— Мог бы сперва мне сказать, — продолжал он. — И избавить меня от разговоров с Маргидо о том, что ты хочешь в дом престарелых.

— Я сказал Турюнн. Это уже она…

— Турюнн, конечно, тебе поможет, сидя в своем Осло, как же! К тому же ты здоров! Просто стар. А это не одно и то же.

— Я не принимаю душ, — прошептал отец.

— Не принимаешь душ? Вот уж отличный повод отправиться в дом престарелых! И домработница эта — из-за твоих жалоб. Ты во всем виноват! Мы бы прекрасно справились, без всей этой ерунды!

Он сунул руки в карманы и вернулся на кухню. Глубоко вздохнул и уставился на пустую кормушку, потом снова подошел к двери.

— Нет, ты не виноват. Просто мне плохо от одной мысли, что тут раз в неделю будет шастать посторонний человек! Хватило бы и раз в месяц.

Отец кивнул, но Тур знал, что каждый его кивок был враньем, отец радовался гостям, на Рождество, когда дом был полон народу, он просто расцвел. Он выпивал, рассказывал о войне, краснел от волнения, очень на него непохоже. И не смог удержать при себе правду, от которой их надо было уберечь.

Тут он услышал машину, выглянул на улицу. Точно такая же, как взятая напрокат в аэропорту датчанином, только белая. И с какой-то надписью на двери.

— Господи! — сказал он.

— Что такое? — испугался отец.

— Девчонка, совсем зеленая. Как можно таких посылать!

Он представлял себе хваткую пожилую женщину. Она выгрузила вещи из багажника — ведерко, швабру и белые, до отказа забитые пакеты. Темные волосы, короткая стрижка, джинсы, красная кожаная куртка. Он разглядывал ее, пока она, нагруженная, шла к крыльцу. Она уже практически стояла на пороге, и только тогда он вышел в прихожую открыть дверь.

— Привет! А вот и я! У меня тут куплено всякого, поскольку я в первый раз. Я это все оставлю здесь. Раз вам нужна моя помощь, полагаю, вы не будете этим пользоваться в мое отсутствие.

Она громко, неестественно захохотала. В одном ухе у нее было несколько маленьких серебряных колечек. Она оттеснила его и прошла прямо на кухню, будто всю жизнь прожила в доме. Пакеты она сгрузила на пол и протянула ему руку.

— Камилла Эриксен меня зовут.

— Тур Несхов.

— Вы разве не вдвоем?

— Он сидит в гостиной.

Она устремилась туда, протянула руку отцу, который собирался встать.

— Да сидите! Я — Камилла Эриксен. Ваша единственная обязанность, когда я прихожу, будет поднимать ноги, пока я пылесошу под вашим креслом!

— Турмуд Несхов, — с улыбкой ответил отец. По счастью, обе челюсти были на месте.

— Тур и Турмуд. Забавно. Хотя, наверное, у крестьян принято называть младших в честь старших. А цветы эти умерли.

Она показала на подоконник.

— Пусть стоят, — сказал Тур.

— Стоят вот так? Может, купить новые? А эти выбросим.

— Нет. Пусть стоят.

— Как хотите. Кстати, насчет пылесоса, мне надо проверить, как он работает. Если он сломан, придется привезти еще и пылесос.

— Стоит в прихожей, — сказал Тур. — Под лестницей.

Она стремглав кинулась обратно в прихожую.

— Надо проверить мощность, — крикнула она. — Где розетка?

— За одеждой.

— Фу! Как от нее воняет!

— Хотите кофе? — спросил он, надеясь, что это умерит ее пыл.

— Ну да, у вас же свинарник. Я забыла. Да, спасибо, выпью чашечку. А можно здесь курить?

Не успел он ответить, как заработал пылесос. Грохот становился то громче, то чуть тише, словно она держала руку у сопла, что фактически она и делала.

— Отлично! — выкрикнула она.

Он испытал невероятное облегчение, будто только что выдержал экзамен. Этому «Электролюксу» было восемнадцать лет. Он обдал кофейник кипятком, чтобы кофе побыстрее сварился, и уставился на кучу вещей на полу. Но тут она появилась на кухне, напомнив ему суетливого горностая.

— Какая вы молодая, — сказал он.

