Джон не шевелился.

— Оглянись вокруг, Финниган. Думаешь, почему здесь столько людей? Потому что другие извлекли урок?

— Ты умрешь! Она была нашим единственным ребенком!

— Это не я.

Снаружи дул ветер. Но в Death Row не существовало погоды, никто не видел, как там снаружи. Но они ее слышали. Постепенно те, кто ждал здесь своей участи, учились слышать дождь и ветер; Джону даже казалось, что порой он слышит, как на крышу падает снег. Вот так и сейчас. Когда Финниган начал свои издевки. Вроде там снег пошел.

— Я знаю все решения суда, которые оглашались для таких, как ты, Фрай!

Финниган побежал по коридору, грозя рукой камерам и запертым в них людям, все они теперь повернулись и смотрели на человека, который не мог больше сдерживаться.

— Вот здесь, Фрай, полюбуйся! Кровожадный зверь, который сидит там, приговорен за убийство несовершеннолетней. И он пытался уверить суд, всех этих чертовых судейских, что невиновен!

Эдвард Финниган раскачивался взад и вперед, тыкал пальцем в людей в камерах и не слышал донесшихся издалека звуков — кто-то открыл дверь на центральном посту, и трое охранников в форме побежали по бетонному коридору.

— И здесь, Фрай. Этот длинный черный черт, по имени Джексон, осужден за изнасилование при отягчающих и убийство. Согласно заключению судебного медэксперта, он занимался содомией с трупом! И представь себе, Фрай, он тоже утверждал на суде, что невиновен!

Три охранника быстро добежали до разошедшегося Финнигана и окружили его, их белые перчатки вцепились в его тело. Длинные связки ключей звякали на бедрах, когда охранники подхватили его и повели к выходу. Никто из них ничего не сказал по поводу рук с поднятым вверх средним пальцем, что тянулись им вслед из всех камер.

Джон совсем вымотался.

Ненависть отца Элизабет опустошала его больше, чем он мог себе признаться. И в эти последние посещения выкрики Финнигана, что вот-вот наступит срок, что надежды на отсрочку все меньше, на самом деле были не просто пустыми угрозами, желанием припугнуть. Джон знал, что это так. Что времени остается все меньше. Что поражение неизбежно.

Он снова лег на койку.

Он прислушался. И услышал.

Хотя в феврале его и так выпало немало, он все шел и шел, чаще всего вот в такое время, когда наступал вечер, именно тогда Джон различал то, что, возможно, было звуком падающего снега.

Были последние дни марта, Вернон Эриксен в восемнадцатый раз за последние три месяца вел машину по маршруту от своего дома в Маркусвилле до больницы «Здоровье Огайо» в Колумбусе, рядом с ним на переднем сиденье сидел Рубен Фрай. С каждой поездкой Рубен немного сжимался, могучий мужчина все еще казался большим, но как-то сгорбился, так случается, когда покидает надежда, когда все труднее за нее держаться и не выпускать.

Срок приближался. Он чувствовал это.

На этот раз свободных мест на парковке было много, и даже лифт, который шел до девятого этажа, был свободен. Дверь в молитвенную комнату была открыта, отец Дженнингс ждал внутри, и, как обычно, оба врача, Лотар Гринвуд и Биргит Биркоф, стояли рядом с ним. А чуть подальше в глубине комнаты два новых лица — молодые женщины-юристы Анна Мосли и Мария Морхаус. Вернон и Рубен поздоровались с ними и поблагодарили за то, что те пришли.

Когда месяц назад Вилфорд Берри был казнен за убийство пятидесятитрехлетнего булочника, им показалось, что все, ради чего они работали все вместе на протяжении нескольких лет, было разом уничтожено. В Огайо так давно не проводили казней, словно наконец-то появилось место и для иных точек зрения, словно доводы против смертной казни перевесили.

Написанное на четырех листах заключение губернатора штата все изменило.

