Виталий косился, когда жена «зарывалась» в архиве тещи: не одобрял ее занятия, не понимая, какого рожна надо жене, чего она ищет. Сам-то Виталий был вполне доволен своей судьбой и семьей. А жена к тому же начала заговаривать и об учебе на факультете журналистики. И это тоже было непонятно Виталию: есть же у нее среднее техническое образование, работа хорошая — мастер в типографии, а вот понадобилось зачем-то и журналистское образование…

Решение поступить на факультет журналистки пришло к Александре не сразу, лишь тогда, когда она поняла, что умение слушать — бесценный дар для журналиста. А слушать она умела.

Однажды к ним пришла старушка и спросила, нельзя ли увидеть «аблоката». Такая просьба для Александры не была новостью, потому что отцовская клиентура после его смерти перешла к Павле Федоровне. Теперь уж мама писала прошения и апелляции. Но вот и мамы не стало, а люди все равно находили их дом, приходили за советом.

— Дочушка, — обратилась старушка к Александре. — Говорят, хорошие люди здесь живут, могут помочь.

— Нет уж здесь бабушка тех людей: умерли, — ответила грустно молодая женщина.

— Знаю, голубушка, да говорят, что дочка у них шибко грамотная, не ты ли это?

— Дочь — я, да какая же «шибко грамотная», я ведь не юрист.

— Все равно, милая, напиши мне бумагу нашему правителю. Я тебе заплачу. Ты прости, денег у меня нет, пензия маленькая, колхозная, а вот гостинец принесла, — и старушка вынула из сумки узелок, где была литровая банка варенья и несколько яиц в алюминиевой миске.

Александра густо покраснела:

— Да что вы, бабушка, не умею я!

— А ты напиши, как сможешь, ведь поди-ка слова составлять правильно умеешь, вот и напиши. Я-то совсем безграмотная… — настаивала старушка.

Александра решительно отказалась от платы, наоборот, сама угостила гостью чаем заодно и выслушала ее рассказ о том, как единственный сын женился и привел в дом жену красивую, да недобрую. Пока мать была в силе, и сын, и невестка были довольны: в доме порядок, обед приготовлен, за внуками пригляд есть. Но стала она прибаливать, и невестка начала коситься-браниться, дескать, не вовремя на стол подала, плохо постирала да в доме не прибрала, в огороде мало сделала. Естественно, что и сына восстановила против матери, известное дело — «ночная кукушка» всегда перекукует.

— И вот мне бы в дом старости устроиться, — завершила свое невеселое повествование гостья. — Напиши, дочушка, я сама-то не очень баско пишу, авось там люди добрые да умные, поймут, что нет мне никакой жизни в собственном дому, а ежели смерть пока не прибирает, то хочется пожить не в злобе да укорах, а в спокойствии. Да и на сына не хочу сердиться, грех это, своя кровиночка. Я бы и пензию всю отдавала, мне ведь немного надо…

Александра слушала эту исповедь и поражалась тому, что старушка сама бежит от своих родных в не лучшее место. В городе интернат для престарелых есть, это — мрачное здание с облупившейся штукатуркой на окраине города. Двор — неухожен, со старыми некрашеными скамейками. По двору бродили какие-то безликие, одетые в одинаковые больничные халаты, старики и старухи с тоскливыми лицами. Они подолгу стояли у изгороди и смотрели на прохожих, может быть, ожидая увидеть родное или хоть просто знакомое лицо. И чувствовалось, как неуютно им там, брошенным, бездетным, как тяжело. А эта старая женщина сама туда хочет уйти, видать, очень солоно ей в своем доме. Боже, что за судьбы у людей бывают пакостные! И за что им такое выпадает?

Александра написала от имени старушки письма в несколько инстанций, надеясь, что где-нибудь да откликнутся на ее отчаянную просьбу. И забыла о том.

А поступить в университет Александра решилась лишь тогда, когда переехали Изгомовы в другой город, такой, как и Тавда, зеленый, но выросший в степи на берегу Волги, потому и звался — Приволжск.