— Экономлю на стипендии, — сказала она. — Мать умерла, когда мне было тринадцать, и на мне осталась куча младших братьев и сестер. Так что мне пришлось научиться прибираться. Неплохая работа. Но я делаю далеко не все. Так можно здесь курить?

Он достал кофейное блюдце и поставил перед ней. Она зажгла сигарету, словно до смерти от никотинового голодания ей оставались считанные секунды, энергично затянулась и выпустила дым в потолок, запрокинув голову и с наслаждением прикрыв глаза.

— Короче, я делаю не все.

— То есть?

—  Яне делаю покупок и не касаюсь денег. Не то, чтобы я их боялась, совсем наоборот!

И снова она засмеялась своим истерическим смехом.

— Просто на всякий случай, — продолжала она. — Старики часто хранят наличные дома, часто меняют тайники и тут же об этом забывают, а потом обвиняют домработницу в краже. Поэтому я не хочу касаться денег. Это принцип, ничего личного.

Он со значением кивнул и вспомнил о двадцати тысячах, лежавших у него в ящике ночного столика. Кстати, осталось-то всего пятнадцать после кастрации, оплодотворения, зашивания ран у свиней и оплаты каких-то срочных счетов.

— Еще я мою, — сказала она неожиданно серьезно, будто бы подчеркивая значительность своего дела. Вода на плите зашумела, только бы побыстрее вскипело.

— Да-да.

— Полы. Не людей.

Она опять засмеялась и добавила:

— На это есть сиделки.

И молча кивнула в сторону гостиной.

— Все отлично. Мы прекрасно сами справляемся, — сказал он.

Если отец скажет сейчас хоть одно слово, он выбросит его из окна, прямо на твердый наст. Но из комнаты раздавался только обстоятельный кашель.

Наконец-то вода вскипела, он залил кофейник и помешал кофе ложкой, потом поставил его в раковину и залил сверху ледяной водой.

— Посмотрю, есть ли печенье к кофе, — сказал он. — Кажется, у нас еще оставалось…

— Мне не надо. Я на диете.

Да уж, где там лишний вес? Эта щепка весила не больше сорока пяти килограммов, он привык прикидывать вес скота, и точно определял его на глаз.

— Может, сахару?

— Вы что?!

Он отнес отцу чашку кофе с двумя кусочками сахара и порадовался, что тот по привычке не выходил из гостиной. Оттуда и так все было прекрасно слышно. Камилла Эриксен поинтересовалась, какой скот он разводит, не кажется ли ему ужасным, что разводчики овец убивают волков, и не думает ли он, что треске тоже бывает больно.

— Треске?

— Ну, рыбе!

— Понятия не имею, — ответил он и демонстративно взглянул на настенные часы.

— Пора мне начинать, пожалуй! — сказала она, хлопнула себя по джинсовым ляжкам и широко улыбнулась. Он так обрадовался, что спросил:

— На кого же ты учишься?

— На юриста. Первый курс. А сколько литров вмещает бойлер?

В это время дня в свинарнике делать было нечего, но он все равно отравился туда, как только она принялась за работу. Правда, не поторопился закрыть за собой дверь.

Свиньи дремали. Он принялся за уборку в загончиках для поросят, они равнодушно на него покосились и продолжали спать, интуитивно чувствуя, что сейчас никакой еды им не полагается.

Он смочил водой кусочек бумаги, оторванной от мешка с кормом, протер окошко в мойке, убрав паутину, и посмотрел на крыльцо. Пластиковый коврик с кухни лежал на снегу, что за необходимость мыть кухню, ее ведь мыли на Рождество. Вдруг он сообразил, что не сказал ей, где прибираться, и поспешил через двор к дому.

— Эй! — окликнул он ее, когда она выносила коврики из гостиной.

— Камилла меня зовут, — ответила она.

Она сняла с себя красную кожанку и нацепила поверх одежды футболку с изображением мужской головы. «Робби» было написано внизу красными буквами.

— Комнаты наверху мыть не надо, только ванную.

— Окей. Без проблем. Приберусь только там, где скажете.

— Это — единственная просьба.

Он деловито пересек двор и заперся в свинарнике. Теперь он решил разбудить Сири, если только она не обидится, что у него для нее нет ничего вкусненького в карманах.