Юридические доводы адвокатов были выкинуты в мусорные корзины. Общественное мнение угодило туда же. Заключение медиков — Берри страдал тяжелым психическим расстройством — и этические аргументы церкви, ссылки на Иисуса, который благословил убийц, распятых на крестах рядом с ним, — всё в корзину.

Губернатор Огайо в своем четырехстраничном заключении отмел все эти аргументы. Он включил в свою выборную кампанию обещание вернуть смертную казнь и теперь выполнял обещанное, смертельная инъекция, сделанная психически больному Берри, была лишь первой пробой сил, подтверждавшей его власть, после этого он захочет еще. Было ясно и то, что, возобновив казни, штат Огайо не остановится, и за первой последуют еще и еще. Вернон предвидел это. Рубен Фрай предвидел это. Отныне приговоренных одного за одним начнут отводить из Death Row в Дом смерти и делать им инъекции, успокоительные для властей.

Они заняли места за столом, стоявшим перед алтарем, — Дженнингс, врачи, юристы и Вернон с Рубеном, небольшая часть той группы, которая называла себя Коалицией штата Огайо против смертной казни.

Они знали, что надо спешить.

Уилфорду Берри вынесли приговор весной 1989 года, таким образом, он десять лет ждал, пока его приведут в исполнение.

Джону Мейеру Фраю, все еще ожидавшему своей участи в камере в том же самом коридоре, который совсем недавно покинул Уилфорд Берри, вынесли смертный приговор в том же году, всего на пару месяцев позже.

В середине апреля возникло ощущение, что казнь Уилфорда Берри всерьез повлияла на положение дел в штате Огайо. Два месяца назад сердце психически больного убийцы было остановлено ста граммами хлористого калия, это явилось символическим действием, которое еще больше расширило пропасть между сторонниками и противниками смертной казни. Аргументы против права штата лишать человека жизни разбивались об аргументы в пользу права родственников на возмездие, действенность превентивных мер, направленных на предотвращение преступлений, объявлялась менее эффективной, чем действенность того страха, который призвана была вызвать казнь.

В течение многих лет обе камеры в Доме смерти пустовали, и большинству жителей Огайо просто-напросто снова хотелось поглядеть на смерть.

И очередь была длинной.

Приговоренные к смерти в Death Row тюрьмы Маркусвилла от этого еще громче кричали по ночам и снова считали время.

Джон Мейер Фрай сидел под замком в камере восемь.

Он знал, что теперь, когда губернатор вновь провозгласил право штата убивать, конец его приблизился.

И когда дул сильный ветер, Джон снова слышал его вой.

Этот звук проникал сквозь узкое окошко под потолком, вместе с криками, раздававшимися по ту сторону тюремной стены, — криками демонстрантов, которых становилось все больше, и голоса их звучали все решительней.

Он узнавал один голос.

Он знал, что Эдвард Финниган был в первых рядах, это он громче всех кричал «Burn, John, burn». [15]

Выдался хороший денек, в самом деле — весна, зелень и ожидание, первая неделя мая. А между тем все вот-вот полетит к черту.

Вернон Эриксен проснулся рано, ночью он принял решение: он снова отправится в Колумбус, в больницу к Гринвуду и Биркоф, они оба как раз дежурили. Больше ждать нельзя. Время бежит, пока они раздумывают, им уже пора минуты считать. Казнь Джона Мейера Фрая стала для канцелярии губернатора Огайо делом принципа и престижа. Он должен умереть. Именно этого хотели власти предержащие. Его смерть станет для сторонников смертной казни символом, а для Эдварда Финнигана — долгожданным возмездием. Поэтому государство обязано лишить жизни человека, который, как знал Вернон, был невиновен.

Перед полуночью Рубен Фрай появился на крыльце Эриксена и постучал в дверь. Вернон сразу открыл и, весьма грубо зажав ему рот двумя руками, втащил его в дом. Он еще раз попытался втолковать отцу Джона, что ни при каких обстоятельствах не может показывать, что общается с родственниками осужденного, что его, так же как и его коллег, наверняка постоянно проверяют, за ними наблюдают, и, чтобы сохранить работу, следует демонстрировать позитивное отношение к смертной казни.