— Я выучил то же самое! — говорит Кирилл.

— Ничего! Это так прекрасно!

«То же самое? Зачем же я? Могла бы другое!» — мысленно упрекаю я себя, а Кирилл в это время отказывается:

— Не могу… Завтра я выучу другой отрывок…

— Ладно, — лукаво соглашается Валентина Максимовна, — а пока — условный «неуд»!

Звенит задержавшийся на две минуты звонок. Я бегу в зал и останавливаюсь у окна. Какой-то внутренний голос говорит мне, что я именно так должна сделать. Мне странно это, но я повинуюсь. Щеки пылают не меньше, чем у Татьяны. «Минуты две они молчали, но к ней Онегин подошел…»

— Как хорошо ты читала! — говорит Кирилл и смотрит мне в глаза. — Никак не ожидал, что ты этот кусок выберешь!

— Я могла прочитать другой. Я не знала…

— Ты выучила что-то еще?

— Почти все!

Он смотрит восторженно и недоверчиво.

— Честное слово, — уверяю я. — А как же ты теперь с «неудом»?

— Ерунда. Завтра исправлю. Он же условный!

— Нас видит Лилька, — говорю я.

— Пусть видит!

— А ты, оказывается, ловелас!

Теперь я знаю: мне нужно уйти. И я ухожу. Улетаю. Так невесомо мое тело и так радостно поет в нем душа!

— Что он тебе сказал? — не стесняясь Светы, спрашивает меня Лилька в классе.

— «Я негой наслажусь на воле», — нараспев говорю я.

— Нет. Обо мне! Что он сказал обо мне? — требует Лилька.

не унимаюсь я.

Когда Лилька бледнеет, на носу у нее появляются веснушки. Сейчас они выступили особенно резко.

— Лилька! Это же Пушкин! — кричу я, но она исчезает за дверью, и на следующем уроке — физике — ее место пустует. Рафик удивленно моргает ресницами, глядя на брошенный Лилькой портфель.

— Ната, а когда ты читала стихи, дверь в лаборантскую была открыта. Андрей Михайлович, наверное, слышал, — говорит Света.

Но меня это сейчас не интересует. Настроение скисло. Зря я Лильке так ответила. И вообще в жизни многое делается зря!

Мои мысли прервал вызов к доске. Андрей Михайлович с полуулыбкой смотрел на меня, будто припоминал что-то.

Я добросовестно готовила урок, но сейчас все начисто вылетело из головы. Законы механики, хоть умри, не вспоминались.

— Я не смогу вам ответить, — уныло говорю я.

— Я знал, что не сможешь. Где уж после волшебной пушкинской музы найти место каким-то рычагам! Но послушайте, что сказал Архимед, — обратился он к классу. — «Дайте мне точку опоры — и я переверну мир!» Разве здесь нет поэзии? Еще какая! А вы: «Адриатические волны, о Брента!..»

О, какой поднялся веселый шум! Все были просто счастливы таким поворотом Архимедова рычага! А как мечтательно, с какой грустью произнес он лирические строки из «Онегина»! Наверное, вспомнил, как сам был захлестнут этими волнами. Они прошли над его головой и теперь уж больше не обманут, не завлекут… На нем парадный черный костюм. Значит, сегодня он идет навещать маленькую дочку…

На мою парту шлепнулась записка и перебила мои мысли.

— Натка! Андрей Михайлович смотрит! — в испуге прошептала Света.

Я подняла глаза, а он тотчас же отвел свои. Он понял, что это все еще бушуют «адриатические волны». Их нельзя унять сразу: пусть постепенно улягутся сами. И не стал мешать.

Я не ответила на записку Кирилла. У меня еще не было никакой судьбы, а если и была, то она шла пока неведомыми мне путями. До конца урока я прилежно вникала в поэзию законов механики.

— Теперь он влюбится в тебя, — вздохнула Света, когда я показала ей записку Кирилла.

А в коридоре что-то писала и рвала Лилька.

— Письмо Татьяны к Онегину! — захохотал Генька и вышиб из ее руки карандаш.

— Но-но! Подними, а то получишь! — грозно прорычал Кирилл, поднося к Генькиному носу крепко сжатый кулак.

«Адриатические волны…»

Все проходит, оставляя свой след в жизни. Мы судим об ушедших по тому, что они в нас оставили.

Глуховатый голос Поэта звучит в моей душе светлым воспоминанием, он очень уместен сейчас.

За Пушкина мы мстим всегда. Пройдут тысячелетия, но за Пушкина по-прежнему будут мстить!

Мы не могли расстаться с Пушкиным просто так. Валентина Максимовна прочитала нам «Памятник» и вытерла глаза своим длинным шарфом. С места поднялась взволнованная Соня Ланская:

— На каникулах мы проведем вечер памяти Пушкина! Кто хочет участвовать, записывайтесь у меня!

Записалось полкласса. Кирилл забрал себе роль летописца Пимена из «Бориса Годунова». Самозванцем был Жорка.

Кроме того, Кирилла привлекал Алеко из «Цыган», и он подошел ко мне посоветоваться.

— Бери и то и другое! — милостиво разрешила я.

— А ты что?

— Прочту из «Евгения Онегина», хотя бы это:

— Зачем? Ты же ничему этому не веришь? — усмехнулся Кирилл, вспомнив, наверное, свою записку.

— Так я и не Татьяна!

Татьяной была Соня. Ей достался самый большой успех на этом вечере. В длинном белом платье в полутьме сцены, с распущенными по плечам волосами, она писала свое письмо Онегину с истинной страстью:

«Да. Только так. Я не Татьяна. Кирилл не Онегин. Мой герой впереди, а может быть, его не будет и вообще!» — думала я, стоя в дверях зала и не сводя глаз с Сони. Кто-то за моей спиной первый зааплодировал. Я оглянулась. Андрей Михайлович, не переставая хлопать, что-то говорил стоящему рядом Николаю Ивановичу. Они смотрели из коридора. В зале, набитом родителями и ребятами, негде было упасть яблоку.

Потом Соня была Земфирой, а Кирилл — Алеко. С ней же у фонтана, в образе гордой полячки, объяснялся Жорка-самозванец. В перерыве, когда менялись декорации, я по просьбе Валентины Максимовны читала «К Чаадаеву», «К Пущину», а в конце — «Памятник». Я гожусь только на это. Артистка из меня плохая. Я и не лезу. Лилька пела под аккомпанемент Люси Кошкиной «Буря мглою» и «Я помню чудное мгновенье».

Успех вечера был необыкновенный. Валентина Максимовна целовала и обнимала каждого. В нашем классе горой лежали костюмы, взятые Соней напрокат в каком-то театре. Артисты смывали грим и возбужденно обменивались впечатлениями. Соня, все еще в костюме Земфиры, звеня монистами в черных косах, со счастливой улыбкой принимала поздравления. Красавица! Теперь в нее влюбятся все наши мальчишки…

Я выдернула из-под пименовской рясы свой портфель и, позвав Свету, двинулась к выходу. В закутке между нашим классом и учительской стояли Ира и Лилька. Лицо Лильки было заплакано. Ира совала ей носовой платок. Мне махнула рукой, чтобы я не подходила. У меня неприятно защемило сердце. От кого-кого, а от Лильки я не жду ничего хорошего.