Есть в горах Шотландии крошечный городок – с порядочной высоты (из космоса, например) его не разглядеть даже в виде точки. С холма Файриш он выглядит кучкой мусора, сваленного в расселину; змеясь, сползают к заливу узкие улицы, обставленные серыми каменными домами. В сумерках городок превращается в сказочную Хоббитанию. Приветливо светятся окна, дым вьется из труб. Кто не пожелал бы бросить здесь якорь? Но стоит подобраться поближе, заглянуть за эти окна – и здешняя жизнь уже не кажется столь благостной. Куда там! Своя доля горестей и бед омрачает бытие каждой живописной улочки, каждого дома. И каждого жителя города.

Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Эвантонцы и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать его отсутствие. Взгляните – вот они, живут себе, как все в этом мире. А в Инвернессе, что через два фиорда от Эвантона, на верхнем этаже дома, в кабинете абрикосового цвета сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни.

Что еще имеет значение в этом мире, что увлекательнее и непостижимее любви? Смерть, разумеется, да и ту подгоняет или осаживает любовь. А смерть любви – трагедия, присущая исключительно человеку. Почему, в самом деле, мы горюем, когда минует любовь? Была, надо полагать, у эволюции некая на то причина. Мне она неведома.

Однако гибель любви – мой хлеб насущный, и потому не стану слишком горько сетовать по ее поводу. Уже более пяти сотен браков, находящихся при последнем издыхании, прошли через мои руки. Неплохой послужной список для человека, которому еще нет и тридцати. Но я рано осознала свое призвание и посвятила жизнь воскрешению любви. Консультации по вопросам брака – это искусство. И даже более того. Я врачеватель обреченных браков. Мой кабинет – реанимационная палата, а если меня постигает неудача, он обращается в хоспис. Но в первую очередь я философ любви.

Если вы достаточно начитанны, то вам должно быть известно, что все счастливые семьи похожи друг на друга, тогда как каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Тут нечего добавить. Одинокий человек встречает другого человека, они влюбляются. Полюбив, люди становятся лучше, ответить на их любовь нетрудно. Все влюбленные одинаковы. На этой стадии любовь основывается исключительно на неведении и заблуждении. Как заметил Уильям Сомерсет Моэм, «любовь – это то, что случается с мужчиной и женщиной, которые не знают друг друга».

Для моих же клиентов, зачастую попадающих ко мне спустя четверть века после свадьбы, все обстоит иначе. Вы не представляете, до чего занятно изо дня в день наблюдать, как люди изыскивают все новые способы обидеть друг друга. Они знают друг друга. Они уже не пытаются что-то исправить, они не страшатся одиночества и жаждут… всего того, чего не дождались от любви. Любовь их разочаровала. Чего и следовало ожидать.

У меня самой на этот счет никогда не было иллюзий, и все же я вышла замуж за Йена, утаив, впрочем, то, о чем знала наперед. Не всегда нужно рубить правду в глаза. Это все равно что сообщить двухлетнему малышу, что однажды он отправится на тот свет.

Любовь умирает. Вот так! Эта непреложная истина не должна бы никого удивлять, но сражает жен и мужей наповал. Большинство из них полагают, что им просто не повезло. Как будто разрыв не был предрешен заранее. Люди, которые любят всю жизнь, – исключение из правила. Мы же, простые смертные, уже в сладости первого поцелуя ощущаем терпкую горечь конца. И, сказать по чести, не вызывает ли жестокое разочарование столь же острые и глубокие эмоции, что и первая вспышка страсти? О разбитом сердце сложено куда больше стихов и песен, нежели о счастливой любви. Уж лучше страдать, чем терпеть унылое течение катящихся к концу отношений. И если они заканчиваются решительно и бесповоротно, то с ними уходит и тревожная неизвестность. Остается душевная боль, но и некоторое облегчение. А потом можно снова вообразить, что встретишь кого-то другого, и даже еще лучше.

Если бы существовало государственное учреждение под названием Департамент любви – просторный розовый зал с толпой сердобольных тетушек и симпатичных темноглазых мужчин, – его бы завалили жалобами и прошениями. Люди подавали бы на Любовь в суд за причинение им таких обид, что и не вообразить.

Но такого учреждения нет, и потому люди идут ко мне.

Когда раздается звонок в дверь, я на мгновение закрываю глаза и молюсь. Дай мне силы помочь этим раненым сердцам, шепчу я, не обращаясь ни к кому конкретно – к клубящемуся меж звезд пространству, к воздуху в кабинете, к атомам собственного тела. Меня успокаивает эта просьба о помощи. Потом я открываю дверь и впускаю их.

Ну вот. Звонят.

Помоги мне!

Со своим мужем я общаюсь так: «Одевайся, живо! К семейному консультанту опаздываем! Я тебе выгладила синюю рубашку. Не там, в шкафу! Угу. А башмаки давно пора выкинуть, ты только глянь на подметки! В понедельник пойдешь в “Кларкс”, у них как раз распродажа».

Будто ему шесть лет. Не помню уже, когда это началось, когда у меня появились заносчивая раздражительность и командирский тон, но я как разогналась, так и не могу остановиться. Хотя убила бы на месте всякого, кому вздумалось бы заговорить со мной подобным образом.

– А ты же вроде сказала, что у них все занято? – недовольно бурчит Гарри, точно малолеток, норовящий доказать мамаше свою независимость.

– Господи, да ты не слушаешь, что ли? Сто раз повторять? У них кто-то отказался. Так что ровно в восемь мы должны быть у Ани.

– У Ани?

– Да, у Ани.

– А ничего звучит, мне нравится. По-иностранному, но вроде как успокоительно и пользительно. И стильно. Полячка?

– Почем я знаю? Заткнись и одевайся, наконец.

Ну не стерва ли? Ненавижу себя!

– Свидание с Аней. Класс! Что бы такое надеть? Синюю рубашку с теми новыми черными джинсами? Не простовато?

– Что угодно, только не твои труселя! Господи, во всей Англии ты единственный такие и носишь. Ума не приложу, как можно покупать такое!

– Так ты не находишь их сексуальными? Да, эти и впрямь подрастянулись и посерели маленько, но я могу надеть те, что поновее и поплотнее, из «Маркса».

– Как будто от этого что-то изменится. Как будто вообще что-то может измениться.

– Если б ты время от времени надевала какие-нибудь хорошенькие трусики, глядишь, что-нибудь и изменилось бы, – заявляет мой муж.

Пауза. Я мрачно деру щеткой волосы. Сегодня я безобразнее и старше, чем обычно. Вот что творит мой муженек! Превращает меня в уродину. В прихожей хлопает дверь, и я вдруг вспоминаю, что я не только ужасная жена, но еще и ужасная мать.

Он появляется молча.

– Сэм! Сэм, милый, там в духовке ужин. Я поставила на маленький огонь. Ты только выключи потом, ладно?

– Куда это вы намылились?

– Собираемся выпить с друзьями. Мы не долго. Не будешь скучать? Я телефон не выключу.

– Еще чего! Валите и можете хоть до утра не возвращаться.