Поселок был зажат лесом со всех сторон, плохо благоустроенный. Люди жили в бревенчатых бараках. Не было ни клуба, ни магазина, лишь раз в неделю приезжали кинопередвижка и автолавка из ближайшего крупного поселка. Женщинам негде было работать, и они развели огороды за бараками, некоторые даже обзавелись живностью. Единственным развлечением для женщин — разговоры на завалинке барака, а для мужиков — карты да домино, потому они вечерами до темноты резались в карты или стучали костяшками домино за самодельными столами, которые стояли у каждого барака. Жил еще в поселке козел Васька, которого мужики от безделья научили пить водку, гоняться за женщинами и заглядывать им под подол. Женщины с визгом убегали от Васьки, что ему очень нравилось. Особенно Васька любил пугать новеньких, вот и увязался однажды за Павлой, которая направилась в лес за грибами.

Ходила женщина между деревьями, выискивала грибы и вдруг ощутила, как сзади в ноги под коленки ткнулось что-то мокрое, и Павла с размаху полетела в траву. Оглянулась, а сзади матерый козлище с витыми рогами и длинной, почти до самой земли, бородой. Козел ехидно скалил зубы, от него несло водочным перегаром, а в желтых глазах светилась настоящая мужская похотливость. Именно так, наверное, смотрят на женщин насильники.

Павла нешуточно испугалась, вскочила на ноги и помчалась обратно в поселок, а козел, громко блея, преследовал ее до самого дома. Павла вбежала по крыльцу в барак, и козел процокал копытами по длинному коридору. Павла захлопнула за собой дверь, но рогатый охальник выскочил из барака, безошибочно нашел окно комнаты, где спряталась Павла, встал на завалинку и начал заглядывать в окно, царапая стекло рогами, словно хотел распахнуть окно и пролезть в комнату.

Когда Николай вернулся домой с работы, Павла рассказала ему о Ваське. Смирнов странно усмехнулся и за ужином в спичечный коробок положил горчицы, перца, соли, все это перемешал и сунул затем коробок в карман. А на следующий день весь поселок хохотал, одновременно сочувствуя козлу, из-за экзекуции, которую Смирнов учинил ему.

Подвела Ваську его первая страсть. Смирнов купил шкалик водки, окунул в водку хлеб и предложил Ваське. Козел, конечно, не отказался от угощения, слопал предложенное, и, как говорится, захорошел. Смирнов позвал его за собой, Васька с готовностью побежал, ожидая повторного угощения. А коварный человек привел Ваську к бараку, где живет новенькая, стукнул в известное уже козлу окно, и когда Павла выглянула, человек оседлал козла, задрал ему хвост, и козел тут же взвился на дыбы от жуткого жжения под хвостом. С душераздирающим криком Васька пронесся по поселку в лес. Неизвестно, как и где козел избавился от мази, приготовленной Смирновым, однако бегать за женщинами отучился, правда, мужики, жалеючи, все-таки угощали иногда Ваську водкой — не лишать же беднягу последней радости, тем более что сами козла и приучили к выпивке.

Вот в Сеинкуле и случились те самые события с Шуркой — забавное и трагическое…

Вышла Шурка вечером погулять. Во дворе барака, где она жила с мамой и папой, сидели дяденьки-соседи, стучали костяшками домино о крышку самодельного стола. Тетеньки, сидя на крылечке, лузгали семечки. Ребятишки играли в мяч. Но вот громкоголосая орава скрылась за сараем, и — топ-топ — ножки понесли туда и Шурку.

А там уж другая игра. Озорная, развеселая, для ловких, не растяп: мальчишки дразнили двухмесячного бычка Степку, который до того спокойно щипал себе травку за сараем. Дразнили-дразнили, да так надоели, что не выдержал бычишка, выставил вперед лобастую голову с едва видимыми бугорками, где должны быть рога, и, возмущенно взмыкнув, ринулся в атаку. Ребята — что горох из горсти — прыснули в разные стороны. А Шурка не успела. Так и осталась у стены сарая. Она даже не испугалась и потому не заплакала, впрочем, Шурка вообще редко плакала. Она прижалась всем телом к стене, уцепилась ручонками за шершавые занозистые доски. Степка уперся лбом в живот девочки и застыл в недоумении: что делать, если это маленькое двуногое существо не бежит? Весь боевой пыл Степки пропал: неинтересно, когда никто не убегает, и он лизнул шершавым горячим языком Шурку по лицу.

