В течение следующих недель я смог как следует изучить состояние ОВД. Теперь я понимал, что простое удержание мыслей, тишина в уме не есть ОВД. Потому что ОВД – это нечто гораздо более глубокое. У меня возникло такое сравнение: в каждом из нас действует фабрика по производству мыслей. Когда мы пытаемся не говорить с собой, молчать, фабрика не выдает своей продукции – мыслей, но её шестеренки продолжают вращаться. ОВД же – это остановка самой фабрики. Состояние абсолютной тишины. При желании в этом состоянии можно было думать, но не думать оказывалось приятнее.

Изучая состояние ОВД, я вновь отметил его связь с дыханием. У меня возникло очень чёткое ощущение, что именно дыхание вытягивает мысли на поверхность. Казалось, что мысли прилипают к дыханию и уже с ним попадают в сознание. Этот момент я отследил очень четко: шумность дыхания была связана именно с тем, что оно каким-то непостижимым образом проходило через слой мыслей. Мысли цеплялись к нему, от этого дыхание становилось неровным, дрожащим. В момент приближения ОВД мысли уже не могли прицепиться к дыханию, но всё ещё пытались это сделать. Затем наступал момент остановки ВД, дыхание становилось «масляным» – мысли уже на него никак не воздействовали.

Очень важным моментом при обучении ОВД оказалась непрерывность практики. Созерцать надо было каждый день, при этом время до наступления ОВД постоянно сокращалось. Так, если поначалу для остановки ВД мне требовалось до двух часов непрерывного созерцания, то вскоре уже хватало пятнадцати минут. Но если я пропускал хотя бы день, то в следующий раз для достижения ОВД мне уже требовалось от получаса и больше. Всё это напоминало мне миф о Сизифе: стоило тому перестать катить камень, и тот оказывался у подножия горы. На собственном опыте я вывел следующее правило: прекращать регулярное ежедневное созерцание можно лишь тогда, когда ты получал возможность вызывать ОВД в любое время простым усилием воли. Это выводило ОВД на новый уровень, делало его не каким-то трудно достижимым состоянием, а частью повседневной жизни.

Разумеется, я был вполне доволен своими успехами. Единственным разочарованием стало то, что умение останавливать внутренний диалог не сделало меня автоматически магом. В записях Сергея я отыскал и сообщение на эту тему – Сергей писал Ирине о том, что мало остановить ВД, нужно ещё и разрушить нашу настройку на этот мир. Тем не менее, я вполне обоснованно мог поздравить себя с первой победой.

За стенами маленького бревенчатого домика бушевала метель. Временами порывы ветра достигали такой силы, что дом ощутимо вздрагивал. Свет в посёлке погас ещё прошлой ночью – где-то оборвало провода, комнату освещал слабый свет керосиновой лампы.

За столом в молчании ужинали два человека. Один из них был ещё молод. Второй стар. Старик неторопливо хлебал суп, шумно втягивая его губами, сидевшего напротив него молодого человека эти звуки явно раздражали. Тем не менее, он старался ничем этого не выдавать. Наконец старик доел суп, отставил тарелку в сторону. С печальной улыбкой взглянул на молодого человека.

– Ты ничуть не меняешься, Кузнечик. И это меня беспокоит. Мои уроки не идут тебе на пользу.

– Но я ведь многому научился у вас? – не согласился молодой человек.

– Ты очень талантлив, у тебя могло бы быть прекрасное будущее. К сожалению, твои недостатки перевешивают твои достоинства. В тебе нет равновесия, ты даже не пытаешься держать в узде свою силу. А это неправильно. Опасно кататься на спине дракона, Кузнечик. В тот момент, когда ты сочтёшь, что подчинил его, он тебя сбросит.

– Я полностью контролирую себя, – не согласился собеседник. – И всегда осознаю, что происходит вокруг.

– Это иллюзия, – покачал головой старик. – И иллюзия опасная. Даже то, что ты пытаешься спорить, уже является недостатком. Из нас двоих я – тот, кто учит. Ты – тот, кто слушает. За этот год я передал тебе всё самое важное из того, что знал. Но ты ничуть не изменился, и это меня печалит.

– Я стал сильнее, – вновь не согласился Кузнечик.

