Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В октябре 1889 года в круг Марии Павловны вошла Лидия Стахиевна Мизинова, начинающая преподавательница русского языка, коллега Марии Павловны по гимназии Ржевской. Молоденькая девятнадцатилетняя девушка сразу поразила братьев Чеховых своей редкой красотой. "Лидия Мизинова, — так называемая Лика, — писала Т. Л. Щепкина-Куперник, — была девушкой необычайной красоты, настоящая "Царевна Лебедь" из русской сказки; ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под очень темными бровями, вся необыкновенная мягкость и непередаваемая прелесть в соединении с полным отсутствием ломания и даже слегка суровой простотой делали ее обаятельной. Она как будто не только не понимала, как она красива, но стыдилась и обижалась, если об этом заводили речь; но как ни старалась, не могла помешать тому, что на нее оборачивались на улицах и засматривались в театрах". Вдобавок к тому оказалось, что она весьма общительный человек. Веселая и остроумная, она умела оживленно поддерживать острый непринужденный разговор, шутить и отшучиваться. Скоро "прекрасная Лика" стала всеобщей любимицей и завсегдатаем в доме Чеховых. Судя по шуточной надписи на книге, которую ей дарит Чехов, у них быстро складываются самые добрые отношения. Весной 1890 года она немало поработала в Румянцевской библиотеке, делая для Чехова выписки из редких книг. Потом была на Ярославском вокзале в числе провожавших Чехова в далекое путешествие.

Письма Чехова из Богимова весны 1891 года, казалось бы, продолжали те непринужденные отношения, которые установились у него со "златокудрой девой" с первых дней ее появления в доме. Однако все было куда сложнее. В обстановке веселых бесед и дружеских пикировок между ними складывались очень нелегкие отношения.

Много позже, в 1898 году, Лика направит Чехову из Парижа свою фотографию и на обороте ее напишет апухтинскую строфу:

   Будут ли дни мои ясны, унылы,
   Скоро ли сгину я, жизнь погубя, —
   Знаю одно, что до самой могилы
   Помыслы, чувства, и песни, и силы — —
   Все для тебя!

Далее следовала приписка: "Я могла написать это восемь лет тому назад, а пишу сейчас и напишу через десять лет".

Тогда за плечами были уже годы этих сложных отношений, полных недомолвок, несбывшихся ожиданий, скрытой и явной полемики.

Леонид Гроссман, автор обстоятельного исследования "Роман Нины Заречной", в поисках ключа к этим отношениям безоговорочно принял версию Лики, сводившуюся к тому, что Чехов не нашел в себе силы чувства и душевной широты, чтобы ответить на ее искреннюю и глубокую любовь. "Златокудрая" девушка с оригинальным характером, — писал Л. Гроссман, — несомненно, нравилась ему. Но он не решался переступить границ, опасаясь неразрывных связей. Только гораздо позже брак показался ему жизненной ценностью, но это произошло уже перед лицом приближающейся смерти". Дело, следовательно, не в характере отношений Чехова и Лики, а в его отрицательном отношении к брачным узам как таковым. Отсюда и вывод исследователя. "Итак, — писал он, — романа не было, была только несчастная любовь Лики. Это совершенно непререкаемо вытекает из ее поздних писем к Чехову, полных упреков, возмущения и самой горестной иронии. Она негодует по-лермонтовски —

За жар души, растраченный в пустыне…"

Та же версия — версия Лики — сочувственно излагается Гроссманом и в другом варианте. "Из писем Мизиновой явствует, — писал исследователь, — что в ее отношениях с Чеховым создалась известная "тургеневская" ситуация: смелая девушка открыто заявляет любимому человеку о своем чувстве к нему, но он отказывается от счастья ради сохранения своей независимости ("Ася", "Рудин")".

