— Грязная потаскуха! Возьми свои слова, или я убью тебя!
Алекса качнулась от удара назад, ударилась головой о край книжного шкафа и упала на пол. Ганс Гюнтер обхватил тетку и оттащил от Алексы. Затем он помог своей жене подняться, ощупал место ушиба и увидел кровь на своих пальцах.
— Видишь, что ты наделала, — сказал он Розе.
— Убить ее мало. Убить, и еще гораздо раньше. Задушить своими руками, вместо того чтобы приютить в нашем доме. Ничего, кроме неприятностей, я от нее не видела.
Ганс Гюнтер отодвинул волосы на голове жены. Там оказалась небольшая царапина.
— Пойдем, я промою тебе рану, — сказал он.
Алекса отстранилась от него.
— Оставь меня, я сделаю все сама.
— Надо будет наложить повязку. — У Алексы не было сил сопротивляться. Он отвел ее в ванную комнату, промыл рану и смазал ее йодом. — Теперь она не воспалится.
Она с издевкой посмотрела на него.
— Разве это не было бы прекрасно? Я умираю от заражения крови, а ты женишься на Дмовски.
— Это было бы слишком хорошо, но увы, — пробормотал он и вышел, хлопнув дверью.
Поскольку визит был объявлен как семейная встреча, Цедлитцы провели всю оставшуюся неделю в Алленштайне. Алекса слышала, что дядя незадолго до этого был назначен офицером связи между Генеральным штабом и военным кабинетом кайзера. Его назначение, столь близкое к власть предержащим, и объясняло то волнение, которое вызвал его приезд в военных кругах Восточной Пруссии.
Это была довольно примечательная неделя. За визитами следовали приемы, командование корпуса в Кенигсберге устроило прием, чрезвычайно важный и элегантный. Годенхаузены дали обед в честь командира дивизии и его штаба, а командир со своей стороны, устроил ужин, длившийся до раннего утра. Погода для этого времени года была мягкой, молодая зелень и голубой небосклон заставляли забыть тоскливую зиму, бесконечные туманы, наползавшие с моря, промерзавшие на метровую глубину реки, сизифов труд по очистке заваленных снегом крыш и огромных сугробов. Приезд генерала фон Цедлитца придал особую праздничную ноту той радости, которую испытывали все с наступлением весны. Под предлогом гриппа Алекса не играла роль хозяйки на обеде в честь командира. Правда, на другой день, выздоровев как по мановению волшебной палочки, она приняла участие в праздничном вечере, который устроил полк Ганса Гюнтера в честь генерала. Как обычно, она стала объектом пристального внимания офицерских дам. Внешний вид, манеры, платье — все изучалось самым тщательным образом. И господа офицеры не оставляли ее своим вниманием, хотя, конечно, ее туалеты интересовали их гораздо меньше. Они завидовали молодым холостякам, которым было дозволено сходить с ума по Алексе, а среди них наиболее вызывающе вел себя обер-лейтенант фон Ранке.
Ранке был действительно идеальным кавалером для дамы, дорожившей своей репутацией. Он был преданным обожателем, предупредительным и надежным поклонником и, по слухам, импотентом. Над его влюбленностью посмеивались, при этом для всех было загадкой, почему Алекса с ее красотой именно этого маленького Ранке избрала своим кавалером.
Подозрения о Гансе Гюнтере как о гомосексуалисте по-прежнему витали в воздухе, но более чем четырехлетний брак с Алексой, говорил, казалось, против этого. Даже если там что-то было, судачили в гарнизоне, она, видимо, наставила его на праведный путь.
Приезд генерала с теткой Розой имел для Алексы и положительные стороны. Ганс Гюнтер сменил денщика. В доме появился Иоханн Бласковитц, неуклюжий блондин, драгун с огромными руками и перебитым, как у боксера, носом. Ганс Гюнтер согласился переехать из спальни в кабинет, примыкавший к рабочей комнате и служивший до этого кладовой, где ему поставили кровать, шкаф и комод. На окна повесили тяжелые гардины, заказанные в Берлине, на полу лежал роскошный старый персидский ковер.
Чтобы пресечь возможные сплетни, Алекса объяснила фрейлейн Буссе, что этот переезд связан только с необходимостью для майора работать по ночам над своим рефератом, после чего все вернется на свое место.
