Литмир - Электронная Библиотека

— Как будем дальше работать, товарищ Круглый?

— Я не совсем вас понимаю…

Черт возьми, можно подумать, что он для себя торчал в лаборатории института! Что за отвратительная демагогия?! Чего он добивается, этот Терновский?! Черная авторучка скатилась со стола и упала на пластикатовый коврик. Филиппу показалось, что ее спихнул палец Терновского. Показалось? Терновский оглядел стол и спросил:

— Ты не видишь ручку?

Филипп видел ручку. Нет, это не показалось. Как маленький ребенок. Неужели для него так важно, чтобы я поднял ручку? А может быть, и важно!

— Ваша ручка на коврике, — произнес Филипп.

— Где?!

— На коврике. У стола.

Терновский пристально посмотрел на Филиппа; «Ну, так подними ее и дай мне!» Еще немного — и Филипп это сделает. «Двустволка» сверлит ему череп. Какая разница, допустим, если это не начальник, а просто пожилой человек? Это мелочь. Да, мелочь! Только не в этой ситуации. Держись, не отводи глаз… Вспотели ладони… Еще немного, и он поднимет ручку. Поднимет и даст понять Терновскому, что это ровным счетом ничего не значит. К чему лезть на рожон?!

— Я ее не вижу! — жестко произнес Терновский.

Подниму и дам, пусть радуется. Но тело стало тяжелым и скованным. Пальцы сжались в кулак. Игра слишком далеко зашла, хоть и продолжалась секунды. Авторучка напоминала пиявку. Сытую и тупорылую пиявку. Филипп отвел от нее глаза и посмотрел в окно. Терновский встал с кресла, обошел стол и поднял ручку. Все!

— Да… Трудно нам будет сработаться. — Терновский говорил так, будто не было никакой дуэли.

Филипп молчал. Он добивается полного и безоговорочного повиновения. Капитуляции… И чего он на меня взъелся?! Как бы с этим типом поговорить по душам! И еще глупый спектакль с ручкой…

— Я стараюсь делать то, что необходимо…

«Хоть бы еще раз сбросил ручку. Или карандаш…» Было тошно. Хотелось выть… А собственно, почему он должен вилять перед этой каракатицей?!

Терновский встал и тяжело зашагал по кабинету. Остановился перед Филиппом и негромко проговорил:

— Ты просто горлопан и сопляк.

«Ладно, пусть лает. Стерплю… Ну и паскуда!»

— Ты распущенный мальчишка, возомнивший о себе черт знает что… Носитель справедливости?! Нет, хамства!

«Пусть лает. Собака лает… Интересно, сколько он получает за свою работу?»

— Ты плохо разбираешься в ситуации. Наивно! Воображаешь о себе… Не даешь себе отчета, кто с тобой разговаривает. Достаточно мне науськать общественное мнение на заводе — и тебе хана. Над тобой будут смеяться!

«О чем это он? Ведь он разговаривает сам с Собой… О самом сокровенном».

— Хана! — повторил Терновский, тяжело дыша. — Меня тут все знают. Мне доверили отдел… А ты сопляк!

Филипп хотел выйти.

— Стой! Государство обворовываешь? Государство, которое тебя поит и кормит, обворовываешь?!

Филипп до того был удивлен, что не возмутился. Терновский вытащил из стола наряды и бросил на стол. Наряды рассыпались. Филипп их сразу узнал. Еще бы! Рябчиков, потом Шанцов… «Неужели ты не веришь мне?» — так, что ли, сказал Шанцов? Боялся выглядеть желторотым воробышком…

— Ну, что скажешь?.

— Шанцов меня уверял, что блоки он видел и что…

— Кто такой Шанцов?! Он начальник цеха! Он заинтересованное лицо! А ты государственный контролер! За такие дела судят! Закрыть наряды на блоки, которых нет…

