А вот и он. Улла махнул приветливо мне рукой. Окруженный множеством воинов, он вскоре отделился от них и торопливо подошел к нам. Взяв руки геммы в свои, он пожал их и обернулся ко мне и улыбнулся:

— Здравствуй и ты, Олие.

— Здравствуй, Никитари, — ответила я и грустно улыбнулась, отчего-то вспомнив, как он оказался у меня на руках, и немного времени прошло с тех пор, а как все изменилось. — Как Милиен, Брукбузельда? — спросила я.

Никитари кто-то окликнул, но улла, быстро ответив, опять повернулся к нам:

— Хорошо, О… Принц скучает и вспоминает о тебе часто, а Бру все мечтает пошить тебе самое красивое платье, — улыбнулся он.

— Никитари, — проговорил тихо гемма Лой, — ты должен знать, что произошло с королем… Пойдем в дом.

Улла сразу сменился в лице. Его небольшие глаза потемнели и сузились словно в ожидании удара. Но он молча прошел вслед за геммой.

Здесь, оказавшись перед пирамидой, он некоторое время молчал. Тягостная тишина повисла надолго. Никитари всматривался в лицо дьюри сквозь зеленую толщу воды и словно пытался увидеть то, что могло произойти.

— Этого не должно было случиться… — вдруг он произнес мои слова, сказанные накануне, и я чуть не задохнулась от отчаяния. — Он столько сделал для победы, которой сейчас радуется вся страна…

— Война закончена?! — воскликнули мы с геммой в один голос.

Удивление и недоверие, и радость… все смешалось в этих словах. Неужели это случилось?! Но эта радость горько смешалась во мне с ощущением непоправимого…

— Да… — задумчиво ответил Никитари, кивнув головой, — временное перемирие, заключенное три дня назад у ивенгов в Галаовилле, закрепляющее границу вдоль реки Галы, было подписано окончательно с некоторыми уточнениями вчера. И король присутствовал и подписывал его… Э-эх! — с такой болью произнес он, и его рука сжала рукоять меча. — Говорил я ему: "Подожди, поедем вместе!" Но он спешил… Сколько еще этих тварей разбросано по нашим лесам!..

А я стояла позади них, прислонившись к стене, и не было сил слушать эти слова. Харзиен спешил, спешил сюда… И пришел, но пришел уже не он. Если бы не было войны…

Народу в эти дни понаехало множество в маленькую деревню уллов. Всех надо было разместить, накормить… Конечно, я могла бы остаться в стороне, но так мне было легче. Меньше думалось о том, что я не могла исправить… Гемма Лой так и сказал мне тогда в первую ночь, когда я, не в силах оторвать взгляд от дьюри, как пришитая, сидела и сидела у пирамиды. "Надо ждать… Он справится… Слишком много дьюри знает того, о чем мы с тобой даже не подозреваем… За ним стоят большие силы… Он и ведет себя не как обычный крэббер…", — сказал тогда старый улла и похлопал меня по плечу.

А с каждым его словом мне будто становилось легче. То ли его неравнодушие, участие смягчало мою боль, то ли старый хитрец колдовал потихоньку, но тяжесть непоправимой беды отступала от меня, ослабляя удавку на шее…

А иногда я и сама забывалась и с удивлением и с восхищением смотрела на всех этих воинов с пушистыми ушами, в искусно выполненных кольчугах и легких, блестящих доспехах, на ослепительных в своих атласных рубахах тианайцев, лихо гарцующих на тонконогих жеребцах… Первое время их было особенно много, долго вечерами звучали их песни, а потом тиану стали понемногу разъезжаться. Не сиделось им на одном месте…

— Зачем они все здесь собрались? — спросила я Никитари, глядя, как приветствуют очередного, только что подъехавшего гостя.

Прилетел он совершенно один на гнедом красавце ардагане, и мне теперь думалось, что его совершенно некуда селить… А Никитари ответил:

— Они хотят видеть короля, О… Никто не знает о том, что случилось. Здесь ведь собрались его друзья, те, кто шел с ним столько лет к этой победе… — тут он с улыбкой посмотрел на меня, — и которая кстати не случилась бы, если бы ты, Олие, не разрушила флейту Ошкура и не закрыла этот мир тогда…

Я вымученно улыбнулась. Тогда я сама оказалась в пирамиде, и до сих пор помню, как страшно смотреть на руки, по-хозяйски распоряжающиеся твоим телом. Что сейчас чувствует Харзиен? Чувствует ли он вообще что-нибудь? Может быть, он слышит сейчас нас?..

