Когда он вошел в роль, придерживаться ее было просто. Вскоре он был представлен кузенам, Ителу и Лльювеллу, которые были примерно его возраста, и потрясающе красивой Сидане.

«Я не думаю, что в Транше ты видел много женщин, которые могли бы сравниться с этой,» — гордо сказал принц Ител, наливая своей сестре еще одну кружку эля. — “Когда мы закончим наше дело, Меара станет центром цивилизации, вот увидишь.»

Он был достаточно пьян, чтобы по ошибке принять нервный смешок Дугала за восхищение. Сидана тоже присоединилась к веселью.

Только Лльювелл держался в сторонке, украдкой поглядывая на Дугала, когда ему казалось, что Дугал этого не видит, и о чем-то размышлял над своим кубком. Дугал всеми силами старался завоевать их доверие, заговаривал с молчаливым Лльювеллом, с притворным восхищением слушал рассказы принцев об их военных успехах, и в конце концов присоединился к добродушным подтруниваниям братьев над Сиданой. К концу обеда он стал для них почти своим.

Одним из детей, но не одним из мужчин. Когда подали более крепкое вино, и женщины удалились, пьяный Сикард подтащил свой стул поближе к Дугалу и начал расспрашивать его о старом Колее, намекая, что рано или поздно Колей умрет, и тогда Меара будет лучшим выбором для Дугала.

Дугал подозревал, что его дядя была гораздо трезвее чем казался. Поэтому он хорошо скрыл свои истинные чувства и даже изобразил радостный интерес к предложению Сикарда стать герцогом после того как Меара окончательно отделится. Из этого он заключил, что он его реакция была правильной. Он пил с Сикардом и его сыновьями еще час, умудряясь при этом потреблять гораздо меньше чем они думали. Когда пирушка закончилась, Ител, подвыпивший Лльювелл и осторожный и трезвый солдат проводили его обратно в его камеру, принцы по дороге шумно поздравляли его как будущего герцога Транши, до тех пор пока не втолкнули его в дверь камеры.

Истелин остался холоден к нему. Дугал нашел его стоящим на коленях и молящимся, епископ презрительно оглядел его с головы до ног и пренебрежительно отвернулся, больше не замечая Дугала. Дугал не добился от него даже слова.

Он ерзал под шкурами на своем ложе, чувствуя себя отвратительно, по щекам его беззвучно текли слезы, пока он не провалился в тяжелый сон. Сны его почти немедленно обернулись кошмарами.

Судный День. Обнаженный и испуганный он стоит, сжавшись, у подножия огромного золотого Трона Небес. Гневающийся Истелин простирает одну руку к Свету в немой мольбе, другой обвиняюще указывает на Дугала. Стайка рыдающих ангелов проносит мимо бездыханное тело Келсона, истекающее кровью из дюжины ран.

Ужаснувшись, Дугал пытается объясниться. Келсон не может быть мертв, и Дугал, конечно, не может быть виноват в его смерти. Но тут король внезапно поднимет голову и протягивает окровавленную руку, чтобы так же указать на Дугала, и Дугал с ужасом наблюдает как плоть тает до голой кости, а глаза превращаются в пустые глазницы на похожем на маску черепе.

Кошмар сломал сон Дугала. Задыхаясь, он проснулся в холодном поту, ужаснувшись, что сон был явью и он уже убил своего брата, своего короля.

Но комната была темна, Истелин уже не стоял на коленях, молясь, а спал, завернувшись в шкуры и повернувшись к Дугалу спиной, и потому казался просто темным пятном в тусклом свете угасающего огня. Это все-таки был только сон.

Голова Дугала трещала от вина, и даже несмотря на то, что кошмар оставил его, он больше не смог заснуть. Давя в себе дурные предчувствия и похмелье, он размышлял весь остаток ночи, прижав руки к губам в прерывистой молитве. Время, казалось, ползло, пока серый рассвет не прочертил, наконец, небо, и тогда он встал чтобы умыться и одеться.

