Весь путь Мила спала, будто из деликатности. Может, так на нее подействовали слезы матери и тяжелое, горестное дыхание отца. Спустя многие годы мать часто вспоминала интуитивно точное поведение дочери:

– Удивляюсь, какая ты, Люд, была. Молчишь, глаза такие… и ничего тебе не надо, и ничего не спрашиваешь…

Проснулась только в церкви на руках у отца.

Сладкий запах лампад, свечи горят, из непромытого окна – свет, и в центре большой, взрослый гроб с телом Павлика. Хотя в Желтых Водах и был коммунизм, но маленький гроб для мальчика сделать было не из чего – решили положить в готовый, имевшийся наличии в ритуальной конторе. Из-за сверх меры нарумяненных в морге щек, он напоминал живого мальчика, только еще более правильного и послушного.

Мила видела, как ходит вокруг гроба священник, как нараспев произносятся им какие-то непонятные, длинные слова, и, конечно, не понимала и не могла понять, что происходит. Уже взрослая она придумывала себе свое детство, потому что никто не знает, каким оно было на самом деле, какое событие или впечатление действительно определило жизнь, а что наросло позже в бесконечных семейных пересказах, в случайно сохраненных фотографиях – никто не в силах отделить реально сформировавшее детство от его экспортного исполнения. Никто! Ей казалось, она прекрасно помнит ту картинку в церкви. Лампады, свечи, свет, большой гроб с телом ребенка, в ноги которого родители Павлика положили его игрушки – танки, самолеты, солдатиков, большой железный самосвал. Мила уверяла, что до мельчайших подробностей помнит она и то, как летом в жару ходила с Павликом по саду, как вечером тихо играла с ним в углу комнаты, около дивана, а родители посматривали на них и ужинали за столом, рядом.

– Господи, боже мой, – стонали женщины, выходя из церкви. – Боже мой…

– Вот, видишь, что получается с непослушными детьми, – сказал отец, когда садились в разбитый ритуальный автобус. – Был тебе жених – и нет…

Подошел Михалыч и своей единственной левой рукой быстро, будто прощаясь, погладил беленькую Людмилину головку. Слезы хлынули из его глаз, и, давясь от горя, он произнес:

– Теперь… ты…

Иван вдруг почернел внутри – что значит «теперь ты». «Нет, не отдам. Моя!» Но только он это подумал, Михалыч закончил фразу:

– …ты – теперь наша дочка.

Это была первая ее женская история. И потом, когда уже все дотерто до дыр, дорассказано, доболтано, довспомнено, когда трогающая душу история превратилась в словесный узор, в настенный календарь, она, крепко подвыпив, сказала, вспоминая своего первого мальчика:

– …в три с половиной года я стала вдовой.

Первое свидание. Это было первое свидание в ее новой, как она считала, совершенно новой жизни.

Компьютер Тулупова освоила лет семь назад, когда в Музыкальном институте имени Ипполитова-Иванова ввели электронную регистрацию библиотечного фонда. Как заведующую библиотекой, ее отправили на курсы, и через месяц она уже начала вбивать по пятьдесят (такую планку себе поставила) наименований в день нотных альбомов, книг по истории и теории музыки, учебников, самоучителей игры на инструментах, методичек и курсов по всем музыкальным специальностям. Иногда Людмила Ивановна, отыскивая регистрационный номер, открывала книгу, чаще довоенную, скупую на краски, с желтыми, ломкими страницами и неожиданно для себя пропадала в тусклых рисунках, в мелких подписях к ним, в нотах. Они уводили ее в мир закрепленных в графике звуков, в тайну неизвестных слов «квинта», «терция», «гептахорд», «фермата».

Приблизительно как «гептахорд» – семь ступеней музыкального звукоряда, к ней пришло и слово «Интернет», которого она долго боялась из-за произношения, из-за окончания «нет», и, только когда дочь криком сняла этот гипноз, она поняла, что за этим скрывается.

– Ма, это просто телефонная трубка! Телефонная трубка так называется. Называется – Ин-тер-нет. Ты мне звонишь по телефону, тоже иностранное слово, кстати, и что!? Мы с тобой разговариваем… а ты мне напишешь, пришлешь по Интернету – все!

