Субботними вечерами она регулярно ходила в одиночестве вдоль реки, через темный лесок, где почти каждый месяц некий неизвестный мужчина, иностранец по виду, насиловал какую-нибудь женщину; так об этом всякий раз писали в городской газете. Именно об этом думала Алекс, гуляя здесь, хотя и не знала точно, что подразумевается под изнасилованием или под словами «половые отношения». Ее одноклассницы танцевали на молодежной дискотеке с одноклассниками, а Алекс тем временем шла, ориентируясь на маленькую белую церковь в Кирхберге, которая виднелась слева на холме и, подсвеченная снизу прожекторами, не давала ей сбиться с пути. В доме священника по соседству Герман Бургер написал свои «Кирхбергские идиллии», а на церковном кладбище, самом красивом во всей округе, был похоронен ученик из параллельного класса; он поджег себя и сгорел. Алекс почти не помнила его лица, она никогда не разговаривала с ним, но все равно любила его. Теперь, когда он был мертв, она писала ему письма и ночью клала их у его могилы. Она могла бы любить его. И Тулуз-Лотрека она тоже бы с таким любвеобилием любила, ради него она согласилась бы родиться на сто лет раньше в бедной семье, в Париже, и стала бы проституткой; кстати, и у Тулуз-Лотрека тоже был дефект: он хромал, он дважды ломал ногу и в результате стал инвалидом. Возвращаясь домой по лесной дорожке, шагая вдоль молчаливой реки Ааре, она думала и о Финацци, который, ни о чем не подозревая, сидел рядом с ней в классе, с ясным лицом и каштановыми кудрями, его не любили, от него шел запах застарелого пота, он носил залатанные рубашки своего отца-рабочего; и при мысли о Финацци ей в голову всегда приходила мысль об аварии на дороге. Финацци был единственным, кто знал ответ на вопрос учителя: «Что определяет надежность цепи?» (надежность ее самого слабого звена); позже он стал астрофизиком, лицо у него посерьезнело, и во время встречи их класса в 1995 году Алекс узнала, что он теперь – старший ассистент и убежденный холостяк, что живет он в однокомнатной квартире с кухонной нишей, что на полу у него ядовито-голубой палас и что квартира находится на Циммерлиштрассе в Цюрихе. На той классной встрече всем было тридцать, и Алекс мысленно переносилась на тридцать лет назад в некую всем до боли знакомую семейную киноэпопею шестидесятых годов: все женщины замужем, одна краше другой, и все они заботятся об одном или двух малышах, мужчины же в основном работают брокерами, они уже успели прибавить в весе, носят на руке часы «Роллекс», и у них пока нет детей, разве что беременная жена, которую они возят повсюду на своих «БМВ». Дальше по сюжету Алекс попала под красный «феррари» и скончалась на месте происшествия. Ее полудетское тело изуродовано, маленькие груди неопознаваемы, угасла бесполезная страстность пола, и только лицо сохранилось, сияюще чистое и прекрасное. Так лежала Алекс на оживленной привокзальной улице Маленького Города, и струящаяся из ран кровь складывалась в отчетливые, всякому понятные буквы, составляя имя Виктор – так звали Финацци, ее воображаемого возлюбленного. И вот она снова в городе, и с ней заговаривают на улице трое незнакомых мужчин средних лет с лысинами, она идет с ними в ближайший бар, они покупают ей пиво, а потом она садится с ними в машину, говорит, как ее зовут, и впервые в жизни ее по-настоящему целуют взасос. Чтобы ее не изнасиловали, она в последний момент распахивает дверцу машины и убегает в католический молодежный приют, весь вечер ведет там оживленные дискуссии, и через какое-то время ее забирает оттуда мать, потому что они так заранее договорились. Мать только глянула на нее, и все. Ее лицо горит от стыда, обиды и желания, в котором она сама себе не признается.

Деньги на психолога она зарабатывала, убирая школьные помещения во время каникул, радуясь ясному заданию, где от нее не требовалось никаких слов, эта работа защищала ее от враждебного мира, который простирался там, снаружи, за порогом школы, и здесь она с легкостью могла ответить на любой вопрос: окна надо чистить моющим средством, полы мыть универсальным очистителем, мочевой камень в унитазах отчищать специальным растворителем. Некоторые школьники, те, что с помощью такой работы зарабатывали себе деньги на свои первые каникулы, которые они проведут без родителей, со смехом рассказывали о своих матерях, которые под длинными юбками скрывали географические карты еще не открытых континентов.

