— Знаешь, — говорил Шугарман. — Я тебе такого могу порассказать из своей жизни — животики надорвешь. Книга бы вышла — первый сорт.

Завсегдатаи интересовались мнением Мервина о Шоломе Аше [122], красной угрозе и неблагодарных детях. Подтрунивали над восторгами папы.

— Послушать его, так ты гений на все сто.

— А что, — сказал Мервин, подмигнул, подул на ногти и потер их о лацкан пиджака, — Как знать.

Тут отец Молли и скажи:

— Утром я прочел в «Газетт», будто Хемингуэю заплатили сто тысяч долларов, чтобы сделать кино по одному его рассказу. А за целую книгу заплатят уж не меньше, чем за пять рассказов. Ведь так?

Мервин закашлялся, прочистил горло, ничего не ответил и тут же ушел. Перекрахмаленный воротничок рубашки врезался в его безволосую, натертую докрасна шею. Когда я догнал его, он сказал:

— Стоит ли удивляться, что многих художников довели до самоубийства. Никто нас не понимает. Мы ведь не бежим наперегонки, чтобы побольше ухватить.

В пятницу в семь тридцать к нам пожаловала Молли.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила мама.

— Я пришла к мистеру Капланскому. Ведь он, насколько мне известно, снимает здесь комнату.

— Лучше сдавать комнату, чем выгадывать по пятьдесят граммов с каждого полкило.

— Если вы намекаете на магазин моего отца, в таком случае, не хотелось бы этого вам говорить, но отпускать в кредит каждому встречному-поперечному он не может.

— Лично мы везде платим наличными. Чур-чур.

— Ничуть в этом не сомневаюсь. Ну а теперь я, с вашего позволения, хотела бы увидеть мистера Капланского.

— Он еще обедает. Но я справлюсь — сможет ли он вас принять.

Молли не стала ждать. Оттеснив маму, она прошла на кухню. Глаза у нее припухли. Похоже, она плакала.

— Привет, — сказала Молли.

Ее лоснистые черные кудри были уложены в высокую прическу. Губы ярко накрашены.

— Присаживайтесь, — сказал папа. — Дом красен не углами, а гостями.

Никто не засмеялся.

— Шутка, — сказал папа.

— Мервин, ты готов?

Мервин вертел в руке вилку.

— Мне сегодня вечером надо работать, — сказал он.

— Я сварю вам кофе.

Молли, натянуто улыбаясь, снова надела пальто, глубоко вздохнула и села. Примостилась на краешке стула: то ли ее юбка была уж очень узкой, то ли ей уж очень хотелось поскорее уйти.

— Так вот, о романе, — раздвинув губы в улыбку, обратилась она к Мервину. — Рада, рада.

— Он еще не принят издателем.

— Но роман-то хороший?

— Разумеется, хороший, — сказала мама.

— В таком случае о чем беспокоиться? Ну, — Молли встала, — поскакали.

Мы бросились к окну — посмотреть, как они рука об руку идут по улице.

— Нет, вы посмотрите, она на нем просто-таки повисла, — сказала мама. — И как только не стыдно!

— Бой прекращен за явным преимуществом противника, — сказал папа.

— Благодарю, — сказала мама и выплыла из комнаты.

Папа подул на пальцы.

— Ишь ты, — сказал он. Мы все еще стояли у окна. — Не иначе как она с утра пораньше их вострит — вот отчего они так торчат, а он такой недомерок, что ему даже наклоняться не придется, чтобы… — Папа опустился на стул, закурил трубку и раскрыл «Либерти» на той странице, где начинался рассказ Мервина. — Знаешь, а может, в Мервине ничего особенного и нет. Может, написать рассказ и не так уж трудно.

— Рыть канавы легче, — сказал я.

Папа взял меня с собой к Танскому — угостил кока-колой. Его расспрашивали о Мервине. Он отвечал, барабаня пальцем по стойке:

— Короче, тут не обойтись без этой, как ее… Музы. Когда он при Музе, ему работается лучше. Ну а без нее… — снисходя к завсегдатаям, просвещал их папа — никогда еще он не держался с таким апломбом. — Что вам сказать — это уж как повезет. Только Мервин говорит, что в Голливуде все продается и покупается.

Мервин вернулся домой в первом часу.

— Хочу дать вам совет, — сказала мама. — Эта девушка из совсем простой семьи. Вы могли бы, сами понимаете, найти и получше.

