Он посмотрел на дверь. Ему тут не нравилось.

Вокалист из танцевального оркестра, ударивший одного из своих слушателей ногой по голове, ордер на его арест был выписан дежурным прокурором в его отсутствие. Теперь этого типа надо доставить на допрос, по подозрению в попытке убийства, и сообщить о его праве на адвоката. Эверт звонил несколько раз и настаивал, требовал, чтобы Свен и Хермансон поехали сами. Свен Сундквист возражал, в их отделении он лучше всех вел допросы, и ему не хотелось нарушать первейшее в этом деле правило: никогда не встречаться с подозреваемым в негативной обстановке.

Это же так просто.

Создать доверительное отношение между следователем и тем, кого допрашивают. И поддерживать это доверие. Использовать его.

Свен предложил послать наряд. Так обычно и поступали. Но Эверт оборвал его на полуслове, попросил перестать нести чепуху, а доставить того подлеца, он не хочет никаких ошибок, и ему не по душе, что на финляндском пароме людям проламывают черепа.

Свен Сундквист громко вздохнул. Стоять вот так на лестничной площадке перед дверью на четырнадцатом этаже и ждать встречи с психом.

Он покачал головой, покосился на свою коллегу. Молодая женщина, темные волосы, короткая стрижка, говорит с протяжным сконским акцентом. Она держалась спокойно, рассматривала закрытую дверь, — напряженная, но дыхание ровное.

— Что думаешь?

Сундквист указал на почтовый ящик и табличку. Фамилия совпадала.

— Он сейчас подойдет.

Она ему нравилась. В первый раз они встретились прошлым летом. Стажерка из Мальме, она участвовала в одном из самых удивительных расследований, которые выпадали на долю Свена: проститутка захватила заложников в морге при одной из самых больших больниц Швеции. Тогда никому мало не показалось, им пришлось работать бок о бок под руководством Эверта Гренса, и Свен в тот раз проникся к ней уважением — она проявила ум, профессионализм и уверенность в себе.

Теперь она стала инспектором криминальной полиции. Всего через три года.

Свен прислушался к тишине. Времени в обрез. У него на столе три следственных дела об убийстиве — более чем достаточно, а тут — максимум попытка убийства, еще одно расследование — это уже слишком.

Он начинал терять терпение, снова нажал на кнопку и дал длинный звонок.

— Он уже идет.

Хермансон кивнула в сторону двери. Кто-то шел к ней с той стороны, медленные шаги приближались.

Он не выглядел таким уж громилой. Членовредительство и побои, нанесенные острыми носками ботинок, как-то мало вязались с обликом человека, с которым Свен Сундквист встретился взглядом. Невысокий, не выше метра семидесяти пяти, худой, бледное незагорелое лицо, тонкие, торчащие во все стороны волосы. Свен был уверен, что он плакал.

— Свен Сундквист и Мариана Хермансон, муниципальная полиция. Мы разыскиваем Джона Шварца.

Человек в дверях посмотрел на два протянутых полицейских удостоверения, потом отвернулся и тревожно посмотрел назад в квартиру. Там был кто-то еще.

— Ваше имя Джон Шварц?

Он кивнул. По-прежнему не оборачиваясь к ним, словно хотел убежать, но не мог.

— Пожалуйста, следуйте за нами. У нас внизу машина. Думаю, вы догадываетесь о причинах.

— Пять минут. Дайте мне пять минут.

Канадский паспорт. Возможно, так и есть. Явный акцент — такой, как у англоговорящих. Свен коротко кивнул, конечно, пять минут. Они прошли за ним в прихожую и остались там ждать, а Джон Шварц исчез в ближайшей комнате, той, куда только что посмотрел. Свен покосился на Хермансон. Все так же спокойна. Она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ. Они услышали голоса, доносившиеся из комнаты. Голос Шварца и какой-то женщины, они говорили тихо, но женщина явно была взволнована, насколько можно было понять, она плакала и повышала голос, Свен Сундквист собрался было войти, но тут тот парень с худым лицом и растрепанными волосами появился вновь. Схватил кожаную куртку с вешалки под полкой для шляп и длинный шарф из корзины на полу, потом вышел к ним и закрыл за собой дверь.

