— Конечно, нет. Еще не время.

Сначала приходят к выводу о вине человека, рассуждает Оуэн. Но все, что для этого необходимо: юридическая процедура… порядок расследования (каким бы неофициальным оно ни было)… даже здравые суждения, — все требует осторожности.

Воскресенье, 11 мая. Он едет поездом в Вашингтон. Вооруженный диктофоном «Панасоник», своим дневником (в синей картонной обложке, слова «Для заметок» вытиснены шикарными «золотыми» буквами, страницы разлинованы) и бумажником, набитым банкнотами. Полиэтиленовый мешок остался в его комнате в общежитии. Все свои улики он тщательно упаковал в кожаную сумку вместе со сменой одежды и туалетными принадлежностями. Ничего лишнего.

Он проверяет список: Клаудия Лейн, Чарльз Клейтон, Бобби Терн, Рейд Силбер, Хэл Сирайт, Филлип Мултон, журналист Престон Кролл, Мортон Кемп, Том Гаст — если посредник «Том Гаст» действительно существует — и прочие. Это будет не интервью,скажет он с открытой ясной улыбкой, безусловно, не допрос, мне просто хотелось бы поговорить с вами об отце. О моем отце и его друзьях. Не будете возражать, если я включу запись?..

Когда поезд мчит Оуэна через Балтимор, ему вдруг приходит в голову, что Мортон Кемп-то ведь уже старик, к тому же умирающий от рака горла. Старый, сломанный жизнью, умирающий чудак. В прошлом — известный генерал. Вычеркиваем генерала Кемпа, думает Оуэн, он тоже был влюблен в Изабеллу, но сейчас он уже ни на что не годен.

Чарльза Клейтона тоже вычеркиваем. Тайный сторонник Ника Мартенса, он тотчас объявил об этом, как только разразился скандал с Хэллеком. Стремился побыстрее умыть руки, стремился побыстрее отделить себя от Хэллека… «Конечно, я знал, что Мори Хэллек переживает очень трудный период, но я считал, что это затруднения личного порядка, то есть я хочу сказать, я знал, что от этого страдала его работа в Комиссии, но я думал, все объясняется тем, что они разъехались с женой, — словом, супружескими проблемами… Я никогда не слышал о Гасте, никогда не слышал, что Комиссия была недостаточно тверда в своих требованиях выдать предполагаемого убийцу… я глубоко возмущен и опечален и…» «.Многие заслуживают наказания, —размашисто, темными чернилами напишет Оуэн в своем дневнике, — но оно настигает лишь единиц. Не хватает времени».

Он делает вид, будто читает забытый кем-то «Уолл-стрит джорнэл», а на самом деле подглядывает за своими соседями по вагону. Мужчины с чемоданчиками, мужчины в жилетных парах. То тут, то там — женщина. Молодая мать с капризничающим малышом. Оуэн занял стратегическую позицию — место в самом конце вагона, чтобы никто не сидел за его спиной.

Друзья Изабеллы, что поглупее, обычно подшучивали над теми, кто садится в общественном месте спиной к стене. Но изысканный португальский посол, приезжавший к ним на ужин со своей молодой женой, непременно желал сидеть в столовой на Рёккен, 18, на «самом безопасном» месте.

Энтони Ди Пьеро, летя на самолете компании «Свиссэр» из Рима в Лондон в середине семидесятых годов, присутствовал при том, как члены итальянской Brigata rossa [34]пытались захватить самолет, но подробностей Оуэн не знал. («Тони не рассказывает о таких вещах, — предупреждала Изабелла друзей. — Даже и не упоминайте, что вы читали об этом в газетах».) А Ник Мартене — бедняга Ник все — таки, оказывается, обычный смертный! — его чуть не взяли заложником арабские террористы в Хартуме.

Мори тоже не раз угрожали. Возможно, даже часто — этого Оуэн не знает. Первый раз это было давно, еще до рождения Оуэна, — какая-то история с ку-клукс-клановскими головорезами в Джорджии. И потом: «Это мистер Карпилен, — сказал Мори Оуэну, — он повезет нас сегодня на океан», и Оуэн тупо уставился на высокого улыбающегося мужчину, который внезапно появился в их доме, — мужчину, присланного правительством, чтобы «облегчить им жизнь». Оуэну в ту пору было лет шесть. А в другой раз ему было уже тринадцать, и некто мистер Бойерс целых две недели жил у них на Рёккен, 18, розовощекий, по — миссисипски мягко растягивавший слова. («Папа занимается расследованием дел мафии, — сказал Оуэн Кирстен, делая весьма вольное предположение, — нас могут в любую минуту взорвать — подложат бомбу в машину или пришлют бомбу в письме… а то есть такие бомбы, которые подключают к телефону, а потом посылают по радио сигнал, и она взрывается, — всякие штуки бывают. Так что будь осторожней».)

Бывший чилийский посол в Штатах Орландо Летельер и его помощница были убиты в машине на Шеридан-серкл за три года до смерти Мориса Хэллека, и в Вашингтоне открыто говорили, что администрация — по обычным «дипломатическим» соображениям — не хочет оказывать давление на чилийское правительство и требовать выдачи тех, кто приказал убить этих людей; есть и другой слух, менее достоверный, о том, что не так давно в Мексике при таинственных, как всегда, обстоятельствах были обнаружены трупы двух молодых американцев, бывших сотрудников «Корпуса мира» и якобы «леваков», избитых до смерти дубинкой, и опять — таки правительство — в данном случае министерство юстиции, — похоже, не спешит с расследованием.

Есть ли связь между этими фактами? Конечно, есть. Но Оуэн должен дисциплинировать свой разум. Нельзя допускать, чтобы тебя захлестнуло.

Он листает свои записи, перечитывает газетные вырезки, часто подолгу раздумывает над их смыслом — какое они имеют отношение к егорасследованию. Инспирированный ЦРУ заговор, приведший к убийству главнокомандующего чилийской армией Рене Шнайдера десять лет тому назад… постыдное убийство Сальвадора Альенде… мультинациональные медные концерны — «ГБТ», «Кеннекотт», «Анаконда»… забастовки шоферов грузовиков, профсоюзные бунты, тайная политика, которую проводили Никсон и Киссинджер по «дестабилизации» положения в Чили… Убийцы, думает Оуэн, сознавая свою беспомощность, но что мы можем поделать? Не хватает времени.

Если его велели убить, рассуждает Оуэн, то по политическим соображениям. Если же он убил себя сам, то виновата любовь.

Не заметно, чтобы Клаудия Лейн пришла в смятение от его расспросов или его внешности. (А как я, собственно, выгляжу? — запоздало спрашивает себя Оуэн. Неужели он небрит? Под пальцами чувствуются колючие волоски, щетина.) Изящная, надушенная, медоточивая, даже по-матерински заботливая, красивая женщина одного с Изабеллой возраста, но выглядит гораздо старше — это устраивает Оуэна. Дело в том, что последнее время у него появились весьма своеобразные пристрастия.

Диктофон «Панасоник» не очень его слушается. Но капризы диктофона дают тему для разговора.

— Я тоже ну просто совсем ничего не понимаю в технике, — смеется Ютаудия. Хотя старается помочь. Он замечает высокий подъем ноги в красивых молочных туфлях, тонкие лодыжки.

Вы когда-нибудь делили между собой… ну, скажем, Ди Пьеро? — хочется спросить Оуэну. В груди нарастает сдерживаемый смех.

— Может быть, все-таки помочь? — спрашивает, пригибаясь к нему, Клаудия.

Клаудия — одна из самых давних подруг Изабеллы по Вашингтону. Они занимались в одной группе в Маунт-Вернонском колледже, правда, Изабелла бросила учиться после первого или второго курса. Клаудия, конечно, знает всепро Изабеллу, а Изабелла знает всепро Клаудию. Ник Мартене был когда-нибудь вашим любовником? — хочется спросить Оуэну. Пальцы у него так дрожат, что он не может вставить эту чертову кассету.

Они говорят «свободно». Оуэн просит Клаудию рассказать про Мори «все-все». Он смотрит в пол, кивает, поддакивает. («Мори был один из самых… Мори был такой… Когда мы в первый раз встретились — это было, по-моему, в пятьдесят пятом году, — Изабелла накануне позвонила мне и сказала… она-де так влюбилась, она решила связать с ним свою судьбу, я была, конечно, очень удивлена… а когда мы познакомились, я поняла… я была так рада за нее… Такой милый, такой добрый, такой мягкий…»)

— Да, — обрывает ее Оуэн, — все это прекрасно, а теперь про Ника.