— А как же, например, Астафьев?

— Астафьев у себя местный. Ему что писать, что сено косить. Органика. Так уж лучше писать.

Татьяна, увидев, что Карл завирается, оставила его в покое.

Пробовал писать этюды, но на плоской равнине мотив был один: трава на берегу, полоска реки — то белая, то бурая, то невыносимо синяя, тёмный лес и небо. А небо лучше писать по памяти.

— Пойдём, выберем место для колодца, — потребовал Карл.

— Ты что, серьёзно?

— Пойдём, пойдём.

Место выбрали самое удобное для бабушки — метрах в пяти от ближайшей грядки.

Два дня Карл готовился — ходил кругами, вострил уши, даже точил лопату. Деревня притихла. Проходящие мимо здоровались с новым любопытством. Славка подошёл, посоветоваться.

— Не выроешь, — резюмировал он, возвращая стакан и занюхивая корочкой. — Вода, как червяк. Червяка рыл? На рыбалку? Вот. От жары уползает, хер догонишь.

В ночь перед сражением Карл почти не спал, но вскочил бодрый в семь часов утра, раньше тёщи. Так рано он вставал только ради рыбалки, и то давно, когда верил в утренний клёв. Обычно не завтракающий, сварил себе пару яиц и кофе покрепче. Всё, нужно выматываться, а то встанут — засмеют, или, того хуже, притормозят.

Зеркало воды будет у нас метр на метр, нет — много, восемьдесят на восемьдесят. Значит, яма должна быть два на два. Иначе не размахнёшься. А глубина — глубина пока не известна. Ну, ты даёшь, Борисыч.

Карл отмерил рулеткой два метра, прикинул на глаз прямой угол. Не важно, когда дойдёт до сруба, будем точнее. В профессионалы мы не набиваемся, в дилетанты — тем более, — то и другое исключает полную самоотдачу. Будем художественны. Выкосил площадку, и стал нарезать дёрн ковриками.

Бугристая эта целина не выпахивалась испокон века. Здесь, на месте этой деревни была стоянка позднего палеолита. Об этом Карл вычитал в Интернете. Вернее не сам вычитал, он был недоступен для Интернета, а принёс ему распечатку сын Сашка, известный в телевизоре человек. Принёс и смотрел укоризненно — несколько лет назад он подарил Карлу ноутбук, но тот его не освоил, — не то, чтобы трудно, но не хотелось прельщаться образом новой жизни. А ещё в распечатке было сказано, что в шестнадцатом веке на месте деревни было сельцо, принадлежащее царскому опричнику Печонке.

Дёрн резался с хрустом при нажиме лопаты, корни осота и пырея сплелись в прочную арматурную сетку. — Ничего — думал Карл, — дёрн уберём, а там — слоями: глина, песок, опять глина, опять песок, где-то в очередном песчаном слое и зарыта эта собака, вода.

Самое трудное было скатывать тяжёлые коврики и отбрасывать их подальше. Карл решил нарезать их помельче.

Иногда он останавливался, отходил в сторону и щурился, как перед картиной. Картина была интересная, и Татьяна с Антониной Георгиевной время от времени подглядывали из-за угла.

Два перекура понадобилось, чтобы содрать весь дёрн, и Карл пошёл пить чай. Он сидел, расправляя плечи, барабанил пальцами по столу. Татьяна с мамой отворачивались, прикрывая рты ладошкой.

Глина оказалась хуже, чем каменная, она не кололась, а пружинила, как резина, лом оставлял в ней глубокие оспины, не более. Пришлось отыскать в сарае ржавую кирку. Карл пошёл с топором в перелесок, вырубил берёзовый черенок. Возился долго: сдирал кору, строгал, подгонял под узкую прорезь в кирке. Наконец, вбил гвоздь вместо клинышка, сунул кирку в бак с водой и пошёл обедать. По такой жаре можно было вернуться к работе часов в семь, не раньше. Можно и на речку сходить, с канистрами, теперь это не так унизительно.

Через несколько дней, на метровой глубине, стало полегче. Карл рыл ступеньками, землю выбрасывал совковой лопатой лихо, через плечо. Бубнил тупую, из молодости, поговорку: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор». В дневных перерывах, в жару, он уходил в лес, высматривал сосновый сушняк для сруба, возвращался с длинным хлыстом на плече. Сосны выбирались по силам, толщиной с ногу.

