Черт! Иногда мне кажется, я злюсь уже целый век, пытаясь перебороть натуру этого человека, выхолостить его мужественность. Но стоит мне добиться своего, как меня охватывает отвращение к самой себе. Тем не менее, когда Гарри заглядывает на кухню – уже в куртке – и отрывисто бросает: «Пойду выпью пива», я даже не смотрю на него. Только дергаю рукой в его сторону. Словно отмахиваюсь от назойливой мухи.

Наливаю себе бокал красного вина и включаю воду в ванной, которую мысленно до сих пор называю новой. Как и этот дом, как и саму жизнь в Эвантоне. Предполагалось, что все эти «обновки» помогут мне образумиться. Обновки обновками, но толку от них чуть. Если бы все было так просто.

Понимаете, дело не только в том, что Альпин меня поцеловал. Странно, конечно, но я почти физически теперь ощущаю, как утекает время. Особенно когда выношу мусор или мою посуду. Сердце начинает колотиться, словно время иглой вонзается в тело. Как, я опять у раковины?! Целый день пролетел? Если так и дальше пойдет, к завтрашнему утру я окочурюсь. Долгие годы я пребывала в состоянии постоянного ожидания. Жизнь была прекрасна, но каждое утро я просыпалась с предвкушением… чего-то. Я и сама не знала, чего жду, но твердо (до тошноты) была уверена, что оно еще не сбылось и что Гарри не имеет к этому никакого отношения.

Да и как он может иметь какое-то отношение? Гарри и прекрасная жизнь – две полные противоположности.

Вечно первым уходит с вечеринок, ненавидит танцевать, ненавидит книги, ненавидит искусство, ненавидит путешествовать, ненавидит моих родителей, ненавидит тратиться на одежду, ненавидит тратиться вообще. И самое отвратительное: Гарри никогда, ни в малейшей степени не интересовался мной. Он – моя противоположность! Я могла, например, сказать, что весь день пролежала в постели, а ему в голову не приходило поинтересоваться – почему. Или я говорила, что прочитала потрясающую книгу, а он даже не спрашивал, о чем она, не просил дать почитать. Я могла выглядеть как черт или как королева красоты – у Гарри один вопрос: «Когда будем ужинать?»

Он, конечно, оправдывается: нечестно, мол, обвинять его в том, что он – это он, а не кто-то другой. Дескать, я знала, за кого иду замуж. Ну не любит он читать, и никогда не любил. И он вам не экстрасенс – откуда ему знать, что я заболела? И не по вкусу ему иностранная еда – это что, преступление?

Собственно, вот к чему сводятся все наши стычки.

Я. Давай сделаем то-то и то-то, хотя бы для разнообразия.

Гарри. Нет.

Я. Но ты же знаешь – мне это доставит удовольствие. Разве это не достаточно уважительная причина? Всегда мы делаем только то, что ты хочешь!

Гарри. Неправда. Не блажи! Где твоя благодарность?

Я. Значит, не будем делать то-то и то-то?

Гарри молчит. Должно быть, ставит чайник.

Я. Какой же ты, мать твою, самодовольный и эгоистичный козел! Только о себе думаешь!

Брызгаю слюной, щеки красные. Ненавижу себя такой!

Гарри (спокойно). Не преувеличивай. Вечно ты преувеличиваешь.

И после этого мы какое-то время не разговариваем. Ни примирения, ни выяснения отношений. Проходит несколько часов или дней, и мы начинаем вести себя как обычно. До следующей свары. Которая как две капли воды похожа на предыдущую. И так снова и снова, без конца.

Поцелуй Альпина все изменил. Он поцеловал меня, когда однажды вечером, после ужина, мы уходили от них с Сарой. И как-то так вышло, что поцелуй пришелся не в щеку, а в губы. Совершенно случайно. Гарри уже сидел в машине. Обычный дружеский поцелуй, но мы почему-то не сразу оторвались друг от друга. Лишь через пару секунд. Может, через три. Всю дорогу домой в темноте машины я ощущала на губах этот поцелуй, он рос как снежный ком, пока не заполнил меня всю, до кончиков пальцев. Я, конечно, еще раньше запала на Альпина. Болтать с ним одно удовольствие; он перечитал все мои любимые книги; у него имелись все мои любимые диски. Он обожал прогулки, танцы, дружеские попойки. Легко сходился с людьми. А теперь это. Поцелуй, который, по моим ощущениям, следовало бы писать заглавными буквами. ПОЦЕЛУЙ. Хотелось просмаковать его, и в машине я притворилась, что задремала.