Джон Шварц молчал всю дорогу от улицы Альпхюддевэген в Северной Накке до Бергсгатан на Кунгсхольмене в центре Стокгольма. Свен то и дело поглядывал на него, сначала опасаясь, что тот начнет буйствовать, а потом с беспокойством: арестованный, казалось, совершенно ушел в себя, отсутствующий взгляд, именно так они иногда выглядели, прежде чем окончательно сломаться, уйти в иное психическое измерение.

Хермансон вела машину, не хуже него разбираясь в перегруженной транспортной сети города. Свен размышлял о разговоре, который у них произошел, как раз перед тем, как они остановились перед многоэтажным домом и поднялись на лифте.

Она спрашивала его, снова и снова, и не отступалась, пока не получила ответ. Она хотела знать, как произошло ее назначение. Почему ей удалось обойти длинную очередь полицейских с большей выслугой лет? И насколько к этому причастен комиссар криминальной полиции Эверт Гренс? Свен отвечал как есть. Что это решение Эверта. А если Эверт что-нибудь решил, то так и будет. Его неформальная власть у них в управлении была большей, чем они осмеливались себе признаться. Он редко считался с иерархией и пренебрегал формальными путями, на самом деле всем у них заправляет Эверт.

Джон Шварц по-прежнему молчал. Он ничего не видел, ничего не слышал, словно его и не было. Даже когда машина затормозила, даже когда они вышли из нее, даже когда в Крунубергской следственной тюрьме заключения открылся лифт и они направились к камере досмотра. Два охранника встретили его, проследили, чтобы он разделся, обыскали его голое тело, а потом выдали новую одежду, которая оказалась ему порядком велика, на рубашке и штанах был логотип тюрьмы. Но когда один из охранников распахнул дверь в камеру, Джон вдруг остановился, огляделся вокруг, и его затрясло. Перед ним было крошечное помещение, размером с маленький туалет, с простой койкой: нет, ни за что! Он качнулся вперед, назад и, сбившись на английский, в страхе закричал:

— No! Not in there! [8]

Джон замолотил руками, и два охранника едва уняли его, прижав к стене, но он продолжал кричать, тут подоспели Свен Сундквист и Хермансон.

— I can't breath! Not in there! I need to breath! [9]

Джон увидел полицейских и охранников, и, возможно, то, как они его держали, вызвало у него это «Я не могу!», или сильный запах от голых стен камеры заставил выкрикнуть «Я не могу дышать!». Он чувствовал, как кричал, и ничего не мог с этим поделать, чувствовал, что ноги — не могу! — не слушаются его, осознавал, как то, что было белым, вдруг стало черным.

Свен Сундквист бросил торопливый взгляд на Хермансон. Она кивнула. Охранники переглянулись. Они понимали друг друга. Человек, которого они схватили и которого, согласно документам, звали Джон Шварц, рвался прочь. И они отпустили его бунтующие руки.

— Успокойтесь. Вы можете там присесть. Только войдите туда сами. А дверь мы оставим открытой.

Старший из двоих охранников лет шестидесяти, поседевшие, когда-то темные волосы, он уже столько раз все это видел. Бить людей по лицу — это они могут. А войти в камеру боятся. Прежде он запирал дверь, они того заслуживали, но теперь у него не было охоты слушать эти крики и поганое нытье, если кто снова начинает психовать. А этот тип, похоже, на грани. Он покосился на молодого напарника, попросил его зайти в камеру и посидеть рядом с арестованным в открытой незапертой камере. Не хватало еще, чтобы подозреваемый забился на полу в конвульсиях, ну уж нет — только не в их дежурство.

Джон чувствовал, что они отпустили его руки — кто-то дает мне воздух, — те, кто стоял вокруг него, отошли на пару шагов, они на что-то указывали, кто-то говорит мне «дыши» — дверь в камеру была открыта — кто-то дает мне вздохнуть через этот мешок, — он попытался пошевелиться, его ступни тяжело шаркнули по твердому полу, он вошел.