Стас в который раз подключает блокинг-генератор к осциллографу. На экране четкие импульсы. Здесь все в порядке. Вставляют изотоп, включают прибор… Стас отбрасывает клеммы питания и встает. Ничего не получается. Стоило лететь за восемь тысяч километров?! Куча недоделок… А кого это интересует? Их послали сюда не для того, чтобы демонстрировать недоделки.
Если б не Филипп, он не ввязался бы в эту командировку. Он не ребенок и отлично понимает, что значит внедрять опытный прибор в производство. И дернуло его поддаться энтузиазму этого деятеля! Еще тогда, в первой стычке с Терновским. Сколько вечеров он провел в подвале за экспериментированием! Хороший они будут иметь вид, вернувшись в Ленинград с неработающими приборами… Стас смотрит на Филиппа, тот ковыряется в схеме и насвистывает что-то ритмичное…
Филипп в первый же день восстановил против себя ползавода. Он, Стас, начинал спокойней, безобидно остря. Слыл всеобщим любимцем… Артельщики Апраксина двора преподали ему неплохие жизненные уроки: «Живи и дай жить другим!» Мудро! Когда Рябчиков подсовывал ему липовые наряды, он закрывал. Хороший парень этот Ларионов Стас, свой парень. К чему портить отношения?.. Потом появился Филипп. Потом Стас встретил Олю. «Принцесса де Бройль».. Стас выпытал у Левки ее адрес. Левка знал только подъезд. Стас звонил в каждую квартиру и спрашивал. Первый этаж, второй… На третьем этаже дверь открыла Оля. Это было неожиданно. И он ее не узнал, если б не челка: Оля была в мохнатой серой пижаме. Вероятно, мужской…
— Заходите! — пригласила она. Как будто специально ждала его.
Они сидели в гостиной. Большая, строго обставленная комната. Стас почувствовал себя неловко. Он вспомнил медную табличку на дверях: «Профессор Иноземцев». Наверно, ее отец…
— Пичкают меня маслом, сливками и разными калориями, — рассказывала Оля, не обращая внимания на смущение Стаса. — Единственное лекарство при моем состоянии — это питание. Чувствую себя превосходно. Прихожу к выводу, что старик Энгельс ошибался: человека создал не труд, а отдых…
Она и вправду выглядела хорошо. Удивительно, как ей идет мужская пижама!.. Весь вечер они болтали о разной чепухе. Потом пришла пожилая тетя Вера. Она оглядела Стаса и пожаловалась, что нигде нет лимонов.
И действительно, лимонов нигде не было. Как назло! Еще недавно Стас видел почти в каждой витрине золотистые кулачки… И все же он достал их. Тетя Вера открыла дверь и удивленно посмотрела на него: «Олечка спит… Вы что-нибудь забыли?» Стас протянул ей лимоны. Пять штук! «Боже мой, где ж вы их раздобыли?» — «В ресторане „Астория“». — «Если б я пожаловалась, что нет ананасов, вы наверняка отправились бы в Гвинею, да?» — «Вряд ли». — «Жаль, что врачи Оленьке запретили употреблять лимоны. Я искала их для профессора. Он обожает лимоны в сахаре». Когда захлопнулась дверь, Стас сплюнул и негромко ругнулся.
…Филипп перестал насвистывать и повернулся к Стасу.
— Эврика! Я, кажется, все понял!
Стас смотрел на него отсутствующими глазами.
— А что, если транзисторы меняют свои параметры под действием радиации?! А? Я где-то слышал об этом… Что ты на меня смотришь?!
Стас подошел к прибору и открыл крышку.
— Так и есть! Все понятно!
— При чем тут электромагнит? Я говорю о транзисторах.
— Это мура! — сиял Стас. — Но твой крик потревожил мой ленивый мозг. Видишь, на хомутике якоря поставлена сталь вместо немагнитной латуни…
Продолжать не надо. Филиппу все ясно. При сильном магнитном возбуждении якорь заклинивало. Необходимо заменить сталь латунью. Сколько недоделок!
— Теперь тебе понятно, зачем Корнев послал нас в командировку?! — проговорил Стас, отвинчивая электромагнит. — Хитер директор… Знал, какой прибор выпускает. Если в чертежах стоит сталь, надо Маркелову еще раз дать по шее…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
В комнате «Для души» лениво покачивается блюз. Филипп стоит у окна, смотрит на сосны и ночное небо. Как в Сестрорецке. Пройди немного — и электричка. Через полчаса Финляндский вокзал. Бетон и стекло. Метро и дачники. До Финляндского вокзала — восемь тысяч километров, до ближайшего стойбища — триста километров… Рядом у окна две девушки, Инга и Шура. Инга напевает: «Мы пойдем по тайге опять кимберлитную трубку искать…»
— Кимберли — это городок в Трансваале, в Африке, — проговорила Шура.