– Об этом я и говорю… – вздохнул старик. – Ты так и не понял сути моего учения. Ты слушал – и не слышал. Впитывал то, что тебе нравилось, пропуская остальное мимо ушей. Для тебя главное – это сила. Умение побеждать, всегда быть первым. Но это ошибка, Кузнечик. Заблуждение. На каждого силача всегда найдется кто-то сильнее. И очень жаль, что ты этого не понимаешь. Да, ты талантлив – признаю это. Но ты, помимо этого, своенравен и необуздан. Я пытался переделать тебя, пытался направить твою силу в благодатное русло. Не ради тебя – ради тех людей, кому твой норов может принести неисчислимые беды. Теперь я вижу, что у меня ничего не получилось. Ты всё тот же, Кузнечик. И уже никогда не изменишься. Разве что в худшую сторону.

– Я тысячу раз просил не называть меня Кузнечиком. У меня есть имя… – Парень немного помолчал. – Теперь я вижу, что вы никогда не любили меня. – По его скулам скользнули желваки.

– Не любил, – согласился старик. – Любовь – это созвучие. Как я могу любить того, кто видит во всём лишь изнанку? Вспомни, как ты заставил драться соседских петухов – они бились до тех пор, пока один не убил другого. А ты сидел, смотрел на них и улыбался. Это было глупое, никому не нужное, убийство.

– Это был всего лишь петух, – проворчал Кузнечик.

– Какая разница, кто это? Ты убиваешь без надобности, а это и есть зло. Вспомни, сколько раз я говорил тебе о Свете и Тьме. Пытался убедить тебя, что Свет и Тьма не есть синонимы Добра и Зла. Свет и Тьма – это две разные области, два разных потока. Один созидающий, дающий жизнь. Другой разрушающий, несущий смерть. Каждый человек является проводником обоих потоков. Но выражать эти потоки можно по-разному. Разрушение может быть благотворным, если за ним кроется будущий рост. Так садовник отрезает лишние ветви, зная, что это пойдет на пользу саду. Точно так же и созидание может быть разрушительным – достаточно вспомнить те же плантации опийного мака. Я видел такие поля, они очень красивы. Люди трудятся, выращивают мак. Вроде бы занимаются созиданием. Но их труд принесёт другим людям смерть. Я пытался научить тебя искусству гармонии. Искусству помогать этому миру, быть истинным созидателем – даже тогда, когда ты разрушаешь. Ты преуспел в искусстве разрушения. Но в твоём разрушении нет созидания. И я боюсь думать о том, что ты принесешь миру. Ты – мой самый способный ученик. И при этом самый худший из всех…

Взглянув на пустую кружку, старик поднялся со стула, подошёл к печи. Взяв с припечка чайник, налил кипятка в кружку, добавил заварки и сахара. Снова сел и начал медленно помешивать чай ложкой, не глядя на ученика.

– Мир совсем не такой, как вы думаете, – холодно произнес Кузнечик. – Добро, созвучие – всё это пустой лепет. Прав тот, кто сильнее. Сильный ест слабого, и никто никогда этого не изменит. Любовь, дружба – их не существует. Почему вы учили меня – из-за любви, из-за участия ко мне? Нет, вы сами признались, что хотели переделать меня, причем исключительно из каких-то собственных побуждений. А почему я учился именно у вас – из любви, из-за каких-то высших идеалов? Чушь! Просто вы знали то, чего мне не мог дать никто другой. Поэтому я уже почти год сижу в этой богом забытой дыре, вытягивая из вас ваши тайны. Мои цели – вот главное, что меня интересует. Тот, кто помогает мне на этом пути – друг. Кто мешает – враг.

– И кем становится друг, когда он больше не нужен? – поинтересовался старик, отхлебнув чаю.

– Никем, – ответил Кузнечик. – Он становится мне безразличен. Могу заверить, – тут он почему-то усмехнулся, – что вам мое безразличие не грозит.

– Спасибо и на этом, – кивнул старик.

Кузнечик налил себе в кружку чаю, добавил сахара. Помешивая чай ложкой, он задумчиво смотрел на старика.

– Вы собирались завтра на охоту? – поинтересовался он.

– Да, – вновь кивнул старик. – К утру метель утихнет. Хочешь сходить со мной?