И гудки, гудки, гудки…

И тоска, тоска, тоска…

И в этой тоске – только я, канарейка Джим и мой друг говорящий кот Герасим.

Но тут проснулся комар. Протер глаза, облизал сухие губы и жалобно глянул. Как будто я не понимаю. Как будто вся жизнь не прошла в утренних пересохших губах. Я протянул ему тыльную сторону правой ладони. Лапки у него тряслись, ослабевшее жало не могло проткнуть кожу. Я пошел в комнату жены, нашел иголку и проткнул кожу. Поначалу комара вырвало. Что мы тоже понять можем. Потом он снова глотнул, преодолел рвотный позыв, глубоко вздохнул и засандалил уже по-человечески. Затем вытер пот со лба, широко улыбнулся и с песней «Пожизненный срок» из репертуара группы «Воровайки» вылетел на улицу. Этот комар точно выпивал, чтобы трахнуться, а не наоборот.

Человечно жаркой ночью в Москве.

– Этот комар – женщина, – произнес Герасим.

– Откуда ты знаешь? – спросил я без особого интереса. Потому что кого еб$т (нельзя подряд: ебет, ебет, ебет… Немножко тайны не помешает) половая принадлежность пьяного комара.

Герасим глотнул и крякнул от удовольствия:

– А вот и знаю. Вы ж сами говорили, что кусают только самки. А вот когда…

Герасим склонил буйну головушку на могутную грудь и затянул, прикрыв тяжелыми веками глаза зоркие, волоокие…

Откуда есть пошли на Руси пьющие комары

– Инда произошло это в те года мои далекие, в те года вешние, кады будущая нация русская в лесах хоронилась, по оврагам укрывалася, да в ямах лесных пряталась. От ворога жестокого, ворога беспощадного. Из степей пришедшего на конях мелких, лохматых да приземистых. С раскосыми и жадными очами. Что у людей, что у лошадей. На земли русские жадные; на рухлядь беличью, соболью да горностаевую раскосые, на меда пчелиные, на пивко жигулевское охочие. А особливо на девок русских падкие. Потому как свои девки ворогам подостопиздели, и жарили вороги их без радости, без сладкого томления в яйцах, без помутнения зачаточного разума. Да и были они мелки, малогруды, но крупножопы без соразмерности. И пахло от них конским потом. Так пахло, что некоторые вороги путались и вместо девок жарили коней. Что, согласитесь, Михаил Федорович, даже для дикого ворога не очень вместно.

«А русская девотчка биль хорош, грудь имель забористый, ноги бъелий и длинный, попка аккуратний, живот мягкий, как ковыль-трава, губы сладкий, как чапчак, козинак, баранак, как рахат и лукум».

И брал ворог девок русских, как для внутреннего употребления, так и для внешней торговли. В страны дальние, заморские. Для борделей римских, карфагенских, вавилонских.

В те поры люди русские жили с комарами мирно. Комар в крови человеческой нужды не имел. Питался травами, листиками, цветочками лесными, как и сейчас. В отсутствие человека. Вот вы, Михаил Федорович, по молодости лет в геологах обретались.

– Обретался, – согласился я.

– И никогда не задумывались, чем до вашего появления в тайге густой, дремучей питались комары. Ежели людей там отродясь не бывало, а дикого зверя в тайге густой, дремучей на каждого комара не напасешься.

– Действительно, – удивился я своей нелюбознательности. Да и не только своей, а всего геологического сообщества.

– Вот то-то и оно. Вот оно и то-то. То-то вот и оно. Жил комар с русским человеком в мире. Друг друга не трогали. Кусать-давить не пыталися. Конечно, особой дружбы меж ними быть не могло, но при встрече здоровкались. По-простому, кивком, а по более близкому знакомству – и земным поклоном. Вот так-то обстояли дела промеж русского человека и русского же комара. Каждому хватало своего. Не то что нонешние времена. Когда не только русский комар русского человека, а русский человек русского же человека куснуть норовит. А потом и раздавить. Перекрестя живот крестом православным, как оно на Святой Руси принято. Вот и вся святость. Ну да, батюшка Михаил Федорович, не об том слово держу, а об том, как озверение на комаров пришло.

В сельце Купавне крестьянствовал себе Панфил, сын Доброславов, с женкой Любавой. Ладно жили, детей малых растили. И с комарами жили мирно, по-добрососедски. А чё воевать-то? Когда земля велика и обильна и всякой твари пропитание дает. А с главным ихним, комаром Пахомом, чаи по вечерам распивали, о видах на урожай толковали, о детях, само собой. Все как испокон веку меж комаром и русским человеком было заведено.

И одним погожим летним вечером, когда Панфил с Пахомом находились в погребе на предмет пивка попить, налетела на сельцо Купавна орда и кого из жителей порубила, а кого в полон увела. В том числе и Любаву, женку Панфилову, и детей его малых. Имени коих в летописях не сохранилось.