Мы встречались тайком. Встречались, где только могли. Я была влюблена по уши, и он тоже. Мы постоянно твердили друг другу об этом. Встречались, когда наши благоверные думали, что мы на работе или ушли по делам. Занимались любовью в своих супружеских постелях и не чувствовали угрызений совести. Это пьянило, проникало в кровь, подчиняло. Я говорила себе: остальное неважно. Я не могла жить без него. До чего же было здорово любить без всяких запретов и преград! Чувства лились рекой и не иссякали. Вероятно, в моем сердце завелся неисчерпаемый родник. Его затворы распахивались настежь, когда я была с Альпином. Дома же захлопывались, оставляя лишь узенькую щелку для тока крови. Ни душевной щедрости, ни искренности. Подлая, злобная баба! Мне становилось жутко стыдно за ту особу, в которую я превращалась рядом с Гарри.

Закончилось все самым банальным образом. Гарри обо всем узнал – прочел мои весьма откровенные электронные письма. И в нашей семейной жизни наступил кризис, какой переживают миллионы семей, подобных нашей, по всей стране, каждый день. Мы оба потеряли аппетит и сон. Гарри вдруг заметил меня, стал интересоваться, что я ношу, куда хожу, с кем встречаюсь. И требовать подробностей. Я, естественно, врала. Уверяла, что это было всего один раз, и давно, и вообще не так чтоб уж очень здорово. Бес попутал по пьяной лавочке… Я еще не решила, как поступлю, и не хотела сжигать мосты.

Ревность пробудила в Гарри интерес ко мне, но слишком поздно. Мы с ним и прежде жили в аду, только он об этом не догадывался, теперь же мы оба были в курсе. Постоянно на нервах, оба рыдали и обвиняли друг друга. Сэму ничего не говорили. Зачем расстраивать парня? Когда тебе четырнадцать, у тебя и без того несладкая жизнь. Мы ругались, плакали, рвали на себе волосы и шипели друг на друга, закрывшись в спальне или во время долгих прогулок вдоль канала.

И в конце концов я отреклась от своего любимого, от своей настоящей любви. Бросила Альпина, как бросают курить, и снова сделалась добропорядочной женой и матерью! Сразу стало скучно и тоскливо, но перспектива развода была слишком пугающей. Да и ради кого я ушла бы от Гарри? Альпин любил меня, но он любил и свою хорошенькую жену Сару. И своих детей. И несметное число родственников. Они каждый год все вместе ездили в отпуск, в какую-нибудь Кеффалонию.[4] Дохлый номер. Я сказала Альпину «прощай», втайне надеясь, что он яростно воспротивится и умчит меня в голубую даль. Но он выслушал меня с явным облегчением и с грустью заметил:

– Наверно, так будет лучше.

– Да. Слишком многое поставлено на карту.

– Все дело в детях.

– Да. В детях.

– И вообще, живи мы вместе, я бы тебя извел.

– Мы бы оба извели друг друга.

Сара ни о чем не догадывалась, и мы притворились, будто ничего не было. И хотя Гарри и словом не обмолвился, перевестись в этот городок он, конечно, согласился исключительно из-за этой истории. Гарри попросил меня никогда не упоминать Альпина. Время шло, никто ничего, слава богу, не узнал, и прошедшее уже казалось сюром. Словно мне все привиделось. До слез хотелось позвонить Альпину, услышать его голос, сказать, как я по нему скучаю… Но я не звонила, а он не пытался связаться со мной. Альпин и Сара пришли к нам на прощальную вечеринку, и он пожал Гарри руку. Ей-богу. И улыбался тепло так, от души. Вот что обиднее всего! У него все распрекрасно, а я осталась в дураках. В дурах.

И вот год и месяц спустя, за триста с лишним километров от того порога, где мы поцеловались, я зажигаю свечу в своей новой ванной. Хочу почувствовать себя дома. Раствориться в пузырьках, благоухающих розой. В открытую дверь плывут баллады Марка Нопфлера и Эмилу Харрис (диск я поставила заранее). Что может быть лучше чуть приглушенного «кантри»! Любуюсь своим телом – при свечах, все в пузырьках, да еще если смотреть без очков, оно очень даже ничего. Гарри ошибается, и эта фарисейка Аня – тоже. Потрясное слово – «фарисейка». Со мной все в порядке. Я не фригидная – как раз наоборот. Просто меня с души воротит, когда ко мне прикасается мужчина, который мне не по нутру. Мне это претит. О, еще одно классное словечко, и как ловко я его ввернула.