— И это «кое-что», Мэтью, было не чем иным, как пресс-папье, я угадал? Довольно увесистая вещица.

— Подождите, не отвечайте на этот вопрос, Мэтью, — перебил их судья. — Откуда вы взяли эту информацию, мистер Ламберт?

— Из письма директора школы, посланного отцу Томаса Робинсона вскоре после случившегося, ваша честь. Могу позже представить это вещественное доказательство, если свидетель станет отрицать.

— Но какое отношение имеет это к нашему процессу?

— Это имеет прямое отношение к надежности показаний нашего свидетеля, ваша честь.

— Хорошо. Только прошу, все же не слишком отклоняйтесь от темы, мистер Ламберт. И не забывайте о возрасте свидетеля. Я не потерплю давления на несовершеннолетнего.

— Я и не думал оказывать на него давления, ваша честь.

— Хорошо, однако помните об этом. Не слишком увлекайтесь. А теперь, Мэтью, отвечайте. Мистер Ламберт спрашивал вас о пресс-папье.

— Да, это было пресс-папье, — ответил паренек.

— Вы взяли его из кабинета, Мэтью? — спросил Ламберт.

— Нет, сэр, не я. Том.

— Понятно. Примерно та же ситуация, что и в Лондоне. А вы чем занимались?

— Стоял на шухере, пока он заходил в кабинет. А тут, как назло, проходит мимо секретарша директора. И спрашивает, что это я здесь делаю.

— Не иначе, как миссис Брэдшо?

Мэтью кивнул. Он перестал нервно сглатывать слюну и снова заговорил торопливо, точно наверстывая упущенное. Точно хотел поскорее избавиться от постыдных воспоминаний тех дней.

— Она спросила, что это я здесь делаю, и я сказал, что дожидаюсь Старину Чердачника. Хочу с ним поговорить.

— Кто такой Старина Чердачник?

— Ой, извиняюсь. Директора. Просто у него такое прозвище.

— А настоящее имя мистер Лофтхаус [4]. Я прав?

— Да. К тому же он такой высоченный… — Тут Мэтью не сдержался и захихикал.

— Так получается, вы солгали миссис Брэдшо, сказав, что дожидаетесь там директора. Вы это признаете?

Мальчик кивнул.

— Так это, да или нет, Мэтью? Произнесите вслух, для записи. Ибо магнитофон еще не научился записывать, а затем воспроизводить кивки.

— Да.

— Благодарю вас. И что же сделала миссис Брэдшо, когда вы выдали ей этот лживый ответ?

— Она мне не поверила. Уж не знаю, почему.

— Возможно, потому, что вы не слишком умелый лжец, Мэтью.

— Мистер Ламберт, — сурово заметил судья. — Я ведь вас уже предупреждал. Дайте свидетелю возможность спокойно излагать события, не перебивайте его. Можете продолжать, Мэтью. Расскажите нам, что сделала миссис Брэдшо.

— Она вошла в кабинет, увидела там Тома и тут же позвала директора. А он заставил нас вывернуть карманы, ну и нашел это самое пресс-папье. Оно была в кармане у Тома.

— Так получается, он его украл? — спросил Майлз.

— Да нет. Мы же собирались потом его вернуть. Я ведь уже говорил, — обиженным тоном заметил Мэтью. — И Чердачник, он нам поверил. И поэтому только написал родителям, а из школы исключать не стал. Вообще он очень даже неплохой человек, сэр.

— Да уж, определенно, — согласился с ним Майлз. — А теперь я задам вам еще несколько вопросов, Мэтью. И первым будет следующий. Вы обсуждали с Томасом Робинсоном ваши показания в суде?

— Ну, об этом деле в школе вообще много говорили. Все говорили.

— Вы рассказывали кому-нибудь, что говорили тогда в гостиной Грета, Томас и сэр Питер?

— Да, наверное.

— Повторяли этот разговор слово в слово?

— Нет. Слово в слово — это вряд ли.

— Ну а как насчет Гретиных слов: «Дай сюда. Он мой». Вы об этом говорили?

— Не знаю, не помню. Возможно.

— Возможно… — задумчиво протянул в ответ Майлз и вдруг открыл по Мэтью Барну огонь из всех орудий. — Да ничего не возможно, Мэтью, а вполне даже определенно! Грета никогда этого не говорила. Томас Робинсон велел вам приписать ей эти слова, когда вы будете давать показания в суде. И вы сделали это, хотя прекрасно знали, что это неправда. Вы лжец, Мэтью. Вы лжете и вводите тем самым в заблуждение присяжных!

— Да нет, ничего подобного. Клянусь, я не лжец, — пролепетал Мэтью Барн со слезами на глазах. Но Майлз Ламберт уже опустился на свое место, и на раскрасневшейся его физиономии сияла довольная улыбка.

Констебль Хьюз появился в зале суда при полном параде, в полицейской униформе, если не считать головного убора, который он снял и держал в руках, давая показания. Время от времени он начинал вертеть его в руках, словно пытался почерпнуть вдохновение, скрытое где-то под полями.

Вопросов к нему у Джона Спарлинга было совсем немного, и вскоре он уступил место своему оппоненту. Майлз Ламберт, видимо, пытаясь усыпить бдительность этого бравого полицейского из Кармута, задал невинный и ни к чему не обязывающий вопрос:

— Если не ошибаюсь, вы были первым представителем полиции, прибывшим в дом «Четырех ветров» пятого июля?

— Да, сэр. Поступил звонок от одного из жильцов этого дома, Томаса Робинсона. И мы с констеблем Джонсом немедленно выехали на вызов. Просто в то время мы находились ближе всех остальных патрульных.

— Вы запомнили время, когда поступил этот звонок?

— Да. Он был зарегистрирован компьютером и поступил ровно в семь ноль шесть вечера.

— Спасибо. Кто из вас сидел за рулем?

— Я.

— И автомобиль имел все опознавательные знаки и атрибуты полицейской машины?

— Да.

— И вы, разумеется, включили сирену?

— Да, сэр. Ведь мы выехали на срочный вызов.

— Понимаю. И где же вы остановились, подъехав к дому?

— Вначале у главных ворот, сэр. Но они были заперты, и тогда я вышел из машины и позвонил в звонок. Томас Робинсон ответил, я представился, сказал, что я из полиции. И тогда он открыл нам ворота с помощью специального дистанционного пульта.

— Ну а что сказал вам Томас по домофону?

— Просто спросил, кто я такой. Вот и все, сэр. Больше ничего не говорил. А потом открыл ворота.

— Так значит, больше ничего не говорил?

— Нет, сэр.

— Скажите, офицер, а с того места, где вы остановились, была видна главная дверь в дом?

— Нет, сэр. Но потом, когда ворота открылись и мы въехали во двор, я ее сразу увидел. А до этого — нет.

— И эта дверь, когда вы впервые увидели ее, была открыта или закрыта?

— Открыта. И Томас Робинсон стоял внизу, у лестницы, примерно в четырех-пяти ярдах от этой двери. Я и его тоже сразу увидел. Перед домом растут шесть высоких таких деревьев, и он стоял перед первыми двумя, что ближе к входу. И выглядел страшно расстроенным, сэр.

— Он плакал?

— Нет. Был, я бы сказал, очень возбужден.

— Что он сказал?

— Мы с офицером Джонсом вышли из машины, и я спросил Томаса, что случилось.

— И что же ответил на это Томас?

— Сказал, что через главную дверь в дом ворвались двое мужчин и что он узнал одного из них. Запомнил с той самой ночи, когда была убита его мать. Сказал, что увидел, как эти двое приближаются к дому, и показал, с какой стороны. Они прошли через широкую лужайку, что к северу от дома.

— Хорошо. Сейчас секретарь передаст план. Вы видите на нем лужайку и дом? Все соответствует?

— Да, сэр. Затем Томас сказал, что мужчины покинули дом через главную дверь за несколько минут до нашего прибытия.

— И что же вы сделали, офицер, получив эту информацию?

— Я оставил офицера Джонса с Томасом, а сам сел в машину и объехал окрестности. Потом вернулся с той стороны, где находилась северная калитка, но никаких признаков вторжения не обнаружил. Как и самих этих мужчин.

— Калитку проверили?

— Да, сэр. Она была заперта.

— Следы на земле?

— Нет, сэр. Дождя давно не было, а потому какие на земле могли остаться следы.

— Но, возможно, вам удалось обнаружить какие-либо другие признаки?

— Нет, сэр. Впрочем, я не слишком тщательно осматривал окрестности. Положился на нашего эксперта. Примерно через час после нас с Джонсом на место происшествия прибыл детектив Батлер.