Папа похрустел суставами пальцев. На Мервина он не смотрел.

— Подумайте о своем будущем. Вам следует выбрать себе спутницу жизни, которая не уронит вас в кругах выше классом.

— А вовсе не жениться и того лучше, — сказал папа.

— Нет ничего ужаснее, чем связать жизнь с человеком, который не разделяет твоих интересов.

— Не надо связывать себя по рукам и ногам, — сказал папа, посасывая трубку.

Мама посмотрела на папу в упор и засмеялась. Папа понизил голос до шепота.

— Женишься слишком рано, — сказал он, — потом всю жизнь жалеешь.

Мама снова засмеялась. В ее глазах стояли слезы.

— Я не могу позволить вам, — сказал Мервин, — чернить доброе имя мисс Розен.

Папа, мама посмотрели на Мервина так, словно не понимают: что он-то здесь делает. Мервин — он такого не ожидал — чуть не попятился.

— Я не шучу, — сказал он.

— С кем это, интересно, вы позволяете себе так разговаривать? — сказала мама. И со значением посмотрела на папу.

— Эй, полегче, — сказал папа.

— Надеюсь, успех не вскружил вам голову, — сказала мама.

— Успеху меня не изменить. Я устою, но вы вмешиваетесь в мою личную жизнь. Спокойной ночи.

Папа, похоже, и огорчился, и обрадовался разом: подумать только — маме посмели дать отпор.

— А ты-то чем недоволен? — спросила мама.

— Я? Ничем.

— Посмотрел бы на себя. В твоем возрасте — и курить трубку.

— В «Дайджесте» пишут, что для здоровья трубка лучше сигарет.

— Ты ничего не понимаешь в людях. Мервин никогда не позволил бы себе разговаривать со мной так грубо. Просто его художественному темпераменту нужно выплеснуться.

Папа, дождавшись, когда мама ляжет спать, проскользнул в комнату Мервина.

— Слышь? — Он присел на край кровати. — Скажи, чтоб я не лез не в свое дело, я не обижусь, только… словом, плохие вести из Нью-Йорка? От издателя?

— Ответ из Нью-Йорка еще не пришел, — отчеканил Мервин.

— Я так и думал. — Папа вскочил. — Извини. Спокойной ночи. — В дверях он тем не менее чуть подзадержался. — Я из-за тебя подставился. Уж ты, пожалуйста, меня не подведи.

Назавтра с утра пораньше позвонил отец Молли.

— Ну как, Мервин, хорошо провел время?

— Да, да, еще бы.

— Молодчина. Она с ума по тебе сходит. Как говорится, ног под собой не чует.

Молли — так передавали — сказала своим товаркам в конторе «У Сьюзи. Элегантные наряды», что она, наверное, скоро уедет, как она выразилась, в тропические края. Гитл Шалинская видела, как она присматривала пляжные костюмы на Парк-авеню — это в ноябре-то; ходили слухи, что Голливуд предложил Мервину купить его книгу, безусловный бестселлер, и Мервин предложение принял. А дня два спустя Мервину пришел по почте объемистый пакет. С его романом. В пакет был вложен печатный бланк. Издатели извещали, что книга им не подошла.

— Невезуха, — сказал папа.

— Пустое, — бесшабашно сказал Мервин. — Кое-кто из лучших ныне живущих словотворцев, прежде чем его роман примут, получал по шесть-семь отказов от издателей. Да и потом, по правде говоря, эта шарага не по мне. Там все до одного гомосеки. Они печатают только своих смазливых дружков. — Мервин засмеялся, хлопнул себя по коленям. — Сегодня же пошлю книгу другому издателю.

На обед мама приготовила Мервину его любимые блюда.

— Вы — подлинный талант, — сказала она, — и все-все к вам придет.

Позже за Мервином зашла Молли. На этот раз Мервин вернулся домой чуть не под утро, но мама все равно не легла — дожидалась его.

— Розены пригласили меня в субботу на ужин. Правда, очень мило с их стороны?

— Но я специально заказала мяснику на ужин что-то особенное.

— Мне очень жаль. Я не знал.

— Ну так знайте. Что ж, как вам будет угодно. Я переменила вашу постель. Впрочем, вам следовало бы заранее мне сказать.

Мервин сцепил руки — они тряслись.

— Господи, что сказать? Мне нечего сказать.