Однажды майским днем, в понедельник, Алекс, как обычно, после каникул вошла в класс. Ее место было занято, и одноклассники казались ей какими-то чужими. Она подумала, что это какое-то легкое недоразумение, села за другую парту, проглотила таблетку от головной боли и заснула. Она проснулась голая и скользнула глазами вниз, осматривая себя: оказалось, что вместо нее на стуле сидит взрослый зверь с телом женщины, это тело – его болезнь, пожизненная, неизлечимая, банальная. Ее отправили домой, сказали, что она еще до каникул успешно закончила школу, сдав все экзамены на аттестат зрелости, ей уже скоро двадцать лет, она взрослая.

Через десять месяцев она стояла у открытого звуконепроницаемого окна на самой шумной и самой заплеванной улице Цюриха, в левой руке она держала Оливера, своего первого ребенка, а правой махала Филиппу Майеру, с которым невзначай позакомилась в театральной студии и с которым узнала, что такое любовь, и который с тех пор каждое утро ровно в половине восьмого выходит из дома, направляясь изучать информатику.

Один-единственный раз Алекс превратилась в мужчину. Зимой 1997 года она, в длинном черном пальто, пришла на еврейское кладбище в Праге, надеясь отыскать там Хану Поспишил, и не успела она ступить на кладбищенскую землю, как из будки при входе выскочил человек и сказал: «Men have to wear this» [28]– и сунул ей в руки кипу, которую Алекс, слегка удивившись, надела на голову. Могилу Ханы она не нашла.

Третий ребенок при ультразвуковом исследовании оказался не похож на те асимметричные раздвоенные фигурки, которые Алекс однажды вечером случайно обнаружила в каком-то учебнике для студентов и врачей под названием «Патанатомия», выпущен Л. Ашоффом в издательстве Густава Фишера в Йене в 1911 году. Ранним утром она показала Раулю тест на беременность, – тонкую голубую полоску на белом фоне, которая, согласно проспекту, обещала живого ребенка, возможно, с рыжими блестящими волосами Рауля, и он поверить не мог своему обыкновенному волшебному счастью: он стал отцом и 7 марта 1997 года будет держать на руках плачущего сына или плачущую дочку. В первом томе, где излагались общие сведения, на странице 334 в главе «Пороки развития» была иллюстрация под номером 173.

Рисунок изображал полностью сформировавшегося голого мальчика с согнутыми ножками, прикрывавшими половые органы. Положив голову на подушку, он благоговейно и смиренно, сложив на груди ручки, широко раскрытыми глазами смотрел вверх, на своего Творца. У него на затылке, под углом девяносто градусов, росло второе лицо, без всякой шеи, направленное на зрителя, оно казалось совершенно идентичным первому, и Алекс испугалась, ей почудилось, что она смотрит через окошко в свой собственный живот, на своего крохотного ребеночка. В пояснениях к рисунку говорилось: Craniopagus parasiticus. По Хоуму. Изображенный здесь ребенок дожил до второго года жизни. Жизненные проявления паразита (редуцированная индивидуализированная часть) были ограниченными и по меньшей мере отчасти находились в зависимости от жизненных проявлений аутозита (полноценно оформленная индивидуализированная часть). При плаче аутозита лицо паразита также искажалось.

«Не подать ли тебе золотую чашу?» – неизменно говорил Хайнрих всякий раз, когда Александра начинала плакать, жалея себя. Во время одного из бесчисленных семейных путешествий, в Ольтене, стоя на крытом деревянном мосту, она, засмотревшись на течение, нечаянно уронила в воду новую красную пожарную машинку Реса, и теперь плакала, потому что Рес несправедливо обвинял ее в том, что она сделала это намеренно. Хайнрих посмотрел на плачущих детей и уже в который раз начал рассказывать им историю о римском императоре Нероне. Раздираемый угрызениями совести из-за собственной жестокости, он плакал в специально изготовленную для этого золотую чашу, а собранные слезы хранил в драгоценнейших кувшинах, пора в один прекрасный день не поджег Рим, и Александра представляла себе, как она поджигает мост, на котором они все сейчас стоят, и он с треском обрушивается у них под ногами. «Плаксой ты была, плаксой и осталась, противная маленькая плакса», – сказал отец, и он был прав, хотя Рауль никогда не видел Алекс плачущей, до того самого дня 13 ноября 1995 года, когда он после долгого съемочного дня позвонил ей из Канады и успел спросить, опережая Алекс, которая могла закричать или сказать, что случилось нечто ужасное: «Ну как сегодня наша доченька, все так же сильно пинается у тебя в животе, как позавчера утром?»