Объект молитв Дугала тоже не спал в эту ночь, находясь в дне езды от Ратаркина. Давая своей лошади отдохнуть после перехода через перевал, Келсон сидел, закутавшись в свой подбитый мехом плащ и грыз черствый кусок темного дорожного хлеба, поглядывая по сторонам, когда Морган остановил своего коня рядом с ним. Они были в пути с полуночи, и не собирались останавливаться, пока не доберутся до Ратаркина. За ночь дождь сменился легким снегом, который потихоньку усиливался. Позади них, разбившись на пары, сотня сопровождавших их рыцарей подтягивала подпруги и сбрую и пользовалась привалом, чтобы перекусить, поспать или облегчиться. Коналл, покачиваясь в седле, дремал на своем коне, стоявшем слева от Келсона.

«Он должен быть жив,» — прошептал Келсон, настолько тихо, что даже Морган еле расслышал его. — “Он должен быть. Если бы он был мертв, я бы знал, так ведь?»

«Честно говоря, я не знаю, мой принц.»

«Но мы теперь ближе!» — возразил Келсон. — “Если он все еще жив, разве я не должен был почувствовать что-то ? Мы были так близки той ночью в Транше.»

«Пока он, благодаря Вам, не закрыл свои экраны,» — тихо напомнил ему Морган. — “Кроме того, тогда вы находились в физическом контакте, а Вы знаете как сложно установить связь без такого контакта. Умышленно закрытые экраны…»

«Это было не умышленно. И не от меня.»

«Очень хорошо — не от Вас. Но если он заэкранирован…?»

«Вы хотите сказать, что он не заэкранирован?»

Морган терпеливо вздохнул. — “Вы сегодня чем-то раздражены, не так ли? Келсон, я не видел этого парня с тех пор, когда ему было… сколько?., девять или десять?.. Откуда я могу знать?»

Покачав головой, Келсон подавленно пожал плечами. — “Это было очень давно, откуда любой из нас может знать? Но сейчас у него есть экраны.»

«Очень хорошо. И, несомненно, в этом кроется причина того, что Вы не можете связаться с ним.» — Морган повернулся, чтобы хлопнуть короля по плечу. — “Так или иначе, мы скоро многое узнаем. Мы будем в Ратаркине засветло.»

«Засветло, да. Но вовремя ли?» — спросил Келсон.

Бледное полуденное солнце превратило разноцветные стекла собора Святого Уриэля в темно поблескивающие драгоценные камни, но великолепие собора мало успокаивала Дугала, кротко стоящего на коленях на хорах рядом с меарским королевским семейством. Посвящение Джудаеля епископом Ратаркина должно было вот-вот начаться, и Дугал не мог сделать ничего, чтобы остановить это.

Как и Генри Истелин. Пробудившись, он не сказал ни слова ни Дугалу, ни священнику, который пришел, чтобы в последний раз спросить поможет ли он посвящению Джудаеля. Он остался нем и после этого, когда два дьякона одевали его, он не сопротивлялся кубку, который холодно глядящий Горони приказал ему выпить, когда дьяконы закончили свое дело. Когда два дьякона вывели Истелина из камеры, сопровождаемые Горони, Дугал увидел затуманенные наркотиком глаза Истелина и подумал, что он знает, какое зелье ему дали. Теперь он не мог ждать от Истелина помощи в течение многих часов, если он вообще мог на нее рассчитывать.

Значит, Дугал был один. Он не мог рассчитывать ни на кого, кроме себя. Стоящие вокруг него на коленях утверждали, что считают его членом своей семьи и обещали многое за его поддержку, но он знал, что они все же не доверяли ему; у них не было причины верить ему, кроме его веры в его соглашательство с ними. Даже то, что его поместили между Сикардом и Лльювеллом, говорило о том, что его намеренно разместили так, чтобы его действия можно было легко пресечь, если он, несмотря на данное обещание, попытается помешать происходящему. В одежде принца, которую ему принесли этим утром — судя по длине, эта одежда принадлежала Ителу — он действительно выглядел одним из них. Даже его косичка приграничника не выделяла его, поскольку такие же косички были у Сикарда и нескольких придворных, в отличие от обоих принцев.

Далеко, в задней части собора, хор начал петь псалмы. Неф собора был полон. Большие государственные литургии всегда нравились простому люду, поскольку давали возможность по меньшей мере увидеть богатых и знатных, и желания жителей Ратаркина были уже подогреты возведением Истелина меньше двух недель назад. Дугал задавался вопросом, собирались ли они в таком же количестве, чтобы посмотреть на их законного владыку, сколько их собралось, чтобы увидеть члена семьи узурпаторов. Но, может быть, они не знали, что происходит.