— Грамматика у тебя явно хромает.

— И эта комната, и эта кровать — мои.

— Вот как?

— Во всяком случае, были бы моими. Мне их обещали. А теперь я как жил, так и живу с сестрой: комнату сдали вам.

— По-моему, твоим родителям нужны деньги.

— Я извинился. Могу я идти?

— Иди.

Назавтра мы с Бамбингером избегали смотреть друг на друга, и целую неделю он ни разу не попытался ни поучать, ни одергивать, ни наставлять меня. Из Австралии пришло толстенное письмо, и Бамбингер показал нам фотографии серьезного мальчугана в явно тесном ему костюмчике иностранного покроя. Жена его, седая и патлатая, косила, один зуб у нее, похоже, был золотой. Бамбингер читал родителям вслух отрывки из письма. Семья его, как я знал, прибудет в Канаду не раньше чем через полтора месяца: одно плавание займет месяц.

Теперь Бамбингер без остатка предался работе и накопительству. Даже самокрутки перестал курить и брался за любую сверхурочную работу. В свободные дни Бамбингер рыскал по распродажам — выискивал, где бы что купить подешевле. С одной распродажи он принес костюмчик для мальчика, с другой — допотопную стиральную машину; чинить ее он взялся сам. Приобрел на аукционе стол и стулья, купил на благотворительном базаре подержанный пылесос. Эти, а также прочие покупки он стаскивал в сарай; меня он сторонился.

Как-то я ошарашил Бамбингера — принес ему пачку почти что новеньких комиксов. «Для вашего сынка», — сказал я и убежал, а на следующее утро обнаружил комиксы в мусорном ведре.

— Юлиус не станет читать такую белиберду, — сказал Бамбингер.

— Они мне обошлись в пять центов каждый, вот.

— Намерения у тебя были добрые. Только деньги ты потратил впустую.

В субботу днем, за неделю до того, как миссис Бамбингер и Юлиус должны были приехать, папа принес в кухню газету. И шепнул что-то маме на ухо.

— Да, пароход называется так. О Господи!

Из сарая, шатаясь под тяжестью трехногого стола, приплелся Бамбингер.

— Крепитесь, — сказал отец.

Бамбингер выхватил у него газету и прочел сообщение — оно было напечатано внизу первой страницы.

— Нельзя ничего знать, — сказала мама. — А вдруг им удалось сесть в спасательную шлюпку? Такое случается сплошь и рядом.

— Где есть жизнь, есть и надежда.

Бамбингер ушел в свою комнату, безвыходно просидел там три дня, а когда вышел, сообщил, что съезжает от нас. Утром в день отъезда он позвал меня к себе.

— Ну вот, твоя кровать и освободилась, — сказал он.

Я молчал.

— Ты такие лишения претерпел. Так перестрадал. Верно я говорю? Паршивец ты, вот ты кто.

— Пароход потопил не я. — Он меня напугал.

Бамбингер засмеялся.

— Вот как, — сказал он.

— Почему вы от нас съезжаете?

— Перебираюсь в Торонто.

Он лгал. Двумя неделями позже я встретил Бамбингера — он шел мне навстречу по улице Св. Екатерины. В новом костюме, широкополой шляпе, очках в толстой роговой оправе. Спутница Бамбингера была выше его ростом. Я хотел спросить, не заберет ли он свой скарб из нашего сарая, но передумал и перешел на другую сторону улицы, чтобы он меня не увидел.

Когда осенью 1941-го Бенни отправили в Европу, Гарбер, его отец, решил: если уж, как ни крути, одного сына все равно заберут, пусть лучше в армию пойдет Бенни. Бенни — он тихоня, он не станет соваться куда не надо. Миссис же Гарбер думала: мой Бенни — он благоразумный, он будет вести себя осмотрительно. Эйб, брат Бенни, тот объявил:

— К тому времени, когда Бенни вернется, у меня наверняка будет собственный гараж и я возьму его на работу.

Бенни писал домой каждую неделю, ни одной не пропускал, и каждую неделю Гарберы посылали ему посылки со всякими вкусностями, такими, как салями, маринованная селедка и штрудель, без которых парень с улицы Св. Урбана жить не может. Посылали они из недели в неделю одно и то же, да и Бенни, откуда бы его письма ни приходили — из лагеря Борден [112], Олдершота [113], Нормандии или Голландии, писал им из недели в неделю одно и то же. Начинал он так: «Надеюсь, вы живы и здоровы», а заканчивал: «За меня не беспокойтесь, всего наилучшего, спасибо за посылку».

Когда Бенни вернулся с войны, Гарберы не стали равняться на Шапиро: те по случаю возвращения своего первенца закатили пир горой. Гарберы встретили — как не встретить — Бенни на вокзале и устроили в его честь обед, пусть и не парадный.

Эйб был рад-радехонек, что Бенни вернулся.

— Молодчага, — то и дело повторял он. — Ты, Бенни, молодчага.

— На фабрику не возвращайся, это ни к чему, — сказал мистер Гарбер. — Прежняя работа тебе не нужна. Ты же можешь помогать брату Эйбу в гараже.

— Хорошо, — сказал Бенни.

— Оставь его в покое, дай ему отдохнуть, — сказала миссис Гарбер. — Что, если он пару недель отдохнет, мир уже перевернется?

— Слышь, — сказал Эйб, — Арти Сегал, когда вернулся, рассказывал, будто в Италии парень может получить все, ну все-все что угодно, за пару сигарет. Он меня разыгрывал или как?

Бенни демобилизовали и отправили домой не потому, что война окончилась, а потому, что его ранило в ногу шрапнелью. Хромал он не слишком сильно и ни о своем ранении, ни о войне говорить не хотел, поэтому поначалу никто не заметил, что он переменился. Вернее, никто, кроме дочки Мейерсона Беллы.

Мейерсон, хозяин заведения «У Папы. Табачные изделия и напитки» на улице Св. Урбана, безвылазно торчал там — сидел на расшатанном, облупившемся кухонном стуле, играл в покер с соседями. Один глаз у него был стеклянный, и, когда игрок долго думал, прежде чем сделать ход, он вынимал глаз и надраивал его платком, что неизменно приводило меня в ужас. За прилавком стояла дочь Мейерсона, Белла, у нее была уродливая — копыто копытом — стопа, тусклые темные волосы плюс к тому многовато волос на лице, и, хотя ей шел всего двадцать седьмой год, выйти замуж ей не светило. Как бы там ни было, именно она заметила, что Бенни переменился. В самый первый раз, когда он после своего возвращения пришел к Мейерсону, она сказала:

— Бенни, что с тобой?

— Да ничего, — сказал он.

Бенни был низкорослый, тщедушный, с вытянутым, узким лицом и пухлым, поползшим на сторону ртом, его черные глаза кротко смотрели на мир. Большие не по росту руки он прятал в карманы. Казалось, он и вообще хочет спрятаться: как только представлялась такая возможность, он становился за стул или уходил в темный угол, чтобы не привлекать к себе внимания. Когда Бенни провалил экзамены в девятом классе ФСШ, классный руководитель, некий мистер Перкинс, отправил его домой с запиской: «Данных к учебе у Бенни нет, но у него есть все данные, чтобы стать хорошим гражданином. Он честный, на уроках внимателен и прилежен. Я бы советовал обучить его ремеслу».

Прочтя записку, мистер Гарбер покачал головой, скомкал записку и сказал:

— Ремеслу? — Посмотрел на сына, снова покачал головой и сказал: — Ремеслу.

Миссис Гарбер сказала с нажимом:

— А ты что — не ремесленник?

— У Шапиро сын будет доктор, — сказал мистер Гарбер.

— Как же, как же, сынок Шапиро, — сказала миссис Гарбер.

Бенни потом извлек записку из мусорного ведра, разгладил ее, положил в карман и всегда носил с собой.

На следующий день после своего возвращения Бенни пришел к Эйбу в гараж — решил, что болтаться две недели без дела ему ни к чему. Эйбу это пришлось по душе.

— Как я вижу, за те годы, что ты отсутствовал, в тебе появилась основательность, — сказал Эйб. — Это хорошо. Пригодится в жизни.

Эйб работал не покладая рук, с утра до ночи, к тому же он верил, что с присутствием Бенни в гараже его дела пойдут еще лучше.

— Это мой младший брат Бенни, — говорил Эйб таксистам. — Четыре года оттрубил в пехоте, из них два на фронте. Крутой, скажу я вам, парень.

В первые недели Эйб был доволен Бенни.