В углу на сундуке тихо посапывала Нинка. Я постояла возле нее и отошла к окну. Надо было придумать, что расскажу завтра отцу с матерью. Ведь пока все это тайна!
За окном темнел силуэт моей любимой сосны. Стихи, что ли, написать о том, как жила-была девочка, лазила по раскидистым ветвям, а теперь вот выросла, стала невестой… Нет, не получаются стихи. Ну а что же делать, если я совсем-совсем не хочу спать?
Я залезла на узкий подоконник, поджала колени и стала смотреть в черноту весенней ночи. Какая удивительная стоит тишина! Какой добрый мир в моем родном доме! Почему я не замечала этого раньше? Ах, глупая, глупая! Нет, вовсе не глупая, раз он полюбил меня! Очень даже умная и красивая! Назло всем красивая и умная! Жаль, что никто пока не знает этого.
Тихонько засмеявшись от счастья, я спрыгнула с подоконника и будто этим прыжком разорвала тишину, казавшуюся такой прочной. На крыльце яростно залаяла Дианка и с пронзительным визгом покатилась куда-то вниз. В дверь громко постучали. Густой мужской голос потребовал открыть.
— Иван! Вставай, Иван! — тревожно позвала мать и задвигала запором. Я вышла из комнаты. Двое в милицейской форме предъявили ордер на обыск. Вошедший с ними старый дед из соседнего дома прислонился к косяку…
Что же мог натворить отец?
Я знала, что после злодейского убийства Кирова началась проверка людей. Была арестована председатель поссовета Чернова. Мы с Жоркой считали, что это правильно. В ней, старой интеллигентке, было, на наш взгляд, что-то чужое. Нет, не могли мы, ровесники Октября, думать, что в нашей самой прекрасной стране может совершаться несправедливость. Раз арестовывают, значит, замешан человек в чем-то плохом, вредном.
Да, но то была Чернова, а тут собственный отец! Он, конечно, был знаком с Черновой как член поселковой комиссии по благоустройству. О господи! Неужели она вовлекла моего малограмотного отца в какие-то свои скверные дела? Говорили, что она с заграницей имела связь… А я ничего не замечала! Комсомолка называется!
Голова у меня окончательно пошла кругом, сквозь сероватый туман я увидела, что милиционер идет в мою комнату…
Отца увели в шестом часу утра. Уже вставало солнце и жадно съедало апрельский ледок на лужицах. Я смотрела вслед уходящему отцу, на его жалко согнувшуюся спину и думала, что это какое-то наваждение, что завтра наши справедливые органы власти разберутся во всем…
Разобрались, но произошло это много лет спустя, когда отца не было в живых. Реабилитировали посмертно. Я же никогда больше не видела его. А оклеветал отца тот страшный дед-доносчик. Из-за него же пропала честнейшая старая большевичка Чернова и многие другие из поселка. Но все это стало известно потом. Тогда же…
— Что делать будем, На-аточка? — всхлипывала мать на крыльце и с надеждой смотрела на меня. Теперь я была ее опорой, старшая в семье.
Я села рядом с матерью на сырую ступеньку. Погода испортилась, откуда-то налетел холодный ветер. Я вышла без пальто, и меня продувало со всех сторон, руки стали странного лилового цвета, будто в чернилах.
— Поди оденься! — просила мать, но я не трогалась с места.
«Как все быстро меняется! — думала я. — От великого счастья в один миг можно перейти к не менее великому несчастью. Неужели это я сижу тут, дрожащая от ветра, невыспавшаяся? А где та, вчерашняя, счастливая, красивая, любимая? Той, наверное, никогда и не было».
— Что молчишь-то? — спросила мать.
— Вернется же папа, — лиловыми губами ответила я.
— Эх!.. — вздохнула мама. — Некоторых еще в прошлом году забрали, а никто еще не вернулся. Время такое…
«Вот как, — подумала я. — Мама-то больше меня знает!»
— Пойду работать! — мрачно произнесла я.
— Надо, Ната, надо! — согласилась мать.
Но в школу я все-таки поехала. Нужно было сообщить обо всем Ире, Николаю Ивановичу…
— Что с тобой? — испугалась Ира. — Ты белая, как мертвец!
— Я и есть мертвец, — слабо улыбнулась я и рассказала об отце.
