Он попытался побороть страшное опустошение.
— Как это случилось?
— Не знаю, Макс. Пока я ходил за твоими бумагами, позвонили из Управления. Почти ничего не сказали. Они даже не были уверены, что ты его отец и что ты до сих пор здесь.
Холмен снова опустился на кровать, и на этот раз Уолли присел рядом. Холмен хотел взглянуть на сына после разговора с Донной. В последний раз он видел Ричи за два месяца до ареста. Мальчик сказал тогда, чтобы он шел от него подальше, а потом бежал за машиной, на которой уезжал Холмен. Весь в слезах, вытаращив глаза, он пронзительно кричал, что Холмен придурок, кричал: «Катись вон, ты, неудачник!» Холмену до сих пор снилась эта сцена. И вот теперь они сидели на краешке кровати, и Холмена не покидало ощущение пустоты, словно все, к чему он стремился последние десять лет, застряло на мертвой точке, как сбившийся с курса корабль.
— Если хочешь плакать, поплачь, — сказал Уолли.
Холмен не хотел плакать. Он хотел узнать, кто это сделал.
Дорогой Макс.
Пишу, потому что хочу, чтобы ты знал — Ричард хоть в чем-то поступил по-своему, наперекор твоей дурной крови. Он стал полицейским. В прошлое воскресенье он закончил полицейскую академию, и их выпуск поздравляли на стадионе «Додж» — было на что посмотреть. Майор произнес речь, и вертолеты летали так низко! Теперь Ричард офицер полиции. Он сильный и добрый и не похож на тебя. Я по-настоящему горжусь им. Он выглядел таким красивым и мужественным. Думаю, он доказал, что в старой поговорке «яблочко от яблоньки недалеко падает» нет ни капли правды.
Донна.
Это было последнее письмо, которое Холмен получил в Ломпоке. Он вспомнил ту часть, где Донна писала насчет «яблочка» и «яблоньки», мол, в этом нет ни капли правды. Читая ее слова, он не испытывал ни замешательства, ни стыда — только облегчение. Он подумал тогда: «Слава богу, слава богу».
Он писал ей, но письма возвращались. Он отправил в департамент полиции Лос-Анджелеса короткую поздравительную открытку на имя сына, но ответа так и не получил. Он не знал, дошло письмо до Ричи или нет. Он не хотел оказывать на парня никакого давления и второй раз писать не стал.
2
— И что мне теперь делать?
— Что ты имеешь в виду?
— Я не знаю, как мне дальше себя вести. Мне надо с кем-то повидаться? Что-то предпринять?
Прежде чем ему исполнилось семнадцать, Холмен отмотал в общей сложности девять месяцев как несовершеннолетний. Первый «взрослый» срок ему дали в восемнадцать — шесть месяцев за крупную автомобильную кражу. Далее последовали шестнадцать месяцев заключения за кражу со взломом, затем — по совокупности статей — три года за ограбление. Всего Холмен провел треть своей взрослой жизни в разных исправительных заведениях нескольких штатов. Он привык делать то, что ему говорят. Похоже, Уолли догадался о причинах его неуверенности.
— Поступай, как собирался, я так скажу. Он был полицейским. Господи, ты никогда не говорил, что он был полицейским. Это круто!
— Так что же теперь будет?
— Не знаю. Думаю, этим займется полиция.
Холмен попытался представить, что делают в таких случаях люди ответственные, но подобным опытом он не обладал. Мать умерла, когда он был еще маленьким, а отец скончался, пока Холмен мотал первый срок. К их похоронам он не имел никакого отношения.
— Они уверены, что это тот самый Ричи Холмен?
— Ты хочешь встретиться со следователем? Мы могли бы пригласить сюда кого-нибудь.
— Мне не нужен следователь, Уолли. Я хочу знать, что случилось. Ты сказал, мальчика убили. Мне нужны подробности. Ты не можешь просто заявить человеку, что у него погиб сын, и выставить его за дверь. Господи боже!
Уолли легонько похлопал Холмена по плечу, стараясь успокоить его, но Холмен не чувствовал себя расстроенным. Он просто не знал, что еще сделать или сказать, а главное, кому сказать, кроме Уолли.
— Господи, Донна, наверное, убита горем, — выдавил он. — Я лучше поговорю с ней.
— Ладно. Могу я чем-нибудь помочь?