— Ммм, — мыкнул Степка, дескать, бежишь ты или нет? Если не дерешься, давай поиграем. И Шурка осторожно погладила Степку по голове.

— Дядь Коль, дядь Коль!! — орали за сараем ребята. — Шурку вашу бык забодал!

Отец вылетел из-за сарая бледный, с жердиной в руках, увидел, как Степка жмурится от ласки, расхохотался, шлепнул бычка по крупу, мол, иди-ка, приятель, прочь, а Шурку подхватил на руки.

Тут и мама прибежала, испуганная, еще бледнее отца. Шурка перелезла с рук на руки, уткнулась в мамино плечо и лишь тогда заплакала.

А другое событие случилось через месяц, ранним утром, едва солнце выползло из-за горизонта. Папа одел, умыл Шурку, накормил и объявил, что мамы не будет целый день: она уехала по делам в другой поселок, а они — папа и Шурка — пойдут на рыбалку, наварят потом ухи и нажарят рыбы. Мама приедет, а для нее уже будет готов обед.

Отец взял плетеную корзинку, уложил в нее хлеб и другую еду, кружки, запечатанную бутылку. Потом нахлобучил Шурке на голову панамку, усадил ее на плечи, и они пошли. Вернее, пошел папа, а Шурка поехала.

Шли они сначала вдоль поселковых домов, которые тянулись к лесу двумя рядами. Потом пошли по тропинке, которую Шурка хорошо знала: по ней они с мамой ходили за голубикой и боярышником, по-местному — бояркой. Два раза сходили хорошо, принесли много ягод, а в третий нечаянно наткнулись на гнездо злых лесных ос, еле от них убежали. Мама бросила ведро и сумку, подхватила Шурку на руки, стремглав, не разбирая дороги, бежала по лесу, пока осы не отстали, повезло им тогда — ни одна оса не укусила, и в лесу не заблудились.

Потом Шурка «проехала» развилку тропы, и там уже все было незнакомо, даже страшновато: ели огромные и темные, как на картинке в сказке про Ивана-царевича, солнца за вершинами совсем не видно. Но Шурка не боялась. А чего бояться, если ехала верхом на папе, таком добром и сильном? Папа не притворялся коняшкой, как дядя Саша, не подпрыгивал на месте, потому Шурке сидеть на плечах папы было удобно.

Озеро, куда они пришли, было темное, глубокое, заросшее осокой, камышами да кувшинками. Отец усадил Шурку в траву, развел костерок, вскипятил чай в закопченом котелке, который достал из кустов. Они поели, попили чаю. Отец, покрякивая, выпил все, что было в его бутылке. Потом отыскал в камышах лодку. В лодке была плетеная корзинка с узким горлом — верша. Сначала отец нарвал кувшинок и камышей: «Это для мамы», велел Шурке сидеть спокойно на берегу, в лес не уходить, и выехал на середину озера.

Привязал веревку к корзине, бросил ее в воду, а сам медленно закружил по озеру. Описав круг, вынул вершу, открыл донышко, тряхнул ее над лодкой, оттуда, заблестев на солнце, выпало несколько рыбешек.

— Во, Шурка, первый улов! Держи! — крикнул отец и начал швырять рыбу на берег. Но то ли далеко было, то ли глазомер подвел рыбака, а только рыбешки одна за другой плюхались в воду серебристыми блестками. И так второй раз, и третий, пока Смирнов не решил, что улов достаточный. Он подвел к берегу лодку, вылез, слегка пошатываясь — разморило на солнышке после выпитого — и увидел, что Шурка играет в траве с тремя рыбками.

— А где рыба, Шурка? — спросил озадаченно Смирнов.

— Там, в водичке, — махнула девочка ручонкой, показывая на озеро.

— Как в водичке? Я же бросал ее тебе!

— Уплыли рыбки, упали в водичку и уплыли, — пояснила Шурка, улыбаясь.

Взрыв негодования и брани ошеломил Шурку. Девочка непонимающе смотрела на такого недавно ласкового отца, не узнавая его в разозленном пьяном человеке.

Смирнов сплюнул досадливо на траву и направился по тропе в лес.

— Папа, а я? Возьми меня на ручки! — закричала Шурка ему вслед, но отец скрылся за елями, даже не оглянувшись. — Папа! — закричала девочка еще громче, но лишь эхо прозвенело отчаянно над озером. — … па-а-а!!!