— Да как же он мог? — возмутилась Ира. — У них что, организация?
Я пожала плечами. Ира, как и мы с Жоркой, горячо верила в то, что арестовывают только виновных.
— Мне надо работать, матери помогать Нинку растить! — сказала я.
— Сегодня контрольная по геометрии, ты готова? — глупо спросила Ира.
Я молча посмотрела на нее. Какая она еще маленькая! А ведь и я два дня назад была такая же!
— Я буду искать работу! — повторила я.
Ира сложила на животе маленькие ручки и удрученно смотрела на меня. Было видно, что она в глубокой растерянности.
Николай Иванович был где-то на совещании директоров. Мы заглянули в пионерскую к Толе.
— Так-так! — покачал головой Толя. — Дело сложное.
— Мне надо работать, семье помогать. Не поможешь устроиться на завод? — попросила я, но Толя посмотрел на меня долгим печальным взглядом и ничего не ответил.
И я поняла, что из-за отца и на меня легла тень. Ведь на заводе, где строят самолеты, наверняка спросят, кто я такая. Круг замкнулся. В маленькой, такой родной мне пионерской наступила тягостная тишина. Я молча вышла.
Был уже звонок на первый урок, но Ира не уходила. Вместе со мной она ждала Николая Ивановича. Начался урок физики. На мгновение мне представилось недоумение Андрея Михайловича, почему меня нет. Ну и пусть! Потом он сам поймет. Не хочу я навредить ему. А то, что я для всех теперь опасная, это я поняла из красноречивого молчания Толи.
Наконец пришел Николай Иванович, шумный, оживленный, в своей нарядной кепке. Но, выслушав нас, он так же, как и Толя, грустно посмотрел на меня и так же произнес:
— Так-так!
— Я больше не буду учиться, — проговорила я сквозь душившие слезы, потому что поняла: ни от кого мне не будет помощи, отныне я одна!
— Не спеши. Два с половиной месяца осталось. Из школы тебя никто не гонит, с аттестатом легче будет устроиться, — посоветовал Николай Иванович.
— Да-да! — обрадованно подхватила Ира.
Ах эти два с половиной месяца! Что знают о них Ира и Николай Иванович? Все рухнуло, и навсегда. В этом я была уверена и именно поэтому не хотела думать о школе. Мне бы только уйти до конца урока, чтобы не видеть никого, особенно его…
Не помню, как я очутилась на вокзале.
Дико болела голова. Но я все-таки разглядела на поселковой почте объявление, что требуется разносчик писем в деревню Ромашево. Всего полтора километра от Немчиновки. Отличная работа. Ноги у меня крепкие.
Маму я застала сидящей на крыльце. Будто она и не поднималась с тех пор, как я ушла.
— Буду почтальоном! — сказала я.
— Ну что ж! — согласилась мама.
Я пошла в комнату и легла. Я не спала много часов и, наверное, поэтому, едва коснувшись подушки, полетела в черную бездну. К вечеру у меня поднялся сильный жар, и я впала в беспамятство. Иногда я приходила в себя, видела над собой озабоченное лицо доктора Гиля и всегда — маму. Словно видения промелькнули лица Иры, Светы, Жорки… Потом долго никого не было. Доктор Гиль господствовал один. Выстукивал, выслушивал, вливал в рот какое-то питье, клал на лоб что-то холодное и тяжелое. У меня перед глазами все время стоял красноватый сетчатый туман, и я громко кричала: «Уберите сетку!»
Но однажды я открыла глаза, а сетки не было. Я лежала тихо, боясь, что она все-таки появится. Но она не появилась. В открытое окно заглядывали свежие зеленые листья. Я их отчетливо видела. Когда же они распустились? Вчера ничего не было.
— Мама! — крикнула я, удивляясь слабости голоса.
Но мама услышала. Она вошла вместе с Гилем. Как же она похудела! Рука как высохший листок.
— Ожила наша красавица! — улыбнулся доктор. — Теперь все в порядке. Не плачьте, Мария Петровна. Будет жить, замуж выйдет, внуков вам народит!
Почти полтора месяца, оказывается, пролежала я в нервной горячке да еще с двусторонним воспалением легких. Гиль даже боялся за мою жизнь, запретил ребятам приходить ко мне. И не удивительно, что зеленые листья смотрели в окно: май подходил к концу.