— Не знаю. Полиции должно быть известно, как ее найти. Если они известили меня, то уж ее известили точно.
— Посмотрим, удастся ли мне что-нибудь выяснить. Я обещал Гейл вернуться, когда повидаюсь с тобой. Ей тоже звонили из полиции.
Гейл Манелли была деловой молодой женщиной без чувства юмора, но Холмену она нравилась.
— О'кей, Уолли, — согласился Холмен. — Конечно.
Уолли переговорил с Гейл, и та сказала, что Холмен может получить дополнительную информацию у командира Ричи в девонширском участке в Чэтсуорте. Через двадцать минут Уолли вез Холмена по шоссе 405 на север от Венеции, в долину Сан-Фернандо. Поездка заняла почти полчаса. Они припарковались возле чистенького, без всяких украшений здания, больше похожего на современную пригородную библиотеку, чем на полицейский участок. Холмен провел в ОИЦ двенадцать недель и ни разу не покидал Венецию. Там был чудесный воздух, поскольку городок стоял у самой воды. Такую жизнь на коротком поводке пересыльные зэки называют «курортом». Самих их называют «временными жильцами». В этой системе для всего найдется имя.
Уолли выбрался из машины и словно окунулся в огромную тарелку с супом.
— Господи, жарища прямо адская.
Холмен ничего не сказал. Он любил жару и сейчас наслаждался теплом, разливающимся по коже.
Они зарегистрировались в приемной и попросили позвать капитана Леви. Гейл сказала, что он был начальником Ричи. Полиция Лос-Анджелеса арестовывала Холмена раз двенадцать, но никогда прежде он не сидел в Девонширском участке. Однако стандартное для всех государственных учреждений освещение и строгий официальный стиль вызывали у него ощущение, будто он уже бывал здесь и наверняка окажется снова. Полицейские участки, суды и пенитенциарные учреждения являлись составной частью жизни Холмена с четырнадцати лет. Все в них казалось ему знакомым и привычным. Следователи не уставали твердить, что преуспевающие преступники вроде Холмена с трудом поддаются перевоспитанию, потому что преступление и наказание входят у них в привычку и они перестают бояться тюрьмы. Холмен понимал, что это правда. Здесь, в окружении людей с пистолетами и значками, он чувствовал себя абсолютно спокойно. Он был разочарован. Он думал, что испугается или, по крайней мере, ощутит недоброе предчувствие, но с таким же успехом он мог стоять в супермаркете «Ральфс».
Появился офицер в форме, примерно ровесник Холмена, и полицейский, сидевший за столом в приемной, знаком подозвал их. Судя по коротко стриженным волосам с проседью и звездочкам на погонах, перед ним был Леви. Офицер посмотрел на Уолли.
— Мистер Холмен? — спросил он.
— Нет, я Уолтер Фигг, сопровождаю человека из ОИЦ.
— Это я Холмен.
— Чип Леви. Я был командиром Ричарда. Пойдемте, я постараюсь рассказать, что смогу.
Леви оказался невысоким, крепким мужчиной, похожим на стареющего гимнаста. Он пожал Холмену руку, и тот заметил, что на рукаве у Леви траурная повязка. Такие же повязки были и у двух офицеров за столом, и у третьего, который прикалывал к доске объявление: «Летний спортивный лагерь!!! Записывайте ваших ребят!!!»
— Я просто хочу узнать, как это произошло. И потом еще, наверное, насчет приготовлений…
— Идите за мной, пожалуйста. Там мы сможем спокойно поговорить.
Уолли остался в приемной. Холмен прошел сквозь рамку металлоискателя и последовал за Леви через холл в комнату для допросов. Еще один полицейский в форме с сержантскими нашивками уже ждал их внутри. Когда они вошли, он встал.
— Это Дейл Кларк, — представил его Леви. — Дейл, это отец Ричарда.
Кларк крепко пожал Холмену руку и задержал ее в своей, так что Холмену стало несколько неудобно. В отличие от Леви, Кларк, похоже, отнесся к нему подозрительно.
— Я был старшим в смене Ричарда. Таких, как он, еще поискать. Лучший работник.
Холмен пробормотал слова благодарности, но что говорить дальше, он не представлял. Ему пришло в голову, что эти люди работали с его сыном, ценили его, тогда как он ничего не знал о своем мальчике. Он почувствовал себя неуверенно, и ему захотелось, чтобы рядом оказался Уолли.