Несколько дней спустя Алекса и Ранке отправились на прогулку на лошадях. Он, как всегда, поведал ей о своей неразделенной любви и разбитом сердце, он, мол, потерял сон и аппетит, не может ни о чем думать и лишь предается по вечерам пьянству в своей квартире.
— Перестаньте плакаться, в конце концов, — оборвала его Алекса. — Что, собственно, хотите вы от меня? Мой муж никогда в жизни не согласится на развод, стало быть, жениться на мне вы не сможете. Уж не хотите ли вы завести со мной роман? Разве он не ваш товарищ по службе? Да и Алленштайн — это такая маленькая дыра! Здесь ничегонельзя себе позволить, нельзя даже чихнуть, чтобы все не услышали. Найдите себе приличную девушку и…
— Я ненавижу приличных девушек.
— Но я ведь тоже была такой когда-то.
— За вас я готов умереть.
Алексе стало не по себе от взгляда его остекленевших глаз. Ей вспомнилась его дуэль.
— Вы все время говорите о смерти, но вы способны и убить. — Слова сорвались с ее губ, и вернуть их уже было нельзя.
Ранке ответил не сразу, проехав несколько метров молча. Внезапно он остановил лошадь.
— Убить? Что вы имели в виду? — спросил он глухим голосом.
Алекса рассмеялась.
— Да ничего. Это была просто шутка. — Она тоже придержала лошадь, и они свернули на пролегавшую вдоль берега дорогу.
Весна преобразила прибрежные луга свежей зеленью, а белые стволы берез блестели на солнце, как змеиная кожа. Мир слишком прекрасен, подумала Алекса, чтобы позволить себе быть несчастной.
Ранке прервал ее мысли, промолвив:
— Да, я думаю, что ради вас я мог бы убить.
Она не поверила своим ушам и взглянула на него. Лицо его покраснело, щеки подрагивали, как если бы его бил озноб. «Просто одержимый», — подумала она, разглядывая его с любопытством. При этом ей стало немного не по себе.
— Это правда, что вы убили своего лучшего друга? — спросила Алекса и затаила дыхание.
Его лицо окаменело.
— Это была дуэль. И он не был моим лучшимдругом.
— И все-таки — другом?
— Ну, это довольно общее понятие. Есть друзья и друзья.
Они повернули назад и поскакали в направлении к площади парадов.
— Я вам сказал, что ради вас я мог бы убить. Пожалуйста, следующий вопрос.
— Не думайте больше об этом, это была плохая шутка. Я столько о вас слышала, и, конечно, хочется узнать побольше. Все это не вписывается в образ, который я себе представляла, — сентиментальный и деликатный, что-то вроде прусского Роланда.
— Так вы создали для себя мой образ? Это для меня самый приятный сюрприз, и, конечно, это льстит мне, потому что у меня создалось раньше впечатление, да и сейчас оно возникает иногда у меня, что я для вас вообще не существую.
— Ну, пожалуйста, не говорите глупостей! — сказала она, будучи сама не слишком уверенной в своих словах.
Сойдя с лошади у дома, Алекса пригласила Ранке на чашку чая. Он увидел, что конюх прогуливал лошадь майора во дворе. Это означало, что хозяин был дома. Ранке сказал:
— В другой раз с удовольствием.
Дурные мысли, навеянные разговором с Ранке, не выходили у нее из головы, и она настаивала:
— Ах, да зайдите же! Муж будет определенно рад вас видеть. Он вообще любит принимать гостей.
Ранке спешился и отдал лошадь Ержи.
Хозяин дома сидел в кресле, углубившись в чтение. На нем был утренний халат из парчи, на ногах сафьяновые сандалии. Если и был для него этот визит некстати, то вида он не подал. Его обращение с товарищами по службе, в том числе и с артиллеристами, было образцовым. Ганс Гюнтер всегда отличался гостеприимством и предупредительностью. С тех пор как Алекса прозрела от своей любви, она с холодным цинизмом наблюдала за тем, с какой страстью он искал кого-нибудь, кем хотел бы завладеть. Он был похож на политика, который, в своем стремлении быть избранным, жмет руки всем подряд в надежде, что это, возможно, руки его избирателей. Алекса знала, что муж в принципе не ставит Ранке ни во что, и явно уже давно дал тому это почувствовать. И конечно же, Ранке удивился любезности Ганса Гюнтера, жену которого он так открыто боготворил.