Этот разговор произошел перед отъездом дочери в свой первый отпуск за границу, в Грецию. Дочь с режущим ухо именем Клара – Людмила так и не смогла к нему привыкнуть: когда она сообщала, как зовут девочку, каждый произносил омерзительную, преследующую ее всю жизнь скороговорку про вора Карла, что украл кораллы, – Клара тогда и научила мать пользоваться Интернетом. Мила возбудилась, какая у нее умная девочка получилась – рассудительная, взрослая в двадцать два года. «Замечательная, красивая, умная, и не поймешь в кого» – такая нескромная мысль ей приходила часто…

Тулупова быстро сообразила, что такое удаленный сервер, подключение, логин, пароль, и вошла в Сеть, легко отправив первое сообщение через километры и моря:

«Мы с твоим младшим братом, который дома теперь не ночует, волнуемся за тебя и переживаем, как там греки на тебя, нашу красавицу, не бросаются?»

Разумеется, брат и не думал волноваться, но Людмила, сидя дома одна, всегда вставляла в свои письма несколько слов о брате, напоминая, что ее дети должны держаться по жизни вместе, должны волноваться, переживать, справляться о здоровье друг друга, должны быть родными. Она нередко думала о волшебном, теплом чувстве родства. Тулуповой хотелось, чтобы оно было для них важным, осязаемым, а у нее самой дети выросли, она одна – рядом ни души. Хотя свободного времени теперь стало больше, но электронные письма неожиданно получались короткими, куда короче тех, что она писала раньше на школьных тетрадных листах из Москвы к родным в Червонопартизанск и Желтые Воды.

Собственно, когда дочь уехала, а сын только звонил раз в день и ставил в известность: с ним все в порядке – волноваться не стоит, она и зашла в Сеть и, не предвидя еще последствий, кликнула на постыдное слово «знакомства».

Заполняла анкету поиска, каждый вопрос становился экзаменационным. «Я» – она хотела написать «женщина», а программа ее молниеносно поправила «девушка». «Какая девушка, Господи? Была очень давно. Случилось это после выпускного сразу, где-то через неделю, наверное…» – вспомнила она, но программа уже настойчивым подмаргиванием спрашивала: «ищу». Ей хотелось набрать «мужчину», но подсказывали выбор: «парня», «девушку» или «пару М+Ж». Дальше «возраст» от и до. Этот вопрос оказался еще сложнее. Вот ей, Людмиле Ивановне Тулуповой, далеко за сорок, а кто ей нужен? Муж? Любовник? Мужчина на одну ночь? Кто? Да никто! Вот когда покупала холодильник в спешке, потому что старый неожиданно сломался, она видела, как разгоряченные супружеские пары ходили вдоль образцов, хлопали дверцами, щупали, жестикулировали, советовались и рассуждали, тогда она хотела иметь мужа, потому что сыну и дочери все равно, какой холодильник покупать, брать ли кредит, может, стоит еще поискать. Дети стояли рядом без всякого участия, как нанятые грузчики, а ей хотелось поговорить, обсудить марку, цену, цвет… Любовника – тоже можно. Вот недавно сидела в библиотеке, а из репетиционных залов доносились звуки разучиваемых партитур, к ней такие мысли приходили: вино, свечи, музыка, дальше лучше не продолжать…

В тот самый первый пробный раз она написала, не задумываясь: «От восемнадцати до ста», но три цифры не были предусмотрены и она поправила – «девяносто девять». «Где?» – спросила программа. «Во всем мире». А дальше Людмила кликнула «искать».

Через секунду на экране выстроилась длинная лента из фотографий с именами, как она сразу заметила, вполне нормальных и даже красивых мужчин. Она открывала анкету за анкетой, увеличивала фото, всматривалась в лица, стараясь представить его жизнь, голос, обстоятельства, заставившие разместить здесь свои данные. В анкетах не было взывающих к милости, потерянных – все искали «свою половинку», не очень заботясь о высоких и ярких словах, «не курили», «пили по праздникам», «наркотиков категорически не принимали», но сексом хотели заниматься «хотя бы раз в день». Прямолинейность этого интернет-общения увлекла ее. Мир становился проще: вот – я, вот – ты. «Возбуждаюсь от джинсов, от нижнего белья», – писал слившийся в одну фигуру некий «мужежен-женомуж». Деловито, как на бирже, шел разговор с виртуальными подмаргиваниями, букетами, поцелуями, от которых ничего не изменялось, никому не становилось лучше. Вдруг она набрела на кучу фотографий сорокалетнего мужчины в окружении помпезного золотого антиквариата: в белом костюме, в красном галстуке и красных башмаках он сидел в высоком резном кресле, на других фотографиях стоял возле шкафов, диванов и огромных зеркал, которые уводили в перспективу роскоши и гламура. Она открыла его анкету и прочитала: