— Сейчас в мире столько страданий, — приводила доводы мама, — и, если взять жильцом беженца, холостяка, мы поможем их уменьшить. К тому же как знать — вдруг он женится на сестрице Бесси: бедняжке давно пора замуж.

Итак, в ноябре 1942-го мы позвонили в соответствующее агентство и нам прислали нашего первого жильца, беженца, без всяких там объявлений. Герр Бамбингер был тщедушный, сутулый, его лысая голова ярко блестела, подбородка у него, можно сказать, не имелось. Он носил очки в металлической оправе с толстыми стеклами и, хоть и курил самокрутки, зато вставлял их в черепаховый мундштук.

— Я так понимаю, — сказала мама, — вам пришла пора устроить свою жизнь. Вы, я так думаю, подыскиваете жену.

— Готов поспорить на что хотите — так оно и есть, — сказал папа.

В пятницу на обед пригласили сестрицу Бесси, а в воскресенье родители загнали герра Бамбингера в угол.

— С лица, — сказала мама, — не воду пить.

— Верно.

— В жене что важно: чтобы на нее можно было положиться, — сказал отец, потчуя герра Бамбингера рюмкой бренди. — Ну и чтобы у нее сбережения в банке имелись.

Герр Бамбингер не пил с утра до вечера черный кофе в «Старой Вене» наподобие остальных беженцев и не разглагольствовал о том, что в Канаде сплошь серость и бескультурье. Вечерами Бамбингер по большей части курил, не зажигая света, в своей комнате за кухней. Без конца строчил письма, исписывая рисовую бумагу сверху донизу, — почерка мельче и убористее я в жизни не видал. Письма он посылал в Международный Красный Крест, а также в организации и лагеря беженцев во всем мире, но в ответ ничего ниоткуда не получал, если не считать своих же вернувшихся обратной почтой писем да выпусков «Aufbau» [109].

Бамбингер проявил изрядный интерес ко мне. Он убедил маму, что комиксы вредны.

— Супермен, — сказал он, — это пропаганда фашизма, а у Бэтмена с Робином [110]лишь прозрачно, весьма прозрачно, — сказал он, — завуалированные гомосексуальные отношения.

— На вашем месте, — говорил он маме, — я не разрешал бы ему в такой холод ходить без шарфа.

Через два дня последовало новое назидание:

— За едой мальчику не следует класть локти на стол.

А еще как-то он без долгих слов выключил радио:

— Нельзя делать уроки и одновременно слушать радио.

Родители верили, что герр Бамбингер искренне печется о моем благе, и, когда я говорил, что нечего ему лезть не в свое дело, меня одергивали.

Как-то в воскресенье мама заставила меня пойти погулять с герром Бамбингером.

— С какой, интересно, стати? Сегодня я хотел поиграть в футбол, — кобенился я.

— У бедного герра Бамбингера жена и ребенок твоего возраста, а он не знает ни где они, ни живы ли они вообще.

Бамбингер из чистой, как я считал, вредности повел меня в Музей изобразительных искусств на Шербрук-стрит.

— Учиться ценить искусство, — сказал он, закуривая, — никогда не рано.

— Как насчет сигаретки?

— Растущему организму никотин вреден.

— Жадитесь, небось, дать мне курнуть — так бы и сказали.

— Ты не только глуп. Ты еще и груб. Будь ты моим сыном, ты бы не посмел так себя вести. Я бы тебя научил почитать старших.

— Так я ведь вам не сын.

Но всерьез мы с Бамбингером поцапались из-за кофе. В войну кофе, если помните, было нормировано. Дети получали свою норму по достижении двенадцати лет. На кофе были особые талоны. Я с нетерпением ждал, когда мне исполнится двенадцать, и на следующий же день потребовал налить мне кофе. Мамины губы тронула еле заметная улыбка. Бамбингер, однако, посмотрел на нее предостерегающе, на меня — укоризненно.

— Ты же знаешь, тебе нельзя пить кофе, — сказала мама. — Мал еще.

Сестра ухмыльнулась и чуть ли не в один глоток осушила свой кофе.

— Законно избранным правительством Канады мне со вчерашнего дня дано право пить кофе.

— В правительстве полным-полно антисемитов, — гнул свое отец.

Я, однако, заметил, что мама дрогнула.

