Остров был дальше, чем нам показалось.

Зеркало озера, призрачный снег,

С неба снежинки… ну, самая малость…

Лишь обещаньем заоблачных нег.

С неба снежинки… а впрочем, какому

Летом и снегу небесному быть?

В памяти только… сквозь сонную дрему…

Воображение… к ниточке нить.

Остров и снег. Не в России, а где-то,

Близко глядеть, а грести — далеко.

Было слепое и белое лето,

Небо, как выцветшее молоко.

Что ж, вспоминай, это все, что осталось,

И утешения лучшего нет.

С неба снежинки, сомнения, жалость,

За морем где-то, за тысячи лет.

Был вечер на пятой неделе

Поста. Было больно в груди.

Все жилы тянулись, болели,

Предчувствуя жизнь впереди.

Был зов золотых колоколен,

Был в воздухе звон, а с Невы

Был ветер весенен и волен,

И шляпу срывал с головы.

И вот, на глухом перекрестке

Был незабываемый взгляд,

Короткий, как молния, жесткий,

Сухой, будто кольта разряд,

Огромный, как небо, и синий,

Как небо… Вот, кажется, все.

Ни красок, ни зданий, ни линий,

Но мертвое сердце мое.

Мне было шестнадцать, едва ли

Семнадцать… Вот, кажется, все.

Ни оторопи, ни печали,

Но мертвое сердце мое.

Есть память, есть доля скитальцев,

Есть книги, стихи, суета,

А жизнь… жизнь прошла между пальцев

На пятой неделе поста.

Как легкие барашки-облака,

Дни проплывают в голубом покое;

Вдаль уплывает счастье голубое

Под теплой лаской ветерка.

Наш ветер — северный. Он гнул дубы и ели,

Он воем отзывался вдалеке,

Он замораживал на языке

Слова, которые слететь хотели.

Социализм — последняя мечта

Оставленного Богом человека.

Все разделить. Окончить все счета.

Всех примирить, отныне и до века.

Да будет так. Спокойно дышит грудь,

Однообразно все и однозвучно.

Никто не весел, никому не скучно

Работать в жизни, в смерти отдохнуть.

Померкло небо, прежде золотое,

Насторожась, поникли тополя.

Ложится первый снег. Пусты поля…

Пора и нам подумать о покое.

Крушение русской державы,

И смерть Государя, и Брест

Наследникам гибнущей славы

Нести тяжелее, чем крест.

Им все навсегда непонятно,

Их мучит таинственный страх,

Им чудятся красные пятна

На чистых, как небо, руках.

Но нечего делать… И сосны —

Ты слышишь — все так же шумят,

И так же за веснами весны

По талым полянам летят.

После того, как были ясными

И обманулись… дрожь и тьма.

Пора проститься с днями красными,

Друзья расчета и ума.

Прядь вьется тускло-серебристая.

(Как детям в школе: жить-бороться)

Прохладный вечер, небо чистое,

В прозрачном небе птица вьется.

Да, оправдались все сомнения.

Мир непонятен, пуст, убог.

Есть опьяняющее пение,

Но петь и верить я не мог…

Милый, дальний друг, простите,

Если я вам изменил.

Что мне вам сказать? Поймите,

Я вас искренне любил.

Но года идут неровно,

И уносятся года,

Словно ветер в поле, словно

В поле вешняя вода.

Милый, дальний друг, ну что же,

Ветер стих, сухи поля,

А за весь мой век дороже

Никого не помню я.

Ночь… в первый раз сказал же кто-то — ночь!

Ночь, камень, снег… как первобытный гений.

Тебе, последыш, это уж невмочь.

Ты раб картинности и украшений.

Найти слова, которых в мире нет,

Быть безразличным к образу и краске,

Чтоб вспыхнул белый, безначальный свет,

А не фонарик на грошовом масле.

Нет, в юности не все ты разгадал.

Шла за главой глава, за фразой фраза,

И книгу жизни ты перелистал,

Чуть-чуть дивясь бессмыслице рассказа.

Благословенны ж будьте вечера,

Когда с последними строками чтенья

Все, все твердит — «пора, мой друг, пора»,

Но втайне обещает продолженье.

Окно, рассвет… Едва видны, как тени,

Два стула, книги, полка на стене.

Проснулся ль я? Иль неземной сирени

Мне свежесть чудится еще во сне?

Иль это сквозь могильную разлуку,

Сквозь тускло-дымчатые облака,

Мне тень твоя протягивает руку

И улыбается издалека?