Началось медленное выздоровление. Я лежала на высоких подушках, вдыхая запах распустившейся в палисаднике сирени, и чувствовала, как в меня снова входят силы жизни. Мне никто ни о чем не напоминал, а я ни о чем не спрашивала. Инстинктивно береглась. «Потом, потом! — говорила я самой себе. — Еще немножко, и я обо всем спрошу!»
Однажды на закате у крыльца зазвучал приглушенный мужской голос. «Милый доктор Гиль! Он все еще беспокоится!» — подумала я. Но это был не доктор. Быстрые незнакомые шаги замерли на пороге моей комнаты. Мама со слезами запричитала:
— Вот она! Насилу у смерти из рук вырвали!
Странное беспокойство охватило меня. На мгновение туман заволок глаза. Когда он рассеялся, я увидела Андрея Михайловича, растерянно стоявшего посреди комнаты. Маму тихо кто-то позвал, и она вышла.
— Садитесь! — сипло сказала я и, пока он пододвигал табурет, тихонько перевела дыхание.
Он посмотрел на меня незнакомыми, глубоко запавшими глазами. Лицо его страдальчески сморщилось. Наверное, вид у меня был страшный. Мама не раз говорила, что от меня остались только кожа да кости. Но мне было безразлично. Еще неизвестно, зачем он приехал.
— Как вы нашли наш дом? — спросила я.
— Меня привезла Светлана Воротникова. Ей можно довериться. Она каждый день сообщала мне о твоем состоянии.
«Ага, — подумала я, — так это Светка шепчется с мамой на кухне!» А вслух сказала:
— Ко мне нельзя!
— Светлана сказала, что врач уже позволил.
— Вы знаете, что случилось?
— Об этом мне сообщил Николай Иванович… Не понимаю, почему ты мне сама ни о чем не рассказала? Ушла в тот день, не повидавшись.
— Теперь это не имеет значения. Все так переменилось!
— Ты разлюбила меня?
— Нет! Но вы никогда на мне не женитесь…
— Вот как! Кто тебе внушил такие «мудрые» мысли? А я, между прочим, рассказал Николаю Ивановичу…
— О чем?
— О том, что женюсь на тебе!
— А он что?
— А вот это уже не имеет никакого значения. Твое дело выздоравливать и помнить, что от двух с половиной месяцев остался один!
Я плотно закрыла глаза, но слезы все равно потекли на подушку. Он встал и концом простыни вытер мне щеки. Потом наклонился и осторожно поцеловал в губы.
Когда я открыла глаза, его уже не было. У моей постели сидела крайне возбужденная Светка и горячо шептала мне в лицо:
— Ой, я так рада, так рада! Представляешь, один раз не успела зайти справиться о тебе, так он меня чуть не убил своими глазищами!
— Знаешь, Света! Я теперь буду жить долго-долго! И ничего мне не страшно! — торжественно сообщила я.
КОГДА НАЧАЛАСЬ ЛЕГЕНДА?
С этого дня выздоровление пошло гигантскими шагами. Сила любви действовала быстрее, чем лекарство. Доктор Гиль разводил руками и уже через неделю разрешил мне встать.
— Вот чудесница! — удивлялся он. — А я думал, что не меньше месяца еще проваляется. С палочкой будет учиться ходить! А она сразу пошла!
В следующий раз Андрей Михайлович встретил меня на ногах. Он ничего не сказал, но по сиянию его глаз я поняла, что он рад и счастлив. Мама уже все знала, была очень растеряна и повторяла: «Без отца-то как же?» Но сейчас как раз и было необходимо, чтобы в нашу семью вошел умный, добрый человек и все поставил на свое место.
Андрей Михайлович быстро подружился с Нинкой, интересовался ее школьными делами, советовал, куда поступать после семилетки. Выбрали курсы стенографии. Все налаживалось. Я уже по-прежнему бегала по саду.
В один июньский вечер он приехал особенно радостный. Сообщил, что вместе с университетским товарищем снял дачу в Болшево.
— У нас будет отдельная комната, и мы хорошо проведем лето. Согласна ли моя милая графиня? — ласково спросил он.
Согласна ли? Еще бы!
— Экзамены кончились. Через три дня я свободен и жду тебя! — с волнением добавил он, прощаясь со мной на крыльце.
Я пошла проводить его вдоль оврага. Светлый вечер понемногу набирал густоту. Высоко над березами всплыл белый серп месяца, и, если очень всмотреться, можно было заметить вокруг него слабые искорки звезд. Глухо урчала в траве маленькая Чаченка.
Он не торопился. Смотрел на меня добрыми глазами, к чему-то прислушивался, удивленно говорил:
— Тихо-то как! Ах, хорошо! И похоже на Болшево. Там тоже есть березы и речка…
Я не могла представить ни Болшева, ни нашей жизни вдвоем. Вдруг он оступился: это была та самая ложбинка, где я когда-то упала, испугавшись своей же собственной собаки, догонявшей меня. Как давно это было! Почти семь лет прошло. Маленькая, смешная девчонка бежала ночью по оврагу, стремясь преодолеть страх темноты. Иначе она не будет считать себя настоящей пионеркой!
Я рассказала ему об этом полушутя, думала, что он посмеется вместе со мной. Но он сделался серьезным.
— Так вот откуда у тебя упорство! — сказал он.
— А все тогда очень смеялись! — торопливо продолжала я и несколько раз назвала имя Тоськи.
— Это кто? Мальчик или девочка? — спросил он.
— Мальчишка, первая любовь моя! — весело ответила я.
— Ну! Значит, кроме Сазанова, еще кто-то был? — пошутил он.
— Нет… Это просто так. В одном звене были… на коньках катались. Вы не думайте ничего плохого! — вдруг смутилась я.
— Почему ты решила, что я думаю плохо? Нет, это хорошо. Такое у всех было.
— И у вас?
— И у меня. Я такой же, как все. Давно-давно жила девочка, с которой мы на даче играли в крокет. Очень она мне нравилась. Но она предпочла моего брата…
На сердце у меня появился холодок. Мне было неприятно, что какая-то девочка нравилась ему раньше меня и он вспоминает о ней с нежностью.
— А где она теперь?
— Не знаю. Вероятно, вышла замуж, растит детей, — добродушно проговорил он, останавливаясь и с наслаждением вдыхая вечерний воздух.
— Она была лучше меня? — упавшим голосом спросила я.
Он с изумлением повернулся ко мне, и я невольно отступила под его взглядом.
— Да! — отчеканил он. — Примерно в той степени, в какой этот Тоська был лучше меня! Кстати, где он сейчас, я забыл спросить?
В голосе слышалась ирония, но до меня она не дошла.
— Уехал куда-то… Но разве можно сравнивать? — возмутилась я, и мне вдруг стало смешно, когда я вообразила тогдашнего маленького озорного Тоську рядом с этим умным взрослым мужчиной!
— Правильно, нельзя! — подхватил он. — И никогда не будем этого делать. Я не хочу, чтобы наша жизнь омрачалась какими-то глупыми пустяками. Все иначе должно быть у нас с тобой, моя единственная на свете графиня! Не зря же я так долго ждал, пока ты вырастешь! Поняла? А теперь можешь спросить у меня все, что хочешь. Я честно отвечу. И пусть это будет последний раз!
— Хорошо. Вот… — Я запнулась и опустила голову.
Я не знала, как выразить беспокоящую меня мысль.
Я верила, что он любит меня. Иначе бы его здесь не было. Но что-то странное было в наших отношениях. Не как у всех. Он меня называл на «ты», я по-прежнему говорила ему «вы». Правда, во второй приезд сюда он мимоходом заметил: «Все еще „вы“?» Но особенно не настаивал. Он ездил к нам, как князь Андрей к Ростовым. И мама его побаивалась.
За все время он только один раз поцеловал меня, и то во время болезни. А может быть, и не было этого, мне в тогдашнем моем состоянии многое могло показаться…
— Ну, смелее! — улыбнулся он.
— Тогда, когда я болела, вы поцеловали меня или мне приснилось? — наконец решилась я.
— Нет. Не приснилось. Поцеловал.
— Один раз?
— А ты и одного раза не сказала мне «ты»!
Он улыбался, и я никуда не могла уйти от его взгляда.
— Ты, — робко сказала я. Трехлетняя ученическая привычка связывала, как путы.
Улыбка сошла с его лица. Он ждал.
— Ты! — увереннее повторила я. — Я тебя люблю!
— И я тебя! — как клятву произнес он и поцеловал совсем иначе, чем тогда. Сильно, свободно и радостно.