— Всего одну чашку, — канючил я. — Ты что, умрешь от этого?

— Твоя мать права. Для растущего организма кофе вреден.

Если ты поздно ложился спать, это, согласно Бамбингеру, тоже замедляло развитие. Так же как и вечера, проведенные в кегельбане.

— Это дело семейное, и вам бы в него свой нос, а он у вас на двоих рос, не совать.

— Немедленно извинись перед мистером Бамбингером!

— Или я получу причитающуюся мне по закону норму, или разорву свои талоны.

— Ничего подобного ты не сделаешь. А теперь извинись перед мистером Бамбингером.

Бамбингер издевательски улыбался, выжидал.

— Идите к черту! — завопил я и напустился на Бамбингера: — Чего вы удрали от Гитлера, струсили? Чего бы вам не уйти в подполье, не бороться против Гитлера? Все лучше, чем бросить жену и детей и спасать свою шкуру.

Мама отвесила мне оплеуху.

— Ах так? — Я выскочил из-за стола. — Я ухожу из дому.

На улице моросил дождь. Я — руки в карманах ветровки, за спиной наспех собранный рюкзак — поплелся к кегельбану: там расставлял кегли Херши.

— Слышь, — сказал я. — Хочешь убежать из дому вместе?

Херши отер пот со лба — осмысливал мое предложение.

— А до понедельника повременить нельзя? У нас сегодня латкес [111] на обед.

На обратном пути я рассказал Херши, как меня допекает Бамбингер. Тут дождь полил всерьез, и мы укрылись под наружной лестницей.

— Слышь, сделаешь для меня одно дело? — спросил я.

— Нет.

— И на том спасибо.

— Чего тебе надо, чтобы я сделал?

Я попросил Херши позвонить к нам в дверь и сказать маме, что я упал в обморок или что-то в этом роде.

— Скажи, что ты шел себе по своим делам и наткнулся на меня — я лежал в канаве.

— Дрейфишь. Так я и знал. Тебе нипочем не убежать.

Тут Херши меня пихнул, и я скинул рюкзак — хотел его оглоушить. Он пустился наутек.

Шел одиннадцатый час, дождь сменился снегом.

— Ты вернулся, — сказала мама: она, похоже, нешуточно обрадовалась.

— Только на эту ночь.

— Пошли. — Мама взяла меня за руку. — Мы только что узнали замечательную новость.

Бамбингер — хотите верьте, хотите нет — плясал вокруг стола с моей сестрой. На голове у него красовалась бумажная шапка, очки висели на кончике носа.

— А вот и блудный сын воротился, — сказал он. — Говорил же я вам, что беспокоиться не стоит.

Бамбингер расплылся в улыбке, ущипнул меня, и пребольно: я не успел увернуться.

— А родители еще собирались отправить полицейских на твои поиски.

— Миссис Бамбингер и Юлиус спаслись. — Мама захлопала в ладоши.

— Они выедут из Австралии, — сказал папа. — Пароходом. Мистер Бамбингер получил телеграмму.

— Я вымок до нитки. Скажи спасибо, если я не схвачу пневмонию.

— И верно. Вы только посмотрите на него, — сказал папа. — Можно подумать, он из реки вылез. И что он этим доказал? Ничего.

— Я вам вот что скажу, — вмешался Бамбингер. — Может быть, кофе пить ему еще рано, но капля-другая бренди ему не повредит.

Все засмеялись. Оттолкнув Бамбингера, я рванул в свою комнату. Мама пришла следом.

— Ты почему плачешь?

— Я не плачу — я промок.

Из столовой доносился смех.

— Возвращайся к своей компании. Веселись.

— Прошу тебя, извинись перед мистером Бамбингером.

Я молчал.

— Я разрешу тебе пить по чашке кофе в неделю.

— Это что, он придумал?

Мама посмотрела на меня с удивлением.

— Ладно. Иду. Извинюсь перед ним.

Я прошел вместе с Бамбингером в его комнату.

— Что ж, давай, выскажись начистоту. Я тебя не укушу.

— Мама велела сказать, что мне очень жаль.

— Вот как?

— Вы ко мне вечно цепляетесь.

— Неужели?

— Может, им и не заметно. Мне это более заметнее.

Бамбингер — он нарочито медленно сворачивал самокрутку, а я так и стоял перед ним — наконец сказал: