Ну вот, парочка пришла. Смотрю на них и завидую, а они, похоже, надоели друг другу хуже горькой репки: он не придерживает ей дверь, а она хмурая и молчит. Сразу могу сказать: закажут две пиццы, а не одну большую.

– Бога ради, Гарри, поживее! Я помираю с голоду.

– Верно, и у меня от этих разговоров о сексе разыгрался аппетит.

Хороший мужик. Слово «секс» произносит, словно речь о… гамбургере. Или о резиновых сапогах. Рассмешил меня.

– Добрый вечер, – говорит женщина. Его жена, наверное, – на своего Гарри даже не взглянула.

– Да? Прошу прощения, что угодно вам? – говорю я очень вежливо, и, конечно же, мой английский тут же выдает во мне чужака, я изъясняюсь кретином полным. Но вы-то уже знаете, что не кретин я, правда?

– Мне, пожалуйста, маленькую «Маргариту». Давай же, Гарри, заказывай! Не заставляй себя ждать.

– Погоди, я еще думаю. Можете вы мне сделать большую мясную с грибами?

– Да, я могу таковую сотворить.

И я приступаю. Выкладываю лепешки, смазываю соусом.

– Отличная шляпа, – говорит этот мужик, он уже приходился мне по душе.

Да, шляпа у меня отличная. Все так говорят. Я ее никогда не снимаю. Она хоть и старая, а форму держит. Прежде все мужчины шляпы носили, а сейчас нет. Почему? Ума не приложу.

– Откуда вы?

– Из Кракова. Это в Польше. – И я выдаю свою лучшую, грустную немного, улыбку. Из-за нее я и получил работу эту.

– Неужели? Как интересно. Везет нам сегодня на поляков. Ну и как, нравится вам здесь? По дому не скучаете?

Я бы мог поведать ему о своем фургоне, о том, как там сыро и вечно воняет газом, о плесени возле туалета и о том, как мистер Макензи колотит в дверь по пятницам, когда платить надо. И никогда не улыбается, и как это обидно, что я ему не нравлюсь. Глупо, конечно, – переживать из-за мистера Макензи.

А дома… Я рассказал бы ему о пышных пирогах и вишневом чае в стеклянных кружках, о том, что на воскресной мессе в Мариацком костеле яблоку негде попасть, о мальчишках, которые танцуют брейк на булыжной мостовой, заложив картонку под голову. А в лавке у Павелека полки завалены всякой снедью и в бочках селедка поблескивает. Рассказал бы о своем кабинете в колледже. О том, какое огромное там окно, и о голубях, которые тучами садятся на карниз.

Я бы даже мог рассказать ему о Марье и о том, как однажды улица стала мала. А потом и Краков оказался не так велик, а скоро и вся Польша стала тесна. Все слишком близко к Марье. И я уехал. Некоторые поляки – да почти все – отправляются в Англию за деньгами, а я – из-за Марьи, из-за того, что она разлюбила меня.

– Да, иногда я немножко скучаю по дому, – отвечаю я. – Но мне нравится Шотландия. Здесь хорошо.

И я направляю все внимание на пиццу, потому что сейчас я не где-нибудь, а в пиццерии.

И на кой мы сюда переехали? Вконец крыша у предков сползла.

Понимаете, жизнь в Эвантоне – полный отстой. Достает каждую минуту! Могли бы, кажется, поинтересоваться, охота мне уезжать из Лейта или нет. Ударило им в башку – и поволокли меня за собой, как щенка на веревочке. А я здесь – не пришей звезде рукав! Просыпаюсь утром, и прям блевать тянет.

Хотя сегодня встретился мне один чувак, не полный вроде придурок. И тоже не местный. Пиццу готовит в одной забегаловке, крошечной такой, что он один там и помещается. На большой перемене Кайл с подпевалами своими опять принялся выеживаться, а мужик этот позволил мне пересидеть у него в лавке, пока они не свалят, а потом спросил:

– В школу больше не уйдешь?

– Не-а, – говорю. – Школа – дерьмо.

А он тогда и говорит:

– Ты ведь не поел обед? Хочешь пиццы?

– А можно один кусочек?

– Кусочек? Не мини-пиццу?

– Да у меня только семьдесят пять пенсов.

– А!

– Да ладно, я вообще-то не голодный. – И когда я это говорил, горло у меня вдруг сдавило и голос сорвался. Ну не гадство? И без того тошно, а тут еще это! Я прям провалиться готов, когда у меня на людях голос выкидывает фортели и я начинаю то пищать, то басить. А жрать-то еще как хотелось!