Филипп смотрел на тупоносые стоптанные туфли Терновского. Туфли суетились у массивных ножек стола. Над ними колыхались широченные штанины. Филипп не слышал, что́ говорил Терновский… Шанцов тогда сказал: «Мне за это государство легкое прострелили. А ты стой, брат! Ведь кому-то надо стоять». Чему удивляться. Велика важность — еще один негодяй. Одним больше-меньше! Такое впечатление, что попал под обстрел… Во время блокады Филиппу было четыре года. Но память — удивительная штука. Он помнил, как мама бежала с ним через улицу в бомбоубежище. А эти добрые чудаки Ковальские несли игрушки. Еле держась на ногах. Они не были старыми. Они были голодными. Это единственное, что он помнил. О чем кричит Терновский? Под суд?! Врет, конечно. Берет «на пушку». Хочет переломить. Если разобраться, он прав, я не должен был пропускать эти наряды. Боже мой, но до чего он неприятный тип!.. А заявление «по собственному желанию» я не напишу. Пусть орет сколько угодно. Пожалуйста, строчи служебную, все равно меня не уволят. Директор — порядочный человек, он разберется. Да, да, да. Он пойдет к директору. И даже хорошо, что Терновский подаст служебную. Корнев его вызовет сам, вызовет Шанцова. Это будет забавная сцена…

Дверь кабинета приоткрылась. Сунулась рыжая голова. Но тут же исчезла. Неужели это он?

— А ну, верни его! — проговорил Терновский.

Филипп не двинулся с места. Терновский зло посмотрел на Филиппа и подбежал к двери, иначе рыжеволосый мог уйти.

— Зайди!

— Я ничего… Я случайно…

— Зайди, говорю!

— Я не знал, что вы заняты.

— Ты мне нужен!

Маркелов вошел в кабинет вслед за Терновским и кивнул Филиппу.

— Твой сигнал, товарищ Марков, подтвердился, — с подчеркнутой бесстрастностью произнес Терновский.

— Я не Марков, я Маркелов…

— Какая разница, — раздраженно прервал Терновский. — Наряды, которые ты мне принес, сознательно пропущены Круглым. Он признался.

Вот оно что?! Проделки Маркелова. Они с Рябчиковым компаньоны.

— Запомни, Маркелов! Свидетелем будешь, — усмехнулся Филипп.

Маркелов достал зажигалку-пистолет. Он собирался закурить. Филипп встал. Сейчас Терновский крикнет: «Огонь!» — и Маркелов выстрелит. Они бы с удовольствием меня пристрёлили, эти двое. Эти двое!

Зазвенел телефон. Терновский снял трубку. Маркелов, не прикурив, шагнул к Филиппу.

— Я тут ни при чем. Я случайно увидел у Рябчикова наряды на сборку блоков, которые даже не отлиты… Это меня удивило…

— Врешь, Женька… Мстишь!

— Не бросайся словами, Филипп, — усмехнулся Маркелов.

— Тогда почему ты так поступил?

Маркелов прикурил и щелчком потушил зажигалку.

— Я кандидат в партию. Это мой долг!

— И конечно, Терновскому ты объявил, что поступаешь как человек, снедаемый партийной совестью, а не как трус, желающий себя реабилитировать за ПОА?

— Можешь думать как угодно. Для меня это вопрос принципиальный! — громко произнес Маркелов.

— Напрасно ты напрягаешься! Он разговаривает по телефону и вряд ли тебя услышит, — проговорил Филипп. — Но я тебе хочу кое-что сказать… Я тебя знаю с детства, Женька. С того возраста, когда не у всех хватает хитрости прикрыть свой настоящий характер. Но у тебя ее хватило, хитрости этой. И даже больше того, ты заставлял всех поверить в твою избранность, что ли. Мать ставила тебя мне в пример. И я тебя уважал. Искренне! Как можно уважать товарища… Теперь я вспоминаю, сколько раз ты подставлял ребятам ножку. Когда кто-то чем-то становился заметней тебя. Но так мило подставлял, что ребята принимали это за дружбу, за честность, черт знает за что… Только не за предательство! И каких только ты не наделаешь пакостей, прикрываясь тем, что ты именуешь партийной совестью. Так, как сейчас…

Филипп, не закончив фразу, вышел. Терновский смотрел в окно и разговаривал по телефону.

4

Маркелову наряды не вернули. Рябчиков сдержал слово. Он знал, кому надо сообщить: Лузгину!

Верное дело!

Его опыт работы на заводе подсказывал: хочешь насолить конструктору — шепни технологу. И наоборот! Рябчиков — то-о-онкая натура. Артист! В его жилах течет благородная кровь бывшего коммерческого директора центральных аптечных складов.

5

Ожидали директора… «Будет с минуты на минуту», — поясняла Гена Казимировна. Люди проходили в кабинет и рассаживались. Каждый на свое место. Согласно иерархии. Около директора начальники отделов, посередине начальники цехов, ближе к дверям руководители групп и ведущие спецы, у дверей остальные. Так было давно заведено. Места были постоянными. До последнего времени, до прихода нового директора.

35
{"b":"161878","o":1}