На переезде настоял Виталий. Может, из жалости к жене, у которой слезами наливались глаза при взгляде на пустое окно, где раньше виднелось улыбчивое лицо Павлы Федоровны, когда они возвращались домой. А может, надоело слыть в городе «мужем Шуры Дружниковой», захотелось, чтобы его прежде всего уважали как Виталия Изгомова, ведь не зря он, посмеиваясь, признался однажды: «Ну, жена, тебя, похоже, весь город знает: кому не скажу, что женился на Дружниковой, все говорят — знаем ее, знаем. Надо же, какая ты у меня знаменитость! Тут, понимаешь, и захочешь сгульнуть, да не сгульнешь — тут же тебе донесут», — «А ты не хоти», — засмеялась в ответ Шура, поворошив волнистые волосы мужа — она любила это делать.

Однако слова его насчет гульбы, пусть даже и шутливые, все же запали в душу, залегли в далеком уголке, тем более, что из этого вышла у них однажды размолвка, когда еще не были женаты, но заявление в ЗАГСе уже лежало. Тогда Виталий с коллективом аэропорта, где он работал, по путевке-однодневке собрался в дом отдыха, тот самый, в котором еще до войны отдыхала и Павла Федоровна с Максимом. Только время иное — зимнее.

И как Максим с Павлой, так и Виталий с Шурой, весь день веселились, точно также и выпили все за столом, лишь после обеда устроили не танцы, а вновь пошли гулять — уж больно денек был хорош: тихий, безветренный, с легким морозцем.

В их группе оказалась и прежняя женщина Виталия, на которой он чуть было не женился — она тоже работала в аэропорту. Бывшая зазноба все время задевала Виталия шутками-подковырками, насмешливо поглядывая на Шуру. Подвыпивший Виталий тоже не оставался в долгу, его шуточки становились все откровеннее и пошлее. Вдруг девица неожиданно упала в снег, будто споткнувшись, и, ухватившись за руку Виталия, повалила его на себя. Виталий рухнул на нее точно в такой позе, как если бы они оказались в постели, его глаза заблестели. Он инстинктивно еще сильнее прижался к девице, даже дернулся весь, устраиваясь поудобнее, и губы уже потянулись к ее губам… Но в следующий миг он опомнился, вскочил, стал отряхиваться от снега, забалагурил, дескать, надо же, как напился — ноги не держат. Он схватил Шуру за руку и больше не отпускал ее ни на секунду, как будто искал у нее защиты или же боялся сам себя и своего мужского желания обладания женщиной. Шура ни словом не обмолвилась, как неприятно ей было видеть его верхом на похотливой девице, в душе ворохнулось что-то злое, но Шура постаралась не выпустить это «что-то», свою ревность, наружу.

И вот неосторожное слово вновь заставило ревность шевелиться, однако, Шура по-прежнему не выпустила ее наружу: не было оснований. Виталий, похоже, любил жену по-настоящему, если помогал во всем, и в дружеских компаниях, помня, видимо, тот неприятный случай в доме отдыха, никогда не обращал внимания на других женщин. Или делал вид, что не обращал?..

И много-много лет спустя Александра поняла, что смерть матери и решение переехать в другой город — это очередная развилка ее жизненной дороги. Кто знает, останься Изгомовы в Тавде, и судьбы их сложилась бы иначе? А, может, рано или поздно выбранный путь все-таки привел бы их к повороту на дорогу, предназначенную Александре свыше, и все равно случилось бы все, что случилось с ними, только, возможно, более трагично, с большей болью. Но Александра не умела еще рассуждать о своей жизни — просто поступала так, как подсказывало сердце. Не умела еще анализировать свои поступки — просто старалась жить по совести и справедливости.

Мысль уехать из Тавды возникла не сама по себе — ничто не держало их в городе. Родных Александры здесь не осталось, мать Виталия окончательно откачнулась, обходила их дом стороной, впрочем, она после ссоры к ним ни разу не заходила, даже на руках никогда не держала своего последнего внука. К тому же отношения Александры с директором типографии Алиной Степановной становились все хуже и хуже. Она была готова уйти из типографии, но не истек еще срок отработки после окончания техникума. Алина Степановна и рада уволить Шуру, неугодную чем-то Потокову, первому секретарю горкома партии. Но в областном управлении, где она усердно хаяла мастера, доказывая неизбежность ее увольнения, Алине Степановне дали понять, что если уволит Дружникову, то у нее будут неприятности, и ей было непонятно, чем смогла угодить девчонка главному инженеру, если он стоит за нее горой.