А солнце, вечернее, рассыпающееся сотнями лучей сквозь резную листву и хвою, играло на траве, на сбруе лошадей, на оружии воинов, на стеклах домов под соломенными крышами… Все улыбались, переговаривались… шум сливался в один многоголосый гул. Ощущение всеобщей радости отвлекало, уводило от мрачных мыслей.

И я, помолчав, вновь спросила Никитари:

— Кто это вновь прибывший? Какой конь у него… Знать, он не простая птица.

Улла усмехнулся:

— Да уж, Зееран не прост — это точно… На первый взгляд простой улла, а конь у него царский… Сам Вазиминг подарил ему коня за то, что спас он маленького принца Харзиена от чумы паучьей. Она ведь болезнь эта, темная, проклятьем вызванная, ползет от одного живого существа к другому и цепляется за того, кого ее темный хозяин изберет… А избирает он тех, кому путь предначертан яркий и косит тех косою смертною. — Никитари поежился, а я вдруг отчетливо увидела тоскливые глаза Лессо перед собой в тот день, когда видела ее в последний раз, — а Зееран, тогда он при детях царских был воспитателем, он жертву принес — руку себе отсек — древний обряд жертвования этот уже забываться стал, больно кровав он… Вот так то… Ну, пойду и я, поприветствую старика…

Улла быстро пошел навстречу Зеерану. Тот же, похлопывая по шее своего нервничающего в толпе людей коня, нетерпеливо осматривался. Требовательный взгляд старика будто искал в толпе кого-то… Его замечательная выправка, гордо вскинутая седая голова выдавали в нем отважного воина. Лишь черная повязка на левой руке плотно обтягивала культю. Но правая рука привычно лежала на рукояти меча.

Вот Никитари подошел к нему, они приветствуют друг друга, а глаза Зеерана все равно настойчиво ищут… ищут дьюри, становясь все тревожнее… И вот он скользнул взглядом по мне. Задержался на мгновение… изучая, сверля меня взглядом… И Зееран медленно наклонил голову в мою сторону. Я тоже коротко кивнула и улыбнулась.

А Никитари ему что-то говорит. Зееран пристально смотрит на него, спрашивает, мотает недоверчиво головой, и, наконец, прищурившись, замолкает. Но уже в следующее мгновение он быстро разворачивается и идет ко мне. Никитари еле поспевает за ним.

— Ты — Олие… — то ли спросил, то ли констатировал факт этот странный гость, оказавшись спустя считанные секунды возле меня.

Мне же остается лишь кивнуть головой.

— Да, здравствуйте, Зееран, не знаю, правильно ли произношу ваше имя… — сказала я, — вот, — я развела растерянно руки, — стою, думаю, где бы вас поселить, слишком много собралось народа, и хоть многие ставят шатры…

Суровый старик нетерпеливо оборвал меня.

— Здравствуй и ты, Олие, здесь я всегда найду себе кров, об этом не беспокойся, у геммы Лоя всегда останавливался я раньше, — голос Зеерана был сильным, низким, почти баритоном.

Я же понимала сейчас отчетливо, что он уже почуял неладное. И быстро взглянула на Никитари, — не люблю хитрить и изворачиваться, да и это столпотворение в то время, когда Харзиен лежит бревном в пирамиде, меня уже начинало доставать, хотелось крикнуть им всем, чтоб убирались по домам. Или разъезжались, или…

Зееран же вдруг посмотрел мимо меня, тень неуверенной радости мелькнула на нем, и он разулыбался… Глаза старого уллы потеплели и, раскинув широко руки, он громко сказал:

— Да здравствует наш король, Вазиминг Третий!..

Он говорил что-то еще, но я уже больше ничего не слышала. Голос Зеерана подхватили десятки голосов…

На пороге дома геммы Лоя стоял Харзиен.

Шквал голосов обрушился на него, люди окружили низенькое крыльцо старого дома, приветствуя короля, стараясь коснуться его, и я лишь видела бледное лицо дьюри, и его глаза, которые отыскав меня в толпе, улыбнулись…

Утро… Внизу, в доме все спят… Всхрапывают кони… но это там далеко… Здесь я и он… Первый луч солнца заглядывает в маленькое окно сеновала, бежит золотой дорожкой по его лицу, губам, глазам… Он просыпается… И его рука вскидывается и ищет мою… и, найдя, сжимает: