— Что они все-таки делают? — спрашивает девушка, пытаясь удержать развеваемые ветром волосы. — Бедняжки, они такие сосредоточенные.

Легкий испанский акцент придает оттенок неиспорченности смелым речам девушки. Ник слышит собственный смех — самец вступает в игру. Черепахи с их напряженными, однако ничего не выражающими лицами — правда, как — то трудно считать, что у них есть «лица», — черепахи с их маленькими холодными горошинами-глазками, которые кажутся слепыми, — как раз то, что нужно для бессмысленной светской болтовни, чтобы молодая женщина вроде Изабеллы де Бенавенте могла поохать и поахать в присутствии молодого мужчины вроде Ника Мартенса. И он смеется, охотно показывая ей, что очарован.

Часть ее золотистых волос заплетена в косу, которая пришпилена к макушке золотой пряжкой — пожалуй, слишком крупной — в виде голубя. Известная сентиментальность — вполне в духе латинян. Остальные волосы ее развеваются, подхваченные океанским бризом, и она только и делает, что придерживает их или отбрасывает с глаз быстрым прелестным движением руки. Она стоит над черепахами, сосредоточенно смотрит. То, как они ведут свою странную борьбу — толкают обломки и толкают друг друга, напрягши уродливые головы, медленно загребая воздух лапами… то, как они продвигаются вперед и тут же сползают вбок или назад, чуть не опрокидываясь на свой горбатый панцирь, словно презирая возбужденный в ней интерес («Какие это черепахи, вы сказали, Ник?., терры, террапины?»), — поражает ее, во всяком случае судя по ее позе.

— Головы у них уродливые, — говорит Изабелла, — а панцири очень красивые. — На секунду кажется, что она сейчас тронет пальцем одну из черепах. — Странно, верно, что они не видят себя?.. Не могут увидеть свои панцири! А они, право же, очень красивые. Если приглядеться.

— Да, — бормочет Ник, — красивые.

Изабелла, нагнувшись над черепахами, не слышит его. Такое впечатление, что она искренне ими заинтересовалась — возможно, из вежливости к Мартенсам, чей коттедж стоит на этом в общем-то жалком пляже.

Из вежливости к ближайшему другу ее жениха, о котором она слышала (как не без чувства неловкости подозревает Ник), пожалуй, слишком много.

Изабелла де Бенавенте с ее нелепо выглядящими здесь накрашенными ногтями на руках и ногах, в джинсах, лихо закатанных до колен, в красной рубашке, подвязанной под грудью, так что виден загорелый живот; Изабелла с ее надутыми губами, с серыми холодными глазами и римским носом — творение природы, которое кажется Нику катастрофически неуместным. (Он думает, конечно, о Мори. Который безнадежно влюблен. И отчаянно спешит жениться.)

Изабелла, протягивающая Нику руку с бриллиантовым кольцом Хэллека (квадратный бриллиант, окаймленный мелкими рубинами) для пожатия — или поцелуя? — словно она королева. «Да, я столько слышала о вас, — застенчиво произносит она. — Столько слышала о вас».

«А я столько слышал о вас».

Изабелла де Бенавенте, дочь и единственное дитя Луиса де Бенавенте, имеющего дела в Нью-Йорке, Вашингтоне, Палм-Бич и Мадриде. Финансиста, капиталиста. (Вложившего недавно капитал в добычу нефти у берегов Мексики.) Есть и мать, сказал Мори, но, к сожалению, она живет отдельно от мужа и дочери — Изабелла говорит, что она живет с родственниками в Сент-Поле и редко бывает на востоке страны. «Но думаю, я скоро ее увижу».

«На свадьбе?» — спросил тогда Ник.

«О… наверняка задолго до свадьбы!» — сказал Мори.

(Но свадьба назначена на первую субботу октября. Что кажется Нику — который впервые услышал о прелестной Изабелле всего два месяца тому назад — несколько преждевременным.)

Платиновые волосы, на лбу — челка, подстриженная под самые брови. Безупречная кожа. Вообще без пор? Серые глаза — светлые, как вымытое стекло… Ника, смотревшего на нее, пока Мори нервно трещал, представляя их друг другу, сразу поразили эти глаза: было в них что-то жесткое, и многоопытное, и хитрое, совсем как в его собственных глазах. (Приревновал невесту к своему лучшему другу. Неужели действительно?.. Такое простое и такое презренное чувство? Но уж лучше приревновать, чем завидовать.)

«Привет, Ник, так приятно познакомиться с вами, я столько о вас слышала».

«Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, Изабелла, я столько слышал о вас».

Широкие, красивые, ослепительные улыбки, в которых вдруг проглядывает замешательство. Рукопожатие, которое вдруг становится неуклюжим.

Изабелла де Бенавенте, чья красота поразила взгляд Ника, а потом оскорбила его чувство соответствия. На вид ей всего лет восемнадцать-девятнадцать. Но явно многоопытна. (Она окончила Хэйзскую школу, прослушала три семестра в Маунт-Вернонском колледже и, несмотря на «уязвимую» репутацию ее отца в Вашингтоне, была в прошлом году дебютанткой на балу молодых девиц.) «Испанская» кровь в ней не сразу бросалась в глаза — лишь когда попристальнее вглядишься, послушаешь повнимательнее, но кровь эта была, отсюда некоторая экзотичность, приглушаемая разумом, всего только намек, эхо. Ибо Изабелла де Бенавенте чрезвычайно застенчива и от застенчивости производит впечатление молодой особы, удивительно владеющей собой. («Она не покажется тебе такой уж «испанкой», — предупредил Мори Ника, как бы желая уберечь его от возможного разочарования. — Она говорит, что терпеть не может Испанию, никогда по-настоящему не училась испанскому языку — это, видимо, в пику отцу… человек он трудный. Антикоммунист, роялист, сторонник Маккарти — словом, вот такой. Изабелла говорит, что он очень плохо обращался с женой».)

Ник, разглядывая невесту друга, недобро вспомнил одно aper?u [28]Ницше: «Женщины не были бы гениальны в умении украсить себя, если бы инстинктивно не отводили себе второстепеннойроли».

«Вас двоих я люблю больше всего на свете», — сказал Мори, и глаза его затуманились в порыве чувств. Как это типично для Хэллека — сказать такое, выболтать тайну, смутить всех, включая себя самого. Наверное, поэтому, думает Ник, мы и любим его. И терпим.

Бедняга Мори — одурманенный любовью, сбитый с толку, потерявший разум.

«Я никогда еще не встречал такой девушки», — тихо произносит Мори. И застенчиво поднимает на Ника глаза, словно желая проверить: догадался ли Ник, что он лжет?

Красавица Изабелла вертит обручальное кольцо на тонком пальце, поправляет золотистые волосы. В ушах у нее маленькие золотые колечки. Духи — свежие, чуть терпкие, напоминающие запах лилий. Поездка к Мартенсам в Мэн едва ли представляется этой молодой женщине приятным времяпрепровождением, подозревает Ник, но она, естественно, стремится удовлетворить прихоти жениха — она уж постарается, чтобы их было у него поменьше.

— Когда же ты наконец пригласишь Мори? — в который раз спросил Ника мистер Мартене. Позвонив ему в Бостон. (Ник служит в юридической фирме «Белл, Джэйнеуэй, Прешер и Прешер». А Мори — уже в Вашингтоне, в только что созданной Комиссии по гражданским правам.) — Пригласи их обоих — его и отца, почему ты этого не делаешь? В Мэне так красиво в это время года.

— Не думаю, чтобы мистер Хэллек смог приехать, — сказал Ник. — Он очень занятой человек.

— А ты пытался его пригласить? Говорил с ним?

— Он очень занятой человек, — повторил Ник, прикрыв глаза. — А кроме того, он должен считаться со своим здоровьем.

— Он был так щедр к нам, — сказал мистер Мартене.

— Он щедрый человек, — сказал Ник.

— …так помог тебе окончить Гарвард, — тихо, не очень внятно произнес мистер Мартене. (Никак не определишь — Ник, во всяком случае, никогда не мог определить, — что скрывалось за этой его манерой: глубокое уважение или легкая издевка. Вопрос о том, насколько «щедр» был Джозеф Хэллек к Нику Мартенсу в благодарность за то, что Ник вроде бы спас жизнь Мори в Онтарио, когда они плыли на каноэ, вполне возможно, так и остался для мистера Мартенса нерешенным.Поскольку сам он, по его словам, находился b финансовой петле, причем уже не один год, он, безусловно, был благодарен за денежную помощь — вернее, ссуду, — но в то же время у него есть и гордость. Он все-таки Бернард Мартене, в конце-то концов. У него есть гордость.)