остановились, а вновь пошли, когда я поступила в университет на факультет журналистики. Они висели на стене, и Виталька, проходя мимо, просто так толкнул маятник, и часы не остановились, пока я не окончила университет.

— Это я тебе знак подала, что ты все делаешь правильно. И потом, я очень хотела, чтобы ты стала журналистом.

— Но тогда, почему ты снилась мне каждую ночь перед отъездом из Тавды, ведь предрекала неприятность, я же помню. По судьбе мне надо было ехать, а ты будто говорила: не уезжай! Я верила и не верила твоим словам. Знаешь, как я боялась уезжать!

— Извини, доченька, страшно мне было оставаться одной в Тавде, в могиле, за которой-то и присматривать было бы некому.

— Мама, сама же ты говорила, что могила — ничто, просто место поклонения, а душа может витать где угодно.

— И все-таки души привязаны к месту захоронения. Живые приходят на могилы, печалятся и тем помогают нам, душам, держать ответ перед Богом. Ваша печаль и молитвы — это заступничество за нас, грешных. Вы вспоминаете о нас, и нам становится легче. И я рада, что ты нечасто, но все же приезжаешь на наши могилы. Ты не чувствуешь, не видишь нас, но и мы с отцом прилетаем на свидание с тобой. Жаль, что Витя не бывает, и Лида — тоже. А вообще, «каждый человек носит в глубине своего „я“ маленькое кладбище, где погребены те, кого он любил».