И пригорюнился тогда Панфил, смирну голову повесил. Как семью свою вызволять, как ворогу отомстить, размышляет. А Пахом вокруг его летает, те или иные утешения предлагает. Но Панфил не слышит. Закаменел весь. И тогда Пахом в отчаянии в лоб Панфила и ужалил. Да кровушки, помимо воли своей, глотнул. И озарение на него нашло. Да об чем, Михаил Федорович, мне вам рассказывать. Сами, чай, знаете, как после первой озарение находит. Бодрость в уме несравненная. Жажда открытий чудных. А у Панфила лоб зачесался. И об том вы, Михаил Федорович, понятие имеете. Приобрели, по России шляючись. А в наше время для укуса комариного далеко ехать нет нужды. Населил комар кварталы московские в связи с общей тенденцией переселения сельского населения в город. И жрет население московское почем зря. Так что и нет у многих москвичей нужды в летнее время выезжать на природу. Потому как природа – вот она, у вас в подвале обретается.

А лоб у Панфила, меж тем, чешется, и чесотка на глаз перекинуться грозит. А глаз уже не почешешь. Опасность выковыривания имеет место быть.

Так вот, озаренный Пахом и предложил чешущемуся Панфилу боевой план. Пахом собирает стаю своих единоплеменников, отрывает их от трав, листиков, цветочков и предлагает им кровушкой человеческой насладиться. Да заодно землю праотцев от ворога освободить. Стая поначалу воспротивилась этим вампирьим замашкам. Особливо Агриппина, женка Пахомова. И так, мол, каждый день пивком насандаливается, а с кровопивцем сладу вообще не будет. И тогда Пахом дал клятвенный обет, что больше кровушку пить не будет. Да и пивко… тоже… как-нибудь… по праздникам…

И все мужики комариные дали бабам своим комариным клятвенный обет кровушкой не насандаливаться. А пивко… тоже… как-нибудь… по праздникам.

И вся стая комариная бросилась в догон за ворогом. И пожалила узкоглазых во лбы их узкие, так что и лбов не стало видно, а глаза и вовсе закрылись. И порубили поганые сослепу себя вусмерть. И освободили комары Любаву и детей малых, имени коих история не сохранила. А бабы комариные, крови насосавшиеся, в восторг пришли от эйфории, и что после этого было, в истории не сохранилось.

С тех пор века прокатились по земле-матушке, но самки комариные, как человека почуют, так присосаться к нему норовят. А мужики, наоборот, клятвенный обет сохраняют. Потому что, Михаил Федорович, да вы и сами это знаете: мужик завязать с этим делом может. А баба – увы и ах. Бабий алкоголизм – это полный пиздец.

Так что, ваш комар – баба.

И Герасим замолчал. Печально замолчал. Видно было, что в его прошлой жизни случилась какая-то личная трагедия. От которой он по сю пору оправиться не может. Видно, бабий алкоголизм и к кошкам отношение имеет.

Улетел мой дружочек комар. Улетел на поиски приключений. Для продолжения рода. Или просто так, погулять. Чего-чего, а комариных телок (или самцов?) в округе предостаточно. Которые, насосавшись какой-нибудь попутной крови, жаждут любви со слегка подвыпившим комаром (комарихой? совсем запутался). Они обычно собираются около ночного ларька, где человеки каждую ночь по велению души и сердца бьют друг другу морды, поставляя телкам живую кровь. Так что клиента они ждут под кайфом. Я как-то в ночи поговорил с ними. Занимательные чувихи, должен вам сказать. Из разных мест России прилетели завоевывать пруды, фонтаны, реки первопрестольной, не имея за душой ничего, кроме жажды любви и успеха. И в мечтах у каждой – молодой прекрасный комар на белом человеке. Мало кому повезло. Одначе у нашего ларька порхает легенда, как какая-то юная комариная девчушка из самых что ни на есть глухих мценских болот в первый же день, не успев оглядеться, оказалась в объятиях слегка потасканного комара смешанных кровей, приближенного к телу хозяина школы бальных танцев в Курсовом переулке Соломона Марковича Кляра. Я вам уже говорил о месте Соломона Марковича Кляра в истеблишменте Остоженки. Так что для нашей еще нецелованной и несосавшей героини комар, хоть и не чистокровный, оказался хорошей партией. Он ввел юную телку в круг, приучил к крови условных девственниц, а она через положенное природой время отложила яйца, которые вместе с детьми Соломона Марковича отправились в Англию. Одни – в Оксфорд, другие – на живописные берега Темзы, главной водной артерии Туманного Альбиона. Других комаров посмотреть, себя показать. Да и образование приличное получить. Не Итон, конечно. Ну да нам не в палате лордов летать. Потому что в России из образования остались одни реформы. Я не так давно их видел, комариных отпрысков мценской парвеню, – на живописных берегах главной водной артерии Туманного Альбиона, а реформы – в гробу, в белых тапочках. Как я оказался на берегах главной водной артерии Туманного Альбиона, решительно не помню. То ли с джина, то ли с виски в ресторане «Теремок» славного города Ельца, откуда, как оказалось, всего литр двести до Темзы. Ну, комары там в порядке. По местным экологическим закидонам бить их нельзя. Даже антикварным черным дроздам запрещено их клевать. Чтобы не нарушить баланс. Нет, своих, английских комаров херачь невозбранно, а вот иммигрантов… Политкорректность, толерантность, мультикультурализм. Короче говоря, черных дроздов в Англии почти не осталось. Поумирали без привычной пищи. А русские комары обнаглели до невозможности. Хуже их только комары с Западного берега Иордана.