Впрочем, это уже нечто большее, чем следование версии Лики. В самом деле, ведь даже в признании Мизиновой 1898 года речь идет о том, что она могла бынаписать эти слова и восемь лет назад. Могла бы, но почему-то не написала. Так, во всяком случае, оглядываясь на прошлое, оценивает она сама свои предшествующие объяснения с Чеховым.

Непроста, следовательно, даже версия Лики. А ведь была еще и точка зрения Чехова. По многим причинам трудно уловимая, но все же совершенно отличная от версии Лики. И самое главное — были их реальные отношения, имевшие свою логику развития. И, как показали события, — логику неумолимую, которую, как только она определилась, уже не властны были изменить ни Чехов, ни Лика.

К январю 1891 года относится начало их переписки. Свое первое письмо Антону Павловичу Лика послала 9 января, на третий день после его отъезда в Петербург. Чехов отвечает ей 11 января. Письмо Лики нервное и сбивчивое, что же касается ее настроения, то оно, видимо, было и того сбивчивей. Так она сообщает, что утром написала ему письмо, которое было "сплошной плач", но уничтожила его, и вот теперь пишет уже в другом тоне, пишет и не может сама понять, как утром могла "написать такое мрачное письмо". Теперь ей уже "кажется, что все это вздор…".

Ответное письмо Чехова начинается шуткой. "Думский писец!" — обращается он к Лике, которая служила в это время в городской думе. Шутливый тон сохраняется на протяжении всего письма, но как он многокрасочен, этот фейерверк шуток! Вот о деле — благодарность за присланную для сахалинских школ программу. Чехов сообщает, что завтра же отправит эту программу… "в каторгу", и тут же поясняется: "т. е. на Сахалин. Большое Вам спасибо и поклон в ножки". Здесь шутка только легко обрамляет искреннюю благодарность и, пожалуй, что-то похожее на неясность.

Далее речь идет о той части письма Лики, где она по-своему характеризовала петербургскую поездку Чехова, проявляя при этом полное непонимание душевного состояния своего собеседника. Как сказать ей об этом? Чехов пишет: "Насчет того, что я успел уже пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург". Вот и новая разновидность шутки. Шутка на этот раз должна ослабить чувство досады, облечь скрытый упрек в предельно деликатную форму.

О своем душевном состоянии говорила Лика не только сбивчиво, но и несколько надуманно, что ли. Уж не таганрогских ли "барышень" напомнила Чехову эта часть ее послания? Так или иначе, но только тут он шутит уже по-другому. "Вам хочется на Алеутские острова? — спрашивает он Лику. И сразу резюмирует: — Там Вы будете щисливы". "Щисливы"! — одно слово из лексикона манерных провинциальных барышень — и все поставлено на свое место. И опять с помощью шутки и, следовательно, как бы и в шутку. А дальше уже начинается шутка как таковая — Антон Павлович обещает достать бесплатные билеты Лике и ее "Барцалу или Буцефалу". Впрочем, и это довольно сложная шутка. Чехов нарочито путает фамилию поклонника и жениха Лики — Евгения Балласа с фамилией московского театрального деятеля и именем мифологического коня. "Думский писец" мечтал о театральной карьере. Еще в 1890 году Лика пыталась поступить на сцену, однако с треском провалилась. Потом стала посещать занятия в Московской театральной школе у А. Ф. Федотова, к чему Чехов относился весьма скептически, и, как позже выяснилось, с полным основанием. Артистического таланта, даже скромных способностей, у Лики не оказалось.

После этой наиболее трудной части письма тон резко менялся. Мягко, участливо, даже нежно, Чехов спрашивал: "Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!" Не правда ли это немного в тоне разговора доброго взрослого дяди с девочкой-подростком? Что же, Лика родилась 8 мая 1870 года — значит, была моложе Антона Павловича на 10 лет. А в дом к Чеховым пришла девятнадцатилетней девушкой и удивила братьев своей моложавостью, так что, вспоминает Михаил Павлович, "было как-то странно, что и она тоже была учительницей гимназии, хотя и только что поступившей на должность".

74
{"b":"162423","o":1}