Настоящий сруб, в лапу, ему не потянуть — ни умения не хватит, ни времени. Будет бревенчатая опалубка на каркасе. Для каркаса пришлось свалить две сосны потолще, причём живые. Повозился, таскаючи, зато вон они, четыре пятиметровых бревна, лежат ровненько, радуют глаз.

Время от времени, оглядывая стройку, Карл пугался её масштаба. Тут одной уборки на три дня! Но подходила Татьяна, заглядывала в яму, говорила: — уже лучше.

Попадались камни, разные — ледниковые булыжники, лёгкие известняки. Меловые шарики выскакивали из-под лопаты, и Карл аккуратно, двумя пальцами откладывал их в сторонку, подальше — пригодятся?..

После двух метров выбрасывать землю лопатой получалось плохо, пришлось опустить лестницу. Карл, поднимаясь на несколько ступенек, подавал ведра с землёй, Татьяна наверху подхватывала.

Метрах на трёх лопата взвизгнула на чём-то твердом. Карл отступил в сторону — то же самое. Огромный валун вырастал посередине ямы. Край его всё-таки обнаружился, Карл с силой воткнул лом и подважил. Камень слегка шевельнулся, и то хорошо. Успокоившись, Карл окопал его со всех сторон. Гладкая штука сизого базальта, а может, диабаза, весила, на глаз, килограммов семьдесят и ничего не выражала: лежала безучастно, будто отвернувшись. Карл выбрался из ямы, и, отказавшись обедать, пошёл спать.

Спокойно, ничего страшного, побольше бересты, щепок, поленьев берёзовых. Гореть должно медленно и долго, не меньше часа. Потом, резко, — ведро воды похолодней. Должен треснуть, а там — ломом, киркой, дело техники… и Карл уснул, успокоившись, и снились ему ромашки.

Проснувшись под вечер с дурной головой, он подошёл к яме. На краю, на красной закатной глине, серебрился валун. Кажется, он улыбался. Улыбалась и Татьяна. Карл, ошеломлённый, спросил:

— Танечка, это — ты?

Татьяна рассмеялась:

— Ну, и репутация у меня!

Оказалось: проходили мимо Маргаритки, на речку, с двумя своими гостями — то ли десантники, то ли охранники, — оценили обстановку, один сбросил полотенце с шеи, спрыгнул в яму, попросил кусок чего-нибудь. Татьяна принесла брезент, оставшийся ещё от прежних хозяев, десантник сковырнул на него валун, охранник сверху подхватил — вся операция заняла минут пять.

Когда радость поутихла, Карл даже расстроился — у него был такой красивый план.

Под камнем был мокрый песок. Вёдра стали тяжелее, на душе стало легче, и вот уже след сапога наполнился водой. Карл подчистил поверхность, воткнул лопату и выскочил из ямы. За ужином выпили немного водки — ни за что, просто так, с устатку. Рано утром Карл подкрался к яме, осторожно, чтоб не вспугнуть. На дне плавали облака, из воды торчала половина черенка лопаты. Меж облаками что-то мерещилось, мерцало — может, звезда? Карл глянул вверх — небо заволокло, за лесом громыхало — засуха кончилась.

Несколько дней потом он пилил брёвнышки, подрезал края, скалывал четверть, прибивал соткой к каркасу. Готовый на треть, но уже тяжёлый, каркас осторожно сдвинули в яму, и Карл добивал его уже внутри, поднимаясь снизу, и вода постепенно догоняла его. Потом он засыпал яму вокруг каркаса, с наслаждением топтал глину, утрамбовывал. Потом он соорудил журавль, настоящий, с ведром на цепи, маленьким и лёгким — для бабушки.

Пришёл Славка, мельком глянул, сказал: «молодец». Большая Людмила нисколько не удивилась, спросила только, какая глубина.

Антонина Георгиевна было восхищена, всем проходящим мимо рассказывала, какая Карлик умница, теперь наступила новая жизнь, ведь для полива нужно вёдер двадцать в день, не меньше… Карл считал колодец лучшим своим произведением, к тому же это был первый частный колодец в деревне.

Татьяна осторожно спросила:

— А это не гордыня, Карлик, не памятник самому себе?

— Бери выше — тогда уж памятник собственной глубине — целых три с половиной метра. Смотри, как бабушка радуется.

Купаться ходили теперь налегке, и было это почему-то грустно. На зиму колодец забыли закрыть крышкой, и в него упал зайчик. Вытащила его по весне Татьяна — Карл не смог.