Вернон встал, застегнул пальто и направился к выходу из кафе.

— Сядьте.

— Я спешу.

— Мы еще не все выяснили. Вы по-прежнему хотите, чтобы я напечатал вашу историю?

Вернон посмотрел на часы. Оставалось пятьдесят пять минут. Он сел.

— Это слишком просто. Это хорошая история. Но мне надо знать больше. Нужны доказательства, что это правда.

— На вашем письменном столе, когда вы вернетесь, вас будет ждать посылка.

— Посылка?

— Там то, что могло быть лишь у того, кто убил Элизабет Финниган. Ее браслет, например. Она всегда его носила. Я не видел, чтобы он упоминался в делах следствия. Ее родители подтвердят, что это ее вещь.

— Еще?

— То, что мог знать лишь тот, кто устраивал побег Джона. Вы получите документ, где на восьми листах в подробностях описывается, как все произошло. Когда вы прочтете его и сравните с тем, что записано в протоколах, хранящихся в архиве, о его… смерти, вы поймете.

— Это только ваши слова.

— Фотографии. У вас будут фотографии, которые мог сделать только тот, кто был там. Её тела на полу. Тела Джона в морге и в мешке для трупов, и даже когда он входит в самолет в Торонто.

Ричард Хайнс отвел взгляд и посмотрел в окно, уж лучше смотреть в сторону, хотя бы на дорогу за огромным трейлером.

— Я никогда ничего подобного не слышал. Если вы спросите меня… вы тяжелобольной человек.

— Больной? Нет. А вот те, кто считает, что государство может отобрать жизнь, вот те-то больны. Смотреть, как происходит казнь, разве это здоровое занятие?

Хайнс покачал головой:

— Не мне, слава богу, решать. Против вас дело возбудят. И вынесут приговор.

Вернон Эриксен улыбнулся — впервые за весь их разговор, словно успокоившись, — он сделал почти все, что наметил, и у него еще оставалось время.

— Вы же знаете, что этого не случится. Это бы означало признание того, что система бесполезна. Штат Огайо никогда, никогда не признает, что по ошибке казнили невинного. Ни один обвинитель не возьмется вновь за эту историю. Разве не так?

Вернон поднялся, чтобы на этот раз уж точно уйти. Он не подал руки, но дружелюбно кивнул репортеру, который сейчас помчится в Цинциннати и напишет самую значительную статью в своей жизни.

— Спасибо, что приехали. А теперь мне надо навестить Эдварда Финнигана. Уверен, он тоже не откажется меня выслушать.

Вернон посмотрел на свои часы. Оставалось сорок пять минут. Он должен успеть.

Было все еще холодно, он застегнул пальто на верхнюю пуговицу и надел перчатки. Он шел к Мерн-Риф-драйв, сбавил шаг, проходя мимо большого притихшего дома Финниганов, если кто-то увидит его из окна, то подтвердит потом, что он действительно был здесь в это самое время.

Вернон прошел еще с километр по лесной дорожке, начинавшейся там, где кончалась Мерн-Риф-драйв. Это была его прогулочная тропа, несколько раз в неделю он выходил подышать воздухом, пахнущим деревьями и мхом, а в самом конце тропинки — немного озером. В детстве он частенько ездил сюда летом на велосипеде, вода была холодной, но чистой, на дне — ил и острые камни, но если не ставить туда ноги, то плавать в озере было приятно, это было единственное купальное место в Маркусвилле.

Вернон стоял не шевелясь, смотрел на спокойную водную гладь, на деревья, закрывавшие его от посторонних глаз, на ледяную синеву неба.

Хороший денек.

Он подошел к дереву, самому большому, оно росло в пятнадцати, а может быть, двадцати метрах от воды. Его любили сороки. Листьев не было, лишь голые ветки с голыми сучками, но их было не разглядеть из-за сотен сорок, которые делали дерево еще мрачнее, и оно казалось живым, словно птицы заменяли ему листву.

В бумажном пакете у Вернона был пистолет Финнигана. Отдельно лежал магазин всего с несколькими пулями. Вернон зарядил его и прицелился поверх дерева.

Птицы всполошились, как всегда, когда он стрелял, и взлетели, испуганно треща. Но не более того. Немного покружив в воздухе, они снова опустились на дерево и расселись по ветвям.

Вернон ничего не чувствовал, кроме непривычной пустоты.

Прошло двадцать лет, и вот он у цели, осталось всего несколько минут, не больше. Не Бог распоряжается жизнью и смертью. Последнее было особенно важно. А я сам. Он все время был убежден, что смерти двух молодых людей довольно, чтобы убедить целый штат, а то и всю нацию отказаться от смертной казни. Этот процесс начнется завтра, когда «Цинциннати пост» расскажет, что же случилось на самом деле. А вот это — это заставит людей еще больше задуматься, и споры за кухонным столом получат еще одно измерение. Когда главному стороннику смертной казни в Огайо, отцу погибшей девушки, тому, кто все эти годы твердил о праве жертвы на возмездие и о том, что нравственное общество должно жить по принципу «око за око», придется прочувствовать этот принцип на себе.

Стрекот нескольких птиц, слабый ветерок в ветвях, а в остальном — тишина.

Вернон достал из пакета остальное содержимое. Тонкий пеньковый шпагат. Маленький шарик сала с сильным запахом. Несколько шагов к каменистому берегу, он порвал пакет на мелкие кусочки и бросил их в воду, а затем пошел прочь.

Он остановился под деревом, укрывшим его своими мощными ветвями, присел на корточки и натер пахучим салом шпагат — от одного конца до другого, — пока тот не заблестел, как серебряный. Пусть сороки полюбуются. Сороки узнают запах. Он уже проверял и знал, как тот на них действует.

Он будет все делать левой рукой. Когда он упадет, левая рука ляжет так, что никто не заподозрит самоубийство.

Каждое движение отработано заранее.

Один конец липкого шпагата Вернон свободно повязал себе на запястье, а другой перебросил через ветку, так, чтобы тот свисал у самой головы. Пистолет лежал в правом кармане, он достал его и переложил в левую руку, потом поймал свободный конец веревки.

Он убил единственного ребенка Эдварда Финнигана.

И позаботился о том, чтобы репортер узнал, что он собирается в течение дня открыть Эдварду Финнигану правду.

Это был мотив.

Техническая экспертиза обнаружит потом следы его присутствия в доме Эдварда Финнигана и даст заключение о том, что оружие, из которого произведен выстрел, зарегистрировано на имя Финнигана и на нем есть его отпечатки пальцев, а также обнаружит на теле Вернона Эриксена следы крови и частицы кожи и установит, что они тоже принадлежат Эдварду Финнигану.

Непросто спустить курок левой рукой с привязанной к ней веревкой, но если не закрывать глаза, а щеку придвинуть чуть ближе, то он наверняка попадет в висок.

Выстрел вспугнул сотни сорок, сидевших на верхних ветках дерева, к корням которого упал человек. Птицы взлетели, покружили немного, погомонили, а потом вернулись на свои насиженные места. Внизу что-то блестело и пахло салом, это заставило их через минуту слететь на землю. Через полчаса сороки склевали короткую тонкую пеньковую веревку и снова расселись на голых ветвях.

Им не было никакого дела до мертвого человека внизу, застреленного в голову из пистолета, который впоследствии найдут в нескольких метрах от его тела.

Снаружи было лето, из длинного коридора Death Row тюрьмы Маркусвилла этого было не видно, но в узкие окошки высоко под потолком проникал поток ярких солнечных лучей. Майкл Окен работал здесь всего девять недель, но уже привык по два раза на дню совершать обход вдоль длинного коридора с холодным бетонным полом, внимательно заглядывая в каждую камеру, чтобы запомнить, кто там сидит, и чтобы всем было ясно, что, несмотря на смену начальника охраны, сохраняется и прежний порядок, и неукоснительный контроль.

Обычно он ненадолго останавливался у одной из камер, той, что долгое время пустовала, она была почти посередине. Заключенный на койке в тесном помещении был единственным, от кого он до сих пор не услышал ни единого слова. Он всегда лежал уставившись в потолок, так что трудно было сказать, в сознании он или нет.