Тогда он спрашивает:

– Твое имя как, позволь пожалуйста?

Вообще-то он прилично по-английски говорит, только слова как-то смешно расставляет.

– Сэм, – отвечаю, а сам чувствую себя полным дерьмом, даже собственное имя кажется кретинским.

Ну, он сказал, как его зовут, и мы пожали друг другу руки над прилавком. Рука у него здоровенная и чертовски крепкая. И тут он спокойненько так заявляет:

– Хочешь маленькую работу, Сэм, тогда я даю тебе пиццу бесплатно?

Знаю, на что похоже. Но он точно не педик, зуб даю!

– Да, – отвечаю, – большое спасибо. – И переспрашиваю, как его зовут, из вежливости. Я это имечко раз шесть повторил, и все неверно. Но потом поднапрягся, и теперь все путем. Мацек – вот как его зовут!

Он дал мне щетку и показал на пол.

– Ясно. Подметать я умею, без проблем.

– «Пепперони»?

– Да, «Пепперони» – это супер. Слушай, а ты ведь поляк, да?

Мне вдруг стукнуло в голову – может, он просто косноязычный?

– Да.

– Я так и думал. Класс.

Мы перестали трепаться и принялись за работу.

С тех пор как мы перебрались в эту чертову дыру, мне еще ни разу не было так клево. Мацек – классный мужик. И говорит по-нашему! Ну, почти.

За завтраком мы, как правило, почти не разговариваем. Разве что о чем-нибудь важном. Например:

– Я сегодня буду поздно – родительское собрание, – говорит Йен и равнодушно зевает. Как ни в чем не бывало.

Как будто этой самой ночью не говорил о ребенке. Шептал, если точно. Но настало утро, и вот он, полюбуйтесь – уткнулся во вчерашний номер «Индепендент» и уплетает свои хлопья, а на лице (как всегда чуть отстраненном, ласковом, с легкой блуждающей улыбкой) ни намека на то, о чем он шептал мне, глядя прямо в глаза. Да и день, предшествовавший этому шепоту, ничем особым не отличался. Рядовое воскресенье.

Я заядлая почитательница всевозможных перечней и списков. Вот и вчера, в воскресенье, согласно нашему списку текущих дел, Йен в последний раз в этом году подстриг газон; я покрасила облупившуюся оконную раму в ванной. Ставим два крестика. Список покупок: провизия, наволочки, луковицы нарциссов. Крестик, крестик, крестик. Потом был ужин (запеченная говядина с томатами) и вино («Риоха», 7.99 фунта), потом мы посмотрели фильм с политическим уклоном («Отстреливая собак»[1]). И отправились в спальню, где, как всегда по воскресеньям, позанимались любовью. Как всегда – весьма приятно. Я настроилась, сконцентрировалась и, когда была готова, дала ему знать. И все случилось. На его лицо я не смотрела, но, думаю, он зажмурился и сморщился, как от боли. Я положила за правило как минимум раз в неделю устраивать продолжительные встречи под одеялом; со временем они каким-то образом переместились на воскресный вечер и стали традицией – как будто всю неделю мы сознательно откладываем это дело и для последнего пункта в списке дел остается лишь воскресенье. Наша еженедельная обязанность.

Супружеский секс – сродни занятиям физкультурой. Сколько женщин на самом деле с охотой идут в спортзал? Если не считать тех двух, что всегда являются первыми, облаченные в тренировочные костюмы и спортивные тапки. Но женщины неизменно испытывают глубокое удовлетворение после занятия и предвкушают следующее. Согласно последним исследованиям, регулярная половая жизнь – не просто ласки, не «самообслуживание» и даже не оральные изыски, но полноценный, традиционный секс – уменьшает риск возникновения некоторых видов рака. Подобно красному вину, секс понижает кровяное давление. Всем своим клиенткам – как бы ни прискучили им постельные утехи – я настоятельно рекомендую не прекращать попыток. Порой подлинное желание, обманутое внешними проявлениями, может вернуться, и тогда секс перестанет быть тяжкой повинностью. А не вернется, так по крайней мере у вас будет меньше шансов заполучить рак матки и сердечные заболевания. Как и в искусстве, здесь не стоит ждать явления музы. Сам процесс – рисование, сочинение музыки или стихов – творит чудо, благодаря которому на свет рождается произведение искусства. Занимайтесь любовью – и любовь появится там, где царило лишь равнодушие, лишь холодность, печаль и тоска. Не верите? А вы попробуйте.