Филипп молчит и смотрит в тайгу. Где-то есть Трансвааль… Подошел Стас. Мрачный и пьяный.
— Когда я получил диплом, я поехал в Пулково. Захотелось посмотреть в телескоп, — проговорил Филипп. — Я увидел Сатурн. Размером с копейку. И кольца…
— Детская романтика! Мне хватает и земных наблюдений. — Стас направился к Манукяну.
На тахте, на лысой оленьей шкуре, сидели парни. Они курили деревянные трубки и слушали музыку. Или вспоминали таежные маршруты. Или свой дом. Или тех, кого здесь нет… Парни слушали музыку и смотрели на Борского и Веру.
Борский и Вера танцевали. Она едва доставала ему до груди, а Вера считалась высокой девушкой. Борский склонил голову и что-то говорил. Он был в черном костюме и галстуке. Вера слушала и улыбалась.
— Заливает… Динамо крутит, — пробормотал Стас.
— «Динамо»? Московское или тбилисское?! — встрепенулся Манукян.
— Золотой ты парень, Жора! — хлопнул Стас его по плечу. — Только несовременный…
Манукян обиделся. Минуты на две.
— Слушай, Борский, что танцуешь? Свинг или боп? — спросил Манукян и победно взглянул на Стаса.
— Блюз «Луна слева». Исполняет «Диксиленд джаз-банд».
— Все знает, собака, — удовлетворенно произнес Манукян и принялся отбивать ритм. Почему-то с восточным акцентом. Ему было весело.
Стас откровенно и насмешливо захохотал:
— Пижоны! Ну и пижоны!
Манукян еще раз обиделся:
— Если б ты не был наш гость, Стас… я б тебя вышвырнул к чертовой бабушке.
— Плевать, — .ответил Стас и поднялся.
…В комнате «Для ума» на подоконнике стоят две бутылки коньяка и четыре бутылки вина. Румынского. С изящно вытянутыми горлышками. Стас соображал, как унести все зараз. Неудобно. В комнату вошел Филипп.
— Помоги мне.
— Ты пьян, Стас.
— Помоги, говорю. Разгрохаю.
— Отвальную нам устроили, а ты ставишь себя черт знает кем.
— Тебе что, стыдно за меня? — Стас усмехнулся и, захватив бутылки, направился к столу. Поставил бутылки и взглянул на ребят. Он ждал одобрения. Но его не замечали. Будто его вообще не было. Парни слушали музыку и курили трубки.
Стас подсел к Манукяну.
— Жора, давай мириться.
— Я на тебя не обижаюсь. Ты невоспитанный человек.
— Ладно, давай мириться. Выпьем за твой Баку.
Манукян вздохнул, налил в стакан коньяку и придвинул шпроты.
— Что ты знаешь о нашей жизни, дорогой? У тебя дома газ и теплый сортир, да?
Стас согласился.
— Возьми — Борский. Ты его пижоном считаешь. Знаешь, сколько он кимберлитовых трубок обнаружил?..
Стас медленно наливал коньяк.
— Ну и что?!
— Для тебя пустяки, да? Раз Борский возвращался на базу и заболел. В ста километрах. Мороз тридцать градусов. Так знаешь, что он сделал, собака? Разделся и начал купаться. В реке. С температурой сорок. Клин клином вышибал. Представляешь?
Стас поднес коньяк к губам.
— Ну и что? Я как-то…
Он двумя глотками опорожнил рюмку. Манукян усмехнулся. Мелодию оборвал шелест холостой ленты. Манукян выключил магнитофон, перемотал бобину и поставил новую пленку. Резко, как взрыв, в грустный уют комнаты ворвался танец. Словно бешеная река прорвала запруду. Манукян отпрыгнул от магнитофона.
— У-эх… — выдохнул он.
И пошло. И пошло. Он крутился как ошалелый! Одну руку вытянул в сторону, другую согнул в локте у груди. На носки, на пятки, опять на носки! А ноги, ноги! Что ими вытворяет, ненормальный!
Парни хлопают тяжело и ритмично. И как-то по-русски. Вера схватила нож и протянула Манукяну.
— Не надо ножик! — крикнул он и ускорил темп. Если